Но для литературного эффекта
набоковский вариант истории был гораздо лучше.
Всё делается на грани интеллектуального издевательства – так и видится за всем этим очередной
набоковский герой, высокомерный насмешник, любитель бабочек и рыбной ловли, одинокий путешественник, никогда не ходивший строем.
Тем более, лермонтовский и
набоковский персонажи не совсем адекватны.
В сущности, это особый
набоковский («nabokovi») подвид «нового романа»: писатель способен писать только о своих уже написанных книгах.
И вот сейчас, пройдя 12-летний цикл своей жизни, когда не один десяток раз вспоминал я монолог той давней, единственный раз говорившей со мной, незнакомки, вдруг, неожиданно высветился ответ на главный
набоковский вопрос.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: субсветовой — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Этот иронический перечень весьма наглядно иллюстрирует
набоковский же тезис о бессодержательности таких понятий, как «школа» или «течение».
Нетрудно заметить, что
набоковский экватор приходится на 1938-й год. Давайте заглянем в близкие года, предшествующие ему.
Всё это водружается на монументальный
набоковский стол, где уже лежат стопками журналы, альманахи, сборники, привезённые гостями, – и встреча начинается.
Стоял прекрасный
набоковский день.
Не понимаю, почему меня не направили переделывать
набоковский роман «Пнин»?
Я впервые прочитал первый
набоковский текст – роман „Дар“ – где-то в конце семидесятых по доставшемуся мне „слепому“ машинописному экземпляру.
Я впитал
набоковский яд, переболел, исцелился и стал собой.
Набоковский комментарий был переведён на русский язык поздно; опубликованные в 1998–1999 годах русские переводы комментария (их два) трудно признать удачными.
Таким образом,
набоковский список «Со дна жестянки», помещённый в конце этого предисловия, следует считать неполным и предварительным: в нём значатся только восемь из тринадцати недавно отобранных рассказов, а помимо этого ещё «Волшебник», не включённый в настоящее издание, но выпущенный по‐английски отдельной книгой как повесть в 1986 году (переиздание – 1991).
Набоковский вариант неопределённости служит писателю для совершенно конкретной цели.
Набоковский герой будет пытаться повторить эти особенности русского «амфорического» жеста перед камерой своего американского коллеги-антрополога и сорок лет спустя.