Осенив себя знаком животворящего круга, заспанная тётка 
лиственей эдак тридцати вытаращила глаза, набрала в грудь воздуха, открыла рот и… сглотнула.        
    
        Так, как будто я держала в руках не эскизы для вышивания, которые были в моде каких-то тридцать-сорок 
лиственей тому назад, а ядовитую змею.        
    
        Постоялый двор «Сломанная стрела» уже проснулся: со стороны свинарника доносится истошный визг поросят; пара мальчишек 
лиственей восьми-десяти, нагруженные дровами, пытаются перебраться через лужу, разлившуюся перед входом на кухню; хмурый, как небо над головой, кузнец задумчиво пялится на правое переднее копыто каурой кобылки.        
    
        Впрочем, поздоровался он с таким пылом, словно не видел меня по меньшей мере 
листвень.        
    
        Точно так же, как ни словом не заикнулся о том, что новорождённый становится воином в лучшем случае через шестнадцать-восемнадцать 
лиственей, а погибнуть может в первом же бою: в этом не было смысла, так как д’Ларвен слышала только себя одну и не собиралась вдумываться в чужое мнение.        
    
    
    
        
             Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
            Карту слов. Я отлично
            умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
            Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
            Карту слов. Я отлично
            умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
        
        
            
                    
                    
                        Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
                     
                    
                        Вопрос: пересоставлять — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?                    
 
         
     
                                
        После чего нашли росший на левом мысу леса громадный 
листвень с раскидистыми ветвями, сделали из него жертвенное дерево – керех, выстругали жертвенный шест – куочай, повесили его на дерево, повернули стрелкой на север.        
    
        Средь высоких 
лиственей, позолочённая утренней зарёй, кондово рубленная церковь… от купола тёплый желтоватый свет… и стриженый большеголовый парнишонка бежит ромашковым лугом наперегонки с дворовым псом, мимо пасущихся коров и коней.        
    
        В этот момент портьера, занавешивающая дверь по правую руку от меня, шевельнулась, и передо мной предстала на редкость неприятная тётка 
лиственей эдак сорока – сорока пяти.        
    
        Клубы свистящего пара били по ним, сморщенная 
листвень шевелилась, расправляясь и насыщая вешней прелестью божественно обжигающий воздух.        
    
        А хозяин постоялого двора, мелкий, но жилистый мужичок 
лиственей эдак сорока – сорока пяти, походил на разбойника, как лист подорожника – на арбалетный болт.        
    
        Кругом сонно и терпеливо, и кругом безгласно – молчком лежит слева старая деревня с подслеповатыми, будто в бычьих пузырях, окнами; застыл на поскотине обезглавленный «царский 
листвень», слепо растопырив огромные ветви со своими ветками; бледными и снулыми кажутся зеленеющие поля; жидкими, не в полный лист и не в полный рост кажутся леса; и, конечно, тоже молчком, убого и властно, не выдавая тайны, лежит кругом другая, более богатая деревня, закрытая теперь для поселения, – кладбище, пристанище старших…        
    
        Катили раз с берега здоровенную свежеспиленную 
листвень, толстую, бугристую, как крокодил.        
    
        А осенью опять загустеет время, и вспомