Неточные совпадения
Этика должна раскрывать чистую
совесть, незамутненную социальной обыденностью, она должна
быть критикой чистой
совести.
Это и
есть задача раскрытия чистой
совести.
Правда, само предопределение
есть непроницаемая тайна, страшная для разума и
совести, но к ней приводит путь рациональной теологии.
Он готов
был отречься от первородства и независимости человеческого духа и
совести.
Табу
было основной категорией законнической и родовой этики, и это древнее табу сохранилось, когда личная
совесть стала источником оценки.
Обыденность (man sagt, on dit, говорят)
есть охлаждение творческого огня жизни, и нравственное сознание в обыденности всегда определяется не тем, что думает сама личность, а тем, что думают другие, не своей
совестью, а чужой
совестью.
Личность, личная
совесть, личная мысль не может
быть носителем закона, носителем закона является общество, общественная
совесть, общественная мысль.
Это не значит, что для того, чтобы нравственное суждение
было правдивым, свободным и первородным, личность должна себя изолировать от всех социальных, сверхличных образований и целостей, от своей семьи, своего народа, своей церкви и т. д., но это значит, что личность должна в первородном акте своей
совести отделить правду от лжи в оценках давящих ее социальных группировок.
Совесть может
быть задавлена и закрыта, искажена и извращена, но она связана с самим творением человека, с образом и подобием Божьим в нем.
Совесть и
есть источник оригинальных, первородных суждений о жизни и мире.
Более того,
совесть судит и Бога или о Боге, потому что она
есть орган восприятия Бога.
И
совесть может судить о Боге только потому, что она
есть орган восприятия Бога.
Совесть и
есть та глубина человеческой природы, на которой она не окончательно отпала от Бога, сохранила связь с Божественным миром.
Раскаяние, муки
совести возможны только потому, что в человеке
есть неповрежденная окончательно
совесть.
Совесть же, совершающая оценку и произносящая суждения, должна
быть свободна от всего вне ее находящегося, внешнего для нее, т. е. она подвергается лишь действию Божьей благодати, послушна лишь воспоминанию о горнем божественном мире.
Чистая
совесть и
есть не что иное, как свобода от мира.
Совесть, порабощенная миром и прельщенная миром, не
есть уже орган восприятия правды, и она не судит, а судится
совестью более глубокой и чистой.
То, что можно
было бы назвать соборной церковной
совестью, в которой восприятие правды и суждение о неправде совершается какой-либо коллективной, а не индивидуальной
совестью, совсем не означает, что человеческая
совесть, прежде чем предстоять в чистоте перед Богом, сочетается с
совестью других людей и мира, но означает духовно-имманентное несение в своей
совести общей судьбы со своими братьями по духу.
Соборность
есть имманентное качество личной
совести, стоящей перед Богом.
И это,
быть может, самый трудный этический вопрос: как бороться за чистоту и свободу своей
совести, свободное стояние перед Богом в своих восприятиях и суждениях, в оценках и действиях с давящим общественным мнением установленных группировок, к которым человек принадлежит?
Сама церковь тут может
быть понята двояко — с одной стороны, она
есть духовная соборность, с которой я соединяюсь в свободе и с которой предстою перед Богом, с другой стороны, она
есть социально организованная историческая группировка, способная внешне насиловать мою
совесть и лишать мои нравственные акты характера чистоты, свободы и первородности, т. е.
быть «общественным мнением».
Вот как можно формулировать принцип творческой этики о соотношении свободной
совести и социальности:
совесть твоя никогда не должна определяться социальностью, социальными группировками, мнением общества, она должна определяться из глубины духа, т. е.
быть свободной,
быть стоянием перед Богом, но ты должен
быть социальным существом, т. е. из духовной свободы определить свое отношение к обществу и к вопросам социальным.
И,
быть может, наиболее искажается
совесть экономической зависимостью.
Фанатизм
есть одно из самых болезненных искажений и извращений
совести.
Единственный принцип в государстве, который связан с абсолютной правдой,
есть принцип субъективных прав человеческой личности, свободы духа, свободы
совести, свободы мысли и слова, который и монархия, и демократия, и все формы государства имеют тенденцию нарушать.
Личной
совестью она может
быть принята лишь трагически, как принятие на себя греха и вины, но греха и вины, которые в известных условиях мировой среды ставят человека выше, чем легкое сбрасывание с себя этой вины и греха.
Война
есть рок, и потому она отталкивает христианскую
совесть, которая сопротивляется року.
Это
есть окончательная власть социальной обыденности над личностью, лишающая ее свободы духовной жизни, свободы
совести и мысли.
Самый беспощадный суд
есть собственный суд, он
есть адское мучение, мучение
совести, раздвоение, потеря цельности, существование, разорванное на клочья.
В идее вечных адских мук как справедливого воздаяния за грехи и преступления краткого мгновения жизни
есть что-то возмущающее
совесть и безобразное.
Основное положение этики, понявшей парадокс добра и зла, может
быть так формулировано: поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле, раскрывай в себе чистую и оригинальную
совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло в ад и создавать адское царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых.
Неточные совпадения
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет
совести, // На шее — нет креста!
Да только ты по
совести, // Чтоб
были настоящие — // Потолще, погрозней».
Не
пьют, а также маются, // Уж лучше б
пили, глупые, // Да
совесть такова…
Пришел и сам Ермил Ильич, // Босой, худой, с колодками, // С веревкой на руках, // Пришел, сказал: «
Была пора, // Судил я вас по
совести, // Теперь я сам грешнее вас: // Судите вы меня!» // И в ноги поклонился нам.
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в себе довольно сил, чтоб
быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего
будет легче не делать того, за что б
совесть угрызала.