Социальные
утопии показались ему несбыточными, не по душе пришлись.
О завершением коллективизации китайское руководство сочло, что коммунистическая
утопия близка к воплощению, осталось только убедить в этом крестьянство.
Идея социалистической
утопии была неопасной, пока рос уровень жизни и общественное богатство распределялось всё более справедливо.
И, может быть, то, что кажется
утопией сегодня, сможет стать реальностью завтра.
Получив лишь то, что ему принадлежит в меру исторического и культурного роста, оно создаёт новую
утопию, являющуюся новым запросом истории.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: облавщик — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Научный анализ сигнификативных цепей оказывается чистой
утопией.
Искренность была для них инструментом, помогавшим справляться с фальшью, в которую со временем превратилась советская
утопия.
Подобные высказывания можно считать
утопией и не относиться к ним всерьёз.
Рекомендовать подобный подход в наше время, наверное, полная
утопия.
Меняйте мечту хоть каждый день, меняйте концепцию романтической
утопии на концепцию бесконечного развития.
Социалисты хотели воплотить в жизнь
утопию, построить идеальное общество на выдуманных теоретиками началах.
Проповедь социализма, по его мнению, останется
утопией, если человек не будет соответствующим образом воспитан.
Стремление общества к наилучшему устройству естественно и авторы
утопий пытаются предложить свои варианты идей, а в антиутопиях можно увидеть предупреждения о возможных опасностях.
Вот она, одна из первых русских
утопий, окрылённая и воспламеняющая сознание московского человека.
Я хочу этим сказать, что создание такого завершающего класса, где преподаётся только действительно необходимое для жизни, вовсе не такая уж
утопия.
Собственно, создание, например, пятой танковой группы представляется
утопией.
А развалины огромных храмов стоят до сих пор, будоража воображение туристов и напоминая об этой удивительной реализованной
утопии.
Реставрация в широком смысле этого слова представляется мне достаточно точным описанием логики исторических желаний (если не исторического сознания) нашего времени, которое отмечено, казалось бы, полной утратой интереса к ещё недавно двигавшим миром
утопиям будущего и вместо этого занимается постоянными, всё более изощрёнными технологически, идеологически и политически проектами обновления прошлого.
Очень многие
утопии становятся антиутопиями.
Конечность настоящего времени казалась компенсированной бесконечным временем реализованного проекта: художественного произведения или политической
утопии.
Думаешь, твоя
утопия сможет долго существовать?
Процесс этот не завершён, поэтому авторам неизбежно приходится переходить в жанр
утопии, то есть описывать правильное устройство, которое в чистом виде ещё нигде себя не проявило до конца, чертить то место на политико-экономической карте, которое скорее указывает в будущее, нежели лежит в прошлом.
Впоследствии в советской историографии этот эпизод получил название «военный коммунизм», а попытка одним махом построить
утопию была представлена как серия экстренных мер, вызванных условиями шедшей в то время гражданской войны.
Одного слова «ересь» было достаточно, чтобы похоронить их вместе с всеми прочими подобными
утопиями.
Социальные мечты суть
утопии.
Огромные массы трудящихся во всём мире живут в мечтах о революционных
утопиях, которые чудесным образом облегчат их положение, верят в демагогию политических идеологий или надеются на какие-то монетарные махинации, откроющие им доступ к большему разнообразию товаров.
Анархия как ближайшая, непосредственная цель революции, пропаганда как практическое средство для её осуществления и, наконец, организация без дисциплины, иерархии и подчинённости, – разве всё это не фантастические
утопии, не ребяческие мечты?
Девальвация «тоталитарной парадигмы» западной советологии осложнила представление об однонаправленности механизмов социального контроля в советском обществе и придала большее значение детализации дискурсивного взаимодействия между властью и обществом (с учётом того, что инстанции властного контроля являются не только внешними по отношению к субъекту), но не изменила – или даже усилила – представление о советском обществе как обществе, уверовавшем в идеологическую
утопию и потому принявшем в качестве неизбежного или должного вещи, труднообъяснимые для человека западной демократии.
Поэтому в книге «Советская кинофантастика и космическая эра» советские кинорепрезентации космической эры и их наследие рассматриваются с позиций изучения памяти: неспешно распутывая процессы жанрового «взросления», которыми отмечены конкретные
утопии прошлого, мы проследим историю формирования корпуса фильмов, ставших для сегодняшних поклонников научной фантастики и советской истории «культовыми».
Такого рода
утопиями являются, например, плановое хозяйство, «всемирно-политическая конституция», проводимые планомерно и по закону евгеника и смешение рас.
Пожалуй, и там нашлось место властным и слабым, невежественным и грубым, знатным и утончённым, и хотя все насельницы обители якобы пользовались, подобно сёстрам, равными правами, не следует полагать, будто монастырь являл собой прекрасную
утопию.
О светлом грядущем своей родины будущий «революционер-авангардист» не мечтает как о несбыточной
утопии, а размышляет как о конкретной, достижимой цели.
Нынешние студенты для восприятия такого знания готовы: они уже не оболванены советским прекраснодушием, уже не тронуты либеральной
утопией перестройки, их миновала контузия «лихих 90-х» и их мозги ещё не успела промыть «реформированная школа».
В “Береге
утопии” – шикарное пространство, в котором можно строить хоть шесть планов: что-то одно происходит, но в тот же момент уже идёт другое, противоположное.
Автор «Конца
утопии» показывает это на нескольких характерных примерах из разных эпох, в основном – «от сохи», из области аграрной.
Во-вторых, немалую часть идей, высказываемых писателем, можно назвать
утопиями, фантазиями и наивными мечтаниями.
Полагаю, что читатель, дойдя до этой страницы, уже понял, что отношения пары, в которых можно было бы воплотить все главные факторы счастливой и долгой любви – это абсолютная
утопия.
В классической
утопии стремление к фиксации смысла тематизировано через описание идеального коммуникативного механизма, почти не допускающего случайных сбоев, почти исключающего риск непонимания.
Оно может воображать, что свободно, оно может идеализировать свободу, может создать
утопию свободы.
Сегодня документы, претендующие на концепцию, похожи на новый литературный жанр, который образно можно назвать наивной
утопией в бюрократическом стиле.
Трудно не увидеть во всём этом зарождающиеся элементы нацистской и эсэсовской общественной
утопии!
Эта идея воплотилась в различных проектах – начиная с планирования городов, ставшего почвой для появления множества современных
утопий, и заканчивая многочисленными образцами футуристической архитектуры.
Собственно, и само понятие
утопии плохо поддаётся фиксации, будто бы постоянно перерастая вменённые ему смысловые рамки.
Сетями сообщений связывается материя сообщества, организованная пусть не
утопией коммунизма, но вещественной, земной коммуникацией.
Революционер стремится к другой структуре, созданной по своему усмотрению, к своей собственной
утопии.
Они поддерживали жизнь в древней традиции реалистичной экономики, которая почти вымерла во время холодной войны, когда схлестнулись две
утопии – гармония планирования и автоматическая гармония рынка.
Все его дореволюционные видения оказываются полнейшей
утопией.
Общество равных возможностей остаётся сегодня недостижимой
утопией, а раз это так, то полного объяснения успеха в жизни на основе психологических особенностей личности в принципе быть не может.
Если человек видит, что обществу грозит распад, он пишет
утопию и показывает, как разум мог бы устранить причины распада и превратить общество в гармоничное целое.
Естественно-правовое мышление в известной мере содержит элемент
утопии, поскольку исходит не из того, что есть, а из того, что должно быть, отрицая тем самым существующий порядок вещей.