Неточные совпадения
В соотношениях этики и социологии отражается мировая подавленность нравственной
жизни социальностью,
социальной дисциплиной и
социальными нормами.
Огромная и трудная задача философской этики и заключается в различении духовных и
социальных элементов в нравственной
жизни.
Роль социальности в нравственной
жизни так велика, что люди принимают за явление нравственного порядка то, что есть лишь явление порядка
социального,
социальные нравы и обычаи.
Социальная этика XIX и XX веков, которая в
жизни общества видит источник нравственных различений и оценок и утверждает
социальный характер добра и зла, совершенно явно вращается в порочном кругу.
Нравственная
жизнь переплетается с
жизнью социальной, и нравственный опыт человека имеет
социальное значение.
Величайшая задача нравственной
жизни и заключается в том, чтобы дойти до первородного, девственного нравственного акта, не растленного
социальными внушениями.
Оно призывает к пробуждению и возрождению духовной
жизни, к новому рождению, к врастанию в Царство Божье, а не к внешним делам в мире
социальном.
Мы его видим в
жизни социальной и политической, где борьба за власть и за интересы уничтожает творческий порыв к
социальной правде.
Ее нет в тех нравственных актах и суждениях, которые определяются наслоениями
социальной среды, наследственности, общественного мнения, партии и пр., т. е. нет в значительной части нравственной
жизни.
В трагизме
жизни есть много условного и преходящего, невечного, связанного с формами
социального быта, с
социальными нормами, со старыми ложными воззрениями и суевериями.
Но само трагическое возникло тут не из вечного источника
жизни, а из столкновения с
социальными формами и нормами.
Нравственная
жизнь окутана
социальными условностями.
И тогда трагизм из конфликта личности с
социальной средой переносится во внутреннюю духовную
жизнь.
И иногда у него является желание
социального стеснения и принуждения, ослабления внутреннего трагизма
жизни.
Конечно, и внешняя трагедия, определяющаяся
социальными формами и отношениями, связана с внутренним трагизмом
жизни, ибо человек есть существо
социальное и принужденное жить в обществе.
Социальное освобождение человека и освобождение человека от социальности обнаруживают, что трагизм и мучительность человеческой
жизни происходят не от
социальных причин и
социальными причинами не могут быть преодолены.
Внешний драматизм и трагизм
жизни ослабляется в результате освобождения от
социальных уз и
социальных предрассудков, но внутренний и вечный трагизм может лишь усиливаться и углубляться.
Принципиальная ложь и лицемерие обыденной
социальной морали, распространенные и на самую интимную
жизнь людей, забывают и о душе людей, и о Божьем духе.
В мире духовном и в духовной
жизни не существует такого
социального пафоса ортодоксии с его неизбежным отыскиванием ересей.
Лишь духовная
жизнь, проецированная в
социальную обыденность, порождает фанатизм ортодоксии и обличение повсюду ересей.
Социальная обыденность, порожденная грехом, пытается превратить категорию страха в одну из основных категорий религиозной и нравственной
жизни.
Между тем как
социальная обыденность, овладевающая и религиозной
жизнью человека, хочет нравственно управлять человеком через аффект страха, хотя в смягченной и умеренной форме.
Пошлость закрывает трагизм и ужас
жизни, и в ней
социальная обыденность, имеющая свой глубокий источник в грехе, теряет воспоминание об этом источнике.
Пошлость есть потеря всякой оригинальности, определяемость
жизни исключительно извне, и она стоит безмерно ниже
социальной обыденности с ее трудом, заботой и страхом.
Сколько фантазмов, и не только в
жизни индивидуальной, но и в
жизни социальной, исторической, создает ressentiment.
Есть два вопроса: вопрос о предупреждении войны, о борьбе за духовный и
социальный строй
жизни, при котором война будет невозможной, и вопрос об отношении личности к войне, когда она уже началась и стала роком.
Этически нельзя желать революции, как нельзя желать смерти, желать можно лишь положительного творчества лучшей
жизни, лишь положительного осуществления максимальной правды в
жизни, лишь духовно-социального обновления и возрождения.
Они означают смену
социальных слоев и призывают к творчеству новых людей, раньше подавленных и в первые ряды
жизни не допущенных.
Но никакая
социальная обыденность не понимает истоков
жизни и не может понять смысла труда.
