Неточные совпадения
Свобода в
начале и
свобода в конце.
Мое отталкивание от родовой жизни, от всего, связанного с рождающей стихией, вероятно, объясняется моей безумной любовью к
свободе и к
началу личности.
Порвав с традиционным аристократическим миром и вступив в мир революционный, я
начал борьбу за
свободу в самом революционном мире, в революционной интеллигенции, в марксизме.
Я был так же одинок в своей аристократической любви к
свободе и в своей оценке личного
начала, как всю жизнь.
Но тут одна
свобода в конце, другая
свобода в
начале.
Пафос
свободы и пафос личности, то есть, в конце концов, пафос духа, я всегда противополагал господствующей в
начале XX века атмосфере.
Французы убеждены в том, что они являются носителями универсальных
начал греко-римской цивилизации, гуманизма, разума,
свободы, равенства и братства.
В последнее время я опять остро чувствую два
начала в себе: с одной стороны, аристократическое
начало, аристократическое понимание личности и творческой
свободы; с другой стороны, сильное чувство исторической судьбы, не допускающее возврата назад, и социалистические симпатии, вытекающие из религиозного источника.
Да, надо жить! Надо нести иго жизни с осторожностью, благоразумием и даже стойкостью. Раб — дипломат по необходимости; он должен как можно чаще повторять себе:"Жить! жить надо" — потому что в этих словах заключается отпущение его совести, потому что в них утопают всевозможные жизненные программы,
начиная свободой и кончая рабством.
Императорский панславизм, восхваляемый от времени до времени людьми купленными или заблуждающимися, разумеется, не имеет ничего общего с союзом, основанным на
началах свободы.
Овэн сам любил рассказывать это и немало радовался тому, что Россия изъявляла таким образом готовность дать основание для практического осуществления его системы, основанной на
началах свободы и братства» («Allgemeine Zeitung», № 328).
Неточные совпадения
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин
начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа
свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Следуя данному определению неясных слов, как дух, воля,
свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он
начинал как будто что-то понимать.
Придет ли час моей
свободы? // Пора, пора! — взываю к ней; // Брожу над морем, жду погоды, // Маню ветрила кораблей. // Под ризой бурь, с волнами споря, // По вольному распутью моря // Когда ж
начну я вольный бег? // Пора покинуть скучный брег // Мне неприязненной стихии, // И средь полуденных зыбей, // Под небом Африки моей, // Вздыхать о сумрачной России, // Где я страдал, где я любил, // Где сердце я похоронил.
— Томилина я скоро
начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность
свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них в комнате было и тесно, и душно, и «пахло севрюгой», как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их в сад, где они, почувствовав себя на
свободе,
начали бегать и скакать, только прутья от кустов полетели в стороны, в ожидании, пока позовут завтракать.