Неточные совпадения
Германские победы не увеличили
германской опасности для мира.
Воинственный и внешне могущественный вид Германии внушает почти жалость, если всмотреться глубже в выражение
германского лица.
Силы
германского народа истощаются все более и более, как и силы всех народов Европы.
Славянская раса не заняла еще в мире того положения, которое заняла раса латинская или
германская.
Передовая
германская раса истощит себя в милитаристическом империализме.
Ныне разразилась, наконец, давно жданная мировая борьба славянской и
германской расы.
Германская раса — мужественная, самоуверенно и ограниченно мужественная.
Германский мир чувствует женственность славянской расы и думает, что он должен владеть этой расой и ее землей, что только он силен сделать эту землю культурной.
В мировой борьбе с
германской расой нельзя противопоставить ей одну женственность и покорность славян.
Война мира славянского и мира
германского не есть только столкновение вооруженных сил на полях битвы; она глубже, это — духовная война, борьба за господство разного духа в мире, столкновение и переплетение восточного и западного христианского мира.
Христианское мессианское сознание может быть лишь сознанием того, что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский и мир
германский.
А ныне мы присутствуем при конце
германского мессианизма, при полном исчерпании его духовных сил.
Апокалиптическая настроенность глубоко отличает русскую мистику от мистики
германской, которая есть лишь погружение в глубину духа и которая никогда не была устремлением к Божьему граду, к концу, к преображению мира.
Так в серединной культуре он всегда готов отдаться во власть германизма,
германской философии и науки.
Но он так же не может противиться наплыву героизма, как не может противиться разгрому
германского посольства, которое старается защитить.
Славянофилы пробовали делать в России то же, что делал в Германии Фихте, который хотел вывести
германское сознание на самобытный путь.
Русскому же противен
германский пафос мещанского устроения жизни.
Русские не могут удовлетвориться отрицательной идеей отражения
германского милитаризма и одоления темной реакции внутри.
Культура греческая, культура итальянская в эпоху Возрождения, культура французская и
германская в эпохи цветения и есть пути мировой культуры единого человечества, но все они глубоко национальны, индивидуально-своеобразны.
То, что есть злого и насильнического в
германской машине, очень национальное, очень
германское.
Так в Германии в начале XIX века духовный национальный подъем у Фихте переступил свои границы и превратился в
германский мессианизм.
Так
германский мессианизм по преимуществу расовый, с сильно биологической окраской.
Германский народ на своих духовных вершинах сознает себя не носителем Христова Духа, а носителем высшей и единственной духовной культуры.
Германская раса — избранная высшая раса.
Апокалиптическая настроенность совершенно чужда
германскому духу, ее не было и в старой
германской мистике.
Но
германское сознание у Фихте, у старых идеалистов и романтиков, у Р. Вагнера и в наше время у Древса и Чемберлена с такой исключительностью и напряженностью переживает избранность
германской расы и ее призванность быть носительницей высшей и всемирной духовной культуры, что это заключает в себе черты мессианизма, хотя и искаженного.
Древс считает возможным даже говорить о создании
германской религии, религии германизма, чисто арийской, но не христианской и антихристианской.
Таково направление
германского национализма.
Тип
германского империализма не есть единственный тип империализма.
Русский империализм, которому так много естественно дано, не походит на империализм английский или
германский, он совсем особенный, более противоречивый по своей природе.
И несчастливое географическое положение, и воинственно-насильнические инстинкты
германской расы делают
германский империализм трудным, форсированным и непереносимым для других стран и народов.
Германский империализм должен быть агрессивным и насильнически-захватным.
В
германском империализме капитализм новейшего образца тесно сплетается с милитаризмом.
Германская империя, стремящаяся к мировому владычеству через насилие, всегда производит впечатление выскочки, и она одержима невыносимым самомнением parvenue.
Он созидал национальную империю, завершал объединение
германского народа.
Именно
германскому империализму суждено было разоблачить, что империализм неизбежно ведет не только к войне, но и к мировой войне.
Столкновение более старого английского империализма с более новым
германским предрешено роком.
Об этом за несколько лет до войны с большим подъемом говорил Крэмб в лекциях «Германия и Англия», хотя трудно согласиться с его идеализацией
германского империализма.
Но именно потому ей чужд империализм в английском или
германском смысле слова.
Нельзя ведь удовольствоваться тем сознанием, что Россия отражает зло
германского милитаризма.
Мировое столкновение славянской расы с расой
германской, к которому вела вся история и которое не было непредвиденным, не может, казалось бы, не привести к славянскому самосознанию.
Преобладающей осталась не славянская, а
германская инспирированность, и ею заразились сами потомки славянофилов.
Вронский давно предсказал мировую войну в таком почти виде, как она сейчас происходит, столкновение славянского мира с
германским и неизбежность единения Польши с Россией в ее борьбе с Германией (см. его «Le destin de la France, de l’Allemagne et de la Russie comme Proĺеgomenes du Messianisme»).
Она придет на смену господству
германской расы и сознает свое единство и свою идею в кровавой борьбе с германизмом.
Германский протестантизм менее отталкивал русского человека, и это было настоящим несчастьем для судьбы России.
Для других
германский идеализм, в конце концов, и должен был на практике породить жажду мирового могущества и владычества, — от Канта идет прямая линия к Круппу.
Необходимо установить связь между
германским духом и
германской материей.
То, что мы называем
германским материализмом, — их техника и промышленность, их военная сила, их империалистическая жажда могущества — есть явление духа,
германского духа.
Это — воплощенная
германская воля.
Вся
германская философия имеет идеалистическое направление, и материализм мог быть в ней лишь случайным и незначительным явлением.
Неточные совпадения
— В Париж и в Гейдельберг. [Гейдельберг — город на юго-западе Германии, где находился старейший
германский университет (основан в 1386 году).]
О разгроме
германского посольства он рассказывал так:
А когда я сделал план поездки за границу, звал заглянуть в
германские университеты, ты вскочил, обнял меня и подал торжественно руку: «Я твой, Андрей, с тобой всюду», — это всё твои слова.
— Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года провел за границей: в одном Берлине прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь
германского профессора и женился дома на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего.
Дурным обществом решительно брезгает — скомпрометироваться боится; зато в веселый час объявляет себя поклонником Эпикура, хотя вообще о философии отзывается дурно, называя ее туманной пищей
германских умов, а иногда и просто чепухой.