Неточные совпадения
На другой
день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал,
что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого
в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался
в правильности его выводов.
Бо́льшая часть
дня уже прошла. Приближался вечер. По мере того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно грязная вата, он спускался с гор
в долины, распространяясь шире и шире и поглощая все, с
чем приходил
в соприкосновение.
По рассказам тазов, месяца два назад один тигр унес ребенка от самой фанзы. Через несколько
дней другой тигр напал на работавшего
в поле китайца и так сильно изранил его,
что он
в тот же
день умер.
Чем дальше, тем труднее становилось идти. Поэтому я решил оставить мулов на биваке и назавтра продолжать путь с котомками. Мы рассчитывали
в два
дня достигнуть водораздела, однако этот переход отнял у нас четверо суток.
В довершение всего погода испортилась — пошли дожди.
Выбрав один из них, мы стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы только то,
что было
в непосредственной от нас близости. К тому же взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на другой
день спуститься
в долину.
Следующий
день был последним
днем июля. Когда занялась заря, стало видно,
что погода будет хорошая.
В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал,
что доживает последние часы, и прятался
в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая,
что только одно оно может прекратить ненастье.
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый
день. Оказалось,
что многое из того,
что случилось с нами
в прошлом году на Имане, ему было известно. От него я узнал,
что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Летом,
в жаркие
дни, багульник выделяет такое обилие эфирных масел,
что у непривычного человека может вызвать обморочное состояние. За багульником идут мхи и лишайники. Осыпи для людей не составляют помехи, но для коней и мулов они являются серьезным препятствием. Приходится обходить их далеко стороною.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его был весьма резонным, и потому мы
в тот же
день пошли обратно. Еще утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали на небо и о чем-то говорили между собой. По опыту я знал,
что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому есть серьезные основания.
Следующий
день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому
что ниже
в реке воды будет больше и переправа труднее.
Шестом достать
дна нельзя было, потому
что течение относило его
в сторону.
В этот
день работать не удалось. Палатку так сильно трепало,
что казалось, вот-вот ее сорвет ветром и унесет
в море. Часов
в десять вечера непогода стала стихать. На рассвете дождь перестал, и небо очистилось.
Однако разговором
дела не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил
в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем,
что Дерсу поставил такие маленькие сигналы,
что их легко было не заметить. Гольд не возражал и не спорил. Он понял,
что то,
что ясно для него, совершенно неясно для других.
Следующий
день, 31 августа, мы провели на реке Сяо-Кеме, отдыхали и собирались с силами. Староверы, убедившись,
что мы не вмешиваемся
в их жизнь, изменили свое отношение к нам. Они принесли нам молока, масла, творогу, яиц и хлеба, расспрашивали, куда мы идем,
что делаем и будут ли около них сажать переселенцев.
В горах с правой стороны реки, против фанзы Сиу Фу, китайцы мыли золото, но бросили это
дело вследствие того,
что добыча драгоценного металла не оправдывала затрачиваемых на нее усилий.
Как это было просто!
В самом
деле, стоит только присмотреться к походке молодого человека и старого, чтобы увидеть,
что молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и больше надавливает на пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао и Чан Лин развели огонь и поставили палатку.
При этом освещении тени
в лесу казались глубокими ямами, а огонь — краснее,
чем он есть на самом
деле.
Следующие два
дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось,
что я сплю
в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Только
что начался осенний ход кеты. Тысячи тысяч рыб закрывали
дно реки. Иногда кета стояла неподвижно, но вдруг, словно испугавшись чего-то, бросалась
в сторону и затем медленно подавалась назад. Чжан Бао стрелял и убил двух рыб. Этого было вполне достаточно для нашего ужина.
У подножия найнинских террас, на самом берегу моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели ее занимались ловлей крабов и соболеванием.
В фанзе жили девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один по-удэгейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то,
чем они казались, и только впоследствии узнал, кто они на самом
деле.
По моим расчетам, у нас должно было хватить продовольствия на две трети пути. Поэтому я условился с А. И. Мерзляковым,
что он командирует удэгейца Сале с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут положить продовольствие на видном месте. На следующий
день, 5 октября,
в 2 часа
дня с тяжелыми котомками мы выступили
в дорогу.
К полудню дождь усилился. Осенний дождь — это не то
что летний дождь: легко можно простудиться. Мы сильно прозябли, и потому пришлось рано стать на бивак. Скоро нам удалось найти балаган из корья. Способ постройки его и кое-какие брошенные вещи указывали на то,
что он был сделан корейцами. Оправив его немного, мы натаскали дров и принялись сушить одежду. Часа
в четыре
дня дождь прекратился. Тяжелая завеса туч разорвалась, и мы увидели хребет Карту, весь покрытый снегом.
По сторонам высились крутые горы, они обрывались
в долину утесами. Обходить их было нельзя. Это отняло бы у нас много времени и затянуло бы путь лишних
дня на четыре,
что при ограниченности наших запасов продовольствия было совершенно нежелательно. Мы с Дерсу решили идти напрямик
в надежде,
что за утесами будет открытая долина. Вскоре нам пришлось убедиться
в противном: впереди опять были скалы, и опять пришлось переходить с одного берега на другой.
Часов
в 12
дня мы были около большой скалы Мафа,
что по-удэгейски значит «медведь». Действительно, своими формами она очень его напоминает и состоит из плотного песчаника с прослойками кварца и известкового шпата. У подножия ее шла свежепротоптанная тропа; она пересекала реку Кулумбе и направлялась на север. Дерсу за скалой нашел бивак. По оставленным на нем следам он узнал,
что здесь ночевал Мерзляков с командой, когда шел с Такемы на Амагу.
Время стояло позднее, осеннее, но было еще настолько тепло,
что люди шли
в одних фуфайках. По утрам бывали заморозки, но
днем температура опять поднималась до +4 и 5°С. Длинная и теплая осень является отличительной чертой Зауссурийского края.
Утром на другой
день я поднялся рано и тотчас же стал собираться
в дорогу. Я по опыту знал,
что если удэгейцев не торопить, то они долго не соберутся. Та к и случилось. Удэгейцы сперва чинили обувь, потом исправляли лодки, и выступить нам удалось только около полудня.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу
дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается,
что днем настолько тепло,
что смело можно идти
в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться
в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
В каком бы направлении ветер ни дул — с материка
в море или, наоборот, с моря на материк, движение его всегда происходит по долинам.
В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление, ветер дует с такой силой,
что опрокидывает на землю деревья и снимает с домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца ветер стихает, а часа
в четыре
дня начинает дуть снова.
С утра погода была удивительно тихая. Весь
день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным;
в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил,
что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось
в сон.
В этот
день мы вышли сравнительно поздно, потому и прошли немного. С первых же шагов Дерсу определил,
что река Холонку не жилая,
что туземцы заглядывают сюда редко и
что года два назад здесь соболевали корейцы.
На этом участке
в Нахтоху впадают следующие реки: с левой стороны — Бия и Локтоляги с перевалами на одну из прибрежных рек — Эхе. Из выдающихся горных вершин тут можно подниматься только до реки Малу-Сагды. На подъем против воды нужно четверо суток, а на сплав по течению — один
день. Янсели сказал,
что по реке Нахтоху идет кета, морская мальма и горбуша. Главная масса кеты направляется по реке Локтоляги, мальма поднимается до порогов реки Дагды, а горбуша — до реки Нунгини.
Они сообщили нам крайне неприятную новость: 4 ноября наша лодка вышла с реки Холонку, и с той поры о ней ни слуху ни духу. Я вспомнил,
что в этот
день дул особенно сильный ветер. Пугуй (так звали одного из наших новых знакомых) видел, как какая-то лодка
в море боролась с ветром, который относил ее от берега все дальше и дальше; но он не знает, была ли то лодка Хей-ба-тоу.
С утра погода стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку на берегу и скрылся опять
в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией,
что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2 снег перестал идти, мгла рассеялась, и
день выдался на славу — теплый и тихий.
Надо было идти дальше, но как-то не хотелось: спутники мои устали, а китайцы были так гостеприимны. Я решил продневать у них еще одни сутки — и хорошо сделал. Вечером
в этот
день с моря прибежал молодой удэгеец и сообщил радостную весть: Хей-ба-тоу с лодкой возвратился назад и все имущество наше цело. Мои спутники кричали «ура» и радостно пожимали друг другу руки. И действительно, было
чему радоваться; я сам был готов пуститься
в пляс.
Целый
день мы работали не покладая рук, даже не останавливаясь на обед, и все же прошли не больше 10 км. Бурелом, наледи, кочковатые болота, провалы между камней, занесенные снегом, создавали такие препятствия,
что за 8 часов пути нам удалось сделать только 4,5 км,
что составляет
в среднем 560 м/ч. К вечеру мы подошли к гребню Сихотэ-Алиня. Барометр показывал 700 м.
Около скал Сигонку стояли удэгейцы. От них я узнал,
что на Бикине кого-то разыскивают и
что на розыски пропавших выезжал пристав, но вследствие глубокого снега возвратился обратно. Я тогда еще не знал,
что это касалось меня. По рассказам удэгейцев, дальше были еще две пустые юрты.
В этом покинутом стойбище я решил
в первый предпраздничный
день устроить дневку.
Потому ли,
что земля переместилась
в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому,
что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно
день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С),
днем немного повышалась, но к вечеру опять падала до — 25°С.
Китайцы зарезали свинью и убедительно просили меня провести у них завтрашний
день. Наши продовольственные запасы истощились совсем, а перспектива встретить Новый год
в более культурной обстановке,
чем обыкновенный бивак, улыбалась моим стрелкам. Я согласился принять приглашение китайцев, но взял со своих спутников обещание,
что пить много вина они не будут. Мои спутники сдержали данное слово, и я ни одного из них не видел
в нетрезвом состоянии.
На другой
день, проходя мимо комнаты Дерсу, я увидел,
что дверь
в нее приотворена. Случилось как-то так,
что я вошел тихо. Дерсу стоял у окна и что-то вполголоса говорил сам с собою. Замечено,
что люди, которые подолгу живут одиноко
в тайге, привыкают вслух выражать свои мысли.
Случилось как-то раз,
что в его комнате нужно было сделать небольшой ремонт: исправить печь и побелить стены. Я сказал ему, чтобы он
дня на два перебрался ко мне
в кабинет, а затем, когда комната будет готова, он снова
в нее вернется.
На другой
день, утром, проходя мимо его комнаты, я увидел,
что дверь
в нее открыта. Я заглянул туда — комната была пуста.
Уход Дерсу произвел на меня тягостное впечатление, словно что-то оборвалось
в груди. Закралось какое-то нехорошее предчувствие; я чего-то боялся, что-то говорило мне,
что я больше его не увижу. Я был расстроен на весь
день; работа валилась у меня из рук. Наконец я бросил перо, оделся и вышел.
На дворе была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей.
В сугробах
в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки;
днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том,
что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.
На другой
день я выехал на станцию Корфовская, расположенную с южной стороны хребта Хехцир. Там я узнал,
что рабочие видели Дерсу
в лесу на дороге. Он шел с ружьем
в руках и разговаривал с вороной, сидевшей на дереве. Из этого они заключили,
что, вероятно, он был пьян.