Труд создает
социальную обыденность в условиях греховного мира, но он связан с истоками
жизни, и смысл его лежит за пределами
социальной обыденности.
Такова этическая установка вовне, в
жизни социальной, этическая же установка в глубину, в отношении к
жизни духовной, требует духовной свободы от власти собственности над человеческой душой, аскезы в отношении к материальной собственности, преодоления греховной похоти к материальным благам, недопущения себя до рабства у мира.
Это есть окончательная власть
социальной обыденности над личностью, лишающая ее свободы духовной
жизни, свободы совести и мысли.
Так называемая рационализация промышленности, выбрасывающая на улицу и обрекающая на голод огромное количество рабочих, свидетельствует о том, что
социальный вопрос делается прежде всего вопросом распределения и что хозяйственная
жизнь должна быть подчинена нравственным началам.
Но воля, направленная к осуществлению максимальной
социальной правды, совсем не означает веры, что в этих условиях мировой
жизни наступит Царство Божье.
Христианский реализм в отношении к человеческой природе не допускает фантазмов и утопий, ложной
социальной мечтательности, но он требует воли, решившейся реализовать правду в каждое мгновение
жизни.
Возможен трагический конфликт между
социальной справедливостью и ценностями культуры и духовной
жизни.
Последствия техники для
жизни социальной и нравственной двойственны.
С точки зрения этики христианской и этики творческой решение
социального вопроса означает улучшение
жизни масс, привлечение их к творческому процессу, подъем их, усиление значения труда, но не господство масс, не власть коллектива.
Это определяется тем, что последствием интимной половой
жизни является деторождение, продолжение человеческого рода, т. е. интимно-личное и совершенно несоциальное имеет
социальные последствия.
Именно потому, что в
жизни общества интимно-личное делается общественно регулируемым и личность должна отвечать перед обществом за чувства и действия, в которых нет ничего
социального и которые социально уловимы лишь в своих последствиях, нет области, в которую проникло бы столько лицемерия и в суждениях о которой проявлялось бы столько трусости.
Первое, что нужно установить, это то, что для
социальной обыденности
жизнь пола доступна лишь как факт физиологический и как факт
социальный.
Как факт
социальный,
жизнь пола влечет за собой образование семьи, и она организуется в интересах общества и рода и в соответствии со структурой общества.
Половая потребность связана с
жизнью рода и потому попадает в поле зрения
социальной обыденности, которая регулирует ее социально-родовые последствия.
О феномене любви, который совершенно отличается и от феномена физиологического удовлетворения полового влечения, и от феномена
социальной организации
жизни рода в семье, никто и не упоминает.
Хотя
жизнь пола оставалась для христианской мысли исключительно фактом физиологическим и
социальным и отнесена была к
жизни рода, а не личности, христианская церковь установила таинство брака.
Учение о нерасторжимости брака и отрицание развода есть учение
социальной обыденности, никакого отношения к сокровенной
жизни личности не имеющее, в нем нет ничего мистического, оно совершенно рационалистично.
В царстве цивилизованной
социальной обыденности моногамический брак находит свой коррелят и корректив в таком страшном явлении, как проституция в широком смысле слова, в одном из самых позорных явлений человеческой
жизни, узаконенных
социальной обыденностью.
Социальная обыденность, организующая
жизнь рода, знает лишь одно средство против смерти — рождение.
Идея вечного блаженства и вечных мук, спасения и гибели остается экзотерической идеей, преломлением откровения божественной
жизни в
социальной обыденности.
Неточные совпадения
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество
социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец
жизни — в личности, а так как личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю
жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «
социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
«В сущности, есть много оснований думать, что именно эти люди — основной материал истории, сырье, из которого вырабатывается все остальное человеческое, культурное. Они и — крестьянство. Это — демократия, подлинный демос — замечательно живучая, неистощимая сила. Переживает все
социальные и стихийные катастрофы и покорно, неутомимо ткет паутину
жизни. Социалисты недооценивают значение демократии».
— Так вот, — послушно начал Юрин, — у меня и сложилось такое впечатление: рабочие, которые особенно любили слушать серьезную музыку, — оказывались наиболее восприимчивыми ко всем вопросам
жизни и, разумеется, особенно — к вопросам
социальной экономической политики.
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой
жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о
социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.