Неточные совпадения
В акте веры есть уже начало искупления вины, и в нем дано виденье невидимых
вещей иного
мира.
Воспринимаемая мною чернильница принудительно мне дана, как и связь частей суждения; она меня насилует, как и весь
мир видимых
вещей; я не свободен принять ее или не принять.
Через знание
мир видимых
вещей насильственно в меня входит.
Разгадки двойственности
мира этого и
мира иного,
вещей видимых и
вещей невидимых нужно искать в тайне нашей умопостигаемой воли.
Только о
мире вещей невидимых говорим мы, что верим в них, а не знаем их, т. е. свободно избираем их или не избираем.
Для данного
мира действительности,
мира видимого, объекта знания, волевой акт свободного избрания, т. е. акт веры, уже совершен, совершен в таинственной глубине бытия; для
мира же иного,
мира невидимых
вещей, мы вновь должны совершить акт свободного волевого избрания, избрания того
мира предметом своей любви, т. е. акт веры.
Мир невидимых, нами утерянных
вещей дается нам лишь вольным подвигом отречения, лишь риском и опасностью веры.
Для обличения
мира невидимых
вещей нужна активность всей человеческой природы, общее ее напряжение, а не активность одного лишь интеллекта, как то мы находим в знании
мира видимого.
В вере, в обличении невидимых
вещей, в волевом избрании иных
миров есть риск и опасность.
Отсутствие благодати, на которое жалуются скептики, есть лишь обратная сторона их направления воли, их рассудочности, их привязанности к чувственному
миру видимых
вещей.
Если
мир не-я переживается в опыте не только через его действия на субъект, а и сам по себе, в своей собственной внутренней сущности, то это значит, что опыт заключает в себе также и нечувственные элементы и что связи между
вещами даны в опыте.
Термином «явление» «обозначается некоторое своеобразное отношение
мира конечных
вещей не к познающему субъекту, а к абсолютному».
Вот место в книге Лосского, которое изобличает онтологическую ее подкладку: «Наряду с этим
миром конечных
вещей мы если не знаем, то все же чуем присутствие иного
мира,
мира абсолютного, где существенная сторона утверждения сохраняется, а отрицания нет: там нет исключительности, внеположности, ограниченности конечного
мира.
Христианство есть религия распятой правды, правды, поруганной
миром видимых, насилующих
вещей.
Когда снимается бремя свободы, распятая правда не может уже быть воспринята, она становится видимой
вещью, царством этого
мира.
Религиозная вера всегда лежит в глубинах мистики, мистики свободного волевого избрания, свободной любви, свободного обличения
мира невидимых, непринуждающих
вещей.
В принудительном восприятии всегда дан лишь
мир видимых
вещей, лишь
мир чувственный, природный.
Говорят о
вещах далеких и чуждых и современному Парижу, и всему современному
миру.
Сектантская психология и в религиозной жизни есть уклон и ведет к самоутверждению и самопогруженности, а в жизни политической она не имеет никаких прав на существование, так как всегда является сотворением себе кумира из относительных
вещей мира, подменой Абсолютного Бога относительным миром.
Но так как внешние
вещи мира мы познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и собственное безмолвие; а потому, приступая к умному деланию, мы должны замкнуться в тихой и темной келье и безмолвно пребывать в ней в неподвижном положении, сидя или лежа.
Если бы человек не был личностью, хотя бы невыявленной или задавленной, хотя бы пораженной болезнью, хотя бы существующей лишь в потенции или возможности, то он был бы подобен другим
вещам мира и в нем не было бы ничего необычайного.
Когда предлагают искоренить в себе всякое пристрастие к
вещам мира, то это может быть равнодушием, холодностью, недоброжелательством и жестокостью ко всему тварному миру, ко всем живущим.
Неточные совпадения
— «Я не
мир, а меч принес», говорит Христос, — с своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную
вещь приводя то самое место из Евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда
мир опустошен: убери из него все — все
вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге, добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная
вещь в
мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки:
Но политика их есть сплошное применение абсолютного к относительному, абсолютизация относительных и материальных
вещей этого
мира, пользование отвлеченными категориями для конкретной действительности.
Я воображаю иногда бог знает что, что надо мной все смеются, весь
мир, и я тогда, я просто готов тогда уничтожить весь порядок
вещей.