Неточные совпадения
Нравственная жизнь всегда предполагает
свободу,
нравственная оценка всегда стоит перед
свободой.
Постулируя атеизм как
нравственное требование, укрепляющее
свободу человека в осуществлении ценностей, Н. Гартман неизбежно должен прийти к утверждению бессилия ценности и добра, т. е. в конце концов к идеализму нормативному.
Самый факт
нравственной жизни с ее различениями и оценками предполагает
свободу.
Свобода есть основное условие
нравственной жизни, не только
свобода добра, но и
свобода зла.
Без
свободы зла нет
нравственной жизни.
Этика законническая, нормативная, для которой
свобода есть лишь условие выполнения нормы добра, не понимает трагизма
нравственной жизни.
Трагичность и парадоксальность этики связаны с тем, что основной ее вопрос совсем не вопрос о
нравственной норме и
нравственном законе, о добре, а вопрос об отношениях между
свободой Бога и
свободой человека.
Но ведь так же отрицает
свободу твари и трансцендентный дуалистический теизм или допускает ее исключительно для
нравственной ответственности человека.
Парадокс в том, что
свобода человека, без которой нет творчества и нет
нравственной жизни, не от Бога и не от тварной природы.
Н. Гартман думает, что телеологическое понимание природного мира, согласно которому в нем осуществляется высшая жизнь, несоединимо со
свободой и
нравственной жизнью.
Но также можно сказать, что несоединимо со
свободой и
нравственной жизнью и учение Гартмана об идеальных ценностях, которые человек должен свободно реализовать в мире.
Всякое допущение телеологии в мире, в природе разрушает
свободу и
нравственную жизнь человека.
Социализация этики означает тиранию общества и общественного мнения над духовной жизнью личности и над
свободой ее
нравственной оценки.
Нравственное достоинство человека и
нравственная его
свобода определяются совсем не целью, которой он подчиняет свою жизнь, а источником, из которого вытекает его
нравственная жизнь и деятельность в мире.
Свобода нужна лишь для исполнения
нравственного закона.
Социальная этика строит оптимистическое учение о силе
нравственного закона, оптимистическое учение о
свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире справедливость.
Она должна покоиться на первородных интуициях, в которых человек свободен от окружений и наслоений жизни, парализующих
свободу его
нравственных суждений.
Инстинкт в
нравственной жизни человека играет двоякую роль: он унаследован от древней природы, от человека архаического, в нем говорит древний ужас и страх, рабство и суеверие, жестокость и звериность, и в нем же есть напоминание о рае, о древней
свободе, о древней силе человека, о древней связи его с космосом, о первобытной стихии жизни.
Абсолютное добро и абсолютное совершенство вне Царства Божьего превращает человека в автомат добра, т. е., в сущности, отрицает
нравственную жизнь, ибо
нравственная жизнь невозможна без
свободы духа.
Человеку предоставлена огромная
свобода в разрешении
нравственных конфликтов, которые и порождают трагизм жизни.
Трагические конфликты жизни разрешаются для нее творческой
свободой человека, и область «
нравственного» расширяется, т. е. приобретает
нравственное значение и то, что не относится обычно к ценностям
нравственного порядка, что связано с ценностями иного порядка.
И вот
нравственный опыт учит нас тому, что отношения между добром и злом сложны и парадоксальны, что со злом нужно бороться и что к злу нужно относиться терпимо, что ко злу должно быть беспощадное отношение и что должна быть
свобода зла, хотя и не безграничная.
Только
свобода от внешнего принуждения и насилия ставит
нравственную проблему в чистоте.
Если для осуществления
нравственной жизни в чистом виде вы будете стремиться к совершенному строю, в котором по-новому должна осуществиться совершенная
свобода человека, то вы сталкиваетесь с самой первоосновой человеческой
свободы и можете подорвать и лишить всякого смысла
нравственную жизнь человека.
Чистота
нравственного акта предполагает совершенную
свободу человека от внешнего принуждения и насилия.
Условная ложь социально организованных группировок (к ним я причисляю и идеологические направления и школы) лишает личность
свободы нравственного восприятия и
нравственного суждения.
Нравственное суждение совершает не личность, в
свободе стоящая перед Богом, а семья, класс, партия, национальность, вероисповедание и т. п.
Сама церковь тут может быть понята двояко — с одной стороны, она есть духовная соборность, с которой я соединяюсь в
свободе и с которой предстою перед Богом, с другой стороны, она есть социально организованная историческая группировка, способная внешне насиловать мою совесть и лишать мои
нравственные акты характера чистоты,
свободы и первородности, т. е. быть «общественным мнением».
В фанатике почти совершенно исчезает
свобода совести, способность к чистым и первородным
нравственным оценкам, хотя фанатик бывает человеком чистым, идейным, верующим, бескорыстным, часто совершенно аскетическим.
Все идеи обладают способностью превратиться в источник фанатического помешательства — идея Бога, идея
нравственного совершенства, идея справедливости, идея любви,
свободы, науки.
Труд как проклятие, как добывание хлеба насущного в поте лица есть основная причина образования в мире социальной обыденности, подавляющей личность и лишающей ее
свободы и оригинальности
нравственных суждений.
Это направление воли опирается на
свободу, без которой невозможна
нравственная жизнь, и потому носит преимущественно этический характер.
Та степень
свободы зла,
свободы греховной похоти, которая определяет жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не может быть терпима, как не может быть терпима на известной ступени
нравственного сознания
свобода зла и греховной похоти, определявшей строй, основанный на рабстве, на превращении человека, несущего образ и подобие Божье, в вещь, которую можно продавать и покупать.
В этом он лишен чистоты,
свободы и оригинальности
нравственных суждений и действий.
Как это ни парадоксально звучит, но ад есть
нравственный постулат
свободы человеческого духа.
Неточные совпадения
О, тут мы при случае и
нравственное чувство наше придавим;
свободу, спокойствие, даже совесть, все, все на толкучий рынок снесем.
— Каково: это идеал, венец
свободы! Бабушка! Татьяна Марковна! Вы стоите на вершинах развития, умственного,
нравственного и социального! Вы совсем готовый, выработанный человек! И как это вам далось даром, когда мы хлопочем, хлопочем! Я кланялся вам раз, как женщине, кланяюсь опять и горжусь вами: вы велики!
Боже мой! что оно делает с человеком? как облегчит от всякой
нравственной и физической тягости! точно снимет ношу с плеч и с головы, даст
свободу дыханию, чувству, мысли…
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность
нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение
свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико
нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею
свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.