Спросили его мнения, и он, взяв лежащий перед ним листок бумаги,
написал следующее:] — решился написать большую комедию в четырех актах, а именно: «Благородный театр».
Неточные совпадения
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший
писать стихи, хотя они стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии на сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», — отвечал Писарев и через минуту сказал
следующие четыре стиха...
Я расшумелся и кончил свои нападения
следующими словами: «Послушайте, господа: я ничего никогда для театра не писывал; но ведь я осрамлю вас, я
напишу Верстовскому либретто!» — Кокошкин, с невозмутимым спокойствием и важностью, отвечал мне: «Милый! сделай милость, осрами!» — Ободрительный смех Загоскина и Писарева ясно говорил, что они сочувствуют словам Кокошкина.
Ну-с, так ваше дело или дело, которое интересует вас, — продолжал он, — ведено скверно, хороших поводов к кассации нет, но всё-таки попытаться кассировать можно, и я вот
написал следующее.
Неточные совпадения
В тот же вечер, запершись в кабинете, Бородавкин
писал в своем журнале
следующую отметку:
Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его,
написал начальные буквы
следующего: «мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».
В
следующей комнате, похожей на канцелярию, сидело и
писало несколько писцов, и очевидно было, что никто из них даже понятия не имел: кто и что такое Раскольников?
Похолодев и чуть-чуть себя помня, отворил он дверь в контору. На этот раз в ней было очень мало народу, стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин. Сторож и не выглядывал из своей перегородки. Раскольников прошел в
следующую комнату. «Может, еще можно будет и не говорить», — мелькало в нем. Тут одна какая-то личность из писцов, в приватном сюртуке, прилаживалась что-то
писать у бюро. В углу усаживался еще один писарь. Заметова не было. Никодима Фомича, конечно, тоже не было.
Молодой малый в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. «Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о чем дядька мой вздумал
писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам читать
следующее: