Неточные совпадения
Человек иного, не интеллигентского
духа — национальный гений Лев Толстой — был поистине русским в своей
религиозной жажде преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти.
В этом есть огромная примесь
религиозного натурализма, предшествующего христианской религии
духа, религии личности и свободы.
Так крепнет религия плоти, а не
духа, так охраняется твердыня
религиозного материализма.
Истинный русский мессианизм предполагает освобождение
религиозной жизни, жизни
духа от исключительной закрепощенности у начал национальных и государственных, от всякой прикованности к материальному быту.
Славянофилы хотели оставить русскому народу свободу
религиозной совести, свободу думы, свободу
духа, а всю остальную жизнь отдать во власть силы, неограниченно управляющей русским народом.
Достоевский в легенде о «Великом Инквизиторе» провозгласил неслыханную свободу
духа, абсолютную
религиозную свободу во Христе.
Нужно ведь признать, что и славянофилы и народники и разные русские
религиозные направления не всегда только
дух противополагали машине и власти материальности, но также противополагали более развитой технике и хозяйству технику и хозяйство менее развитое, отсталое и примитивное.
Сделался шаблонным в
религиозной мысли тот взгляд, что машина умерщвляет
дух.
В основании философии, которая принадлежит царству
Духа, а не царству Кесаря, лежит пережитый духовно-религиозный опыт, а не только опыт Кьеркегора и Ницше, как хочет Ясперс.
Вообще «философия» в отвлеченном, а потому и притязающем на абсолютность понимания — рационалистический имманешизм в отрыве от цельности
религиозного духа, есть специфически германское порождение, корни свои имеющее в протестантизме.
Быть может, более соответствует его высокому
религиозному духу такая мысль: воскресение мертвых есть акт богочеловеческий, требующий соединения божественной благодати и человеческого действия, и, признавая вполне божественную сторону воскрешения, человек должен проявить в нем участие своим встречным усилием, собственным стремлением к воскрешению.
Такова предельная интуиция религиозного самосознания и исходная аксиома веры, которая приемлется или отвергается в глубочайших недрах целостного
религиозного духа до всякой рефлексии и ранее всякой философии; последняя лишь выявляет и осуществляет разные возможности, заложенные в уже принятом решении, дает ему философскую транскрипцию.
Неточные совпадения
— «…Иуда, удавивший в
духе своем все святое, нравственно чистое и нравственно благородное, повесивший себя, как самоубийца лютый, на сухой ветке возгордившегося ума и развращенного таланта, нравственно сгнивший до мозга костей и своим возмутительным нравственно-религиозным злосмрадием заражающий всю жизненную атмосферу нашего интеллигентного общества!
— Разрыв дан именно по этой линии, — кричал Пыльников. — Отказываемся мы от культуры
духа, построенной на
религиозной, христианской основе, в пользу культуры, насквозь материалистической, варварской, — отказываемся или нет?
— Вот, например, англичане: студенты у них не бунтуют, и вообще они — живут без фантазии, не бредят, потому что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а хорошего — не видим. Для народа нужно чаще устраивать
религиозные процессии, крестные хода. Папизм — чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию глазом, через материальное. Поклонение богу в
духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы видим, что пользы в этом мало, только секты расплодились.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального
духа указуют на то, что мы призваны творить в области
религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Но и тут и там господствует более нравственно-философский, нежели
религиозный,
дух и совершенное равнодушие и того и другого народа к религии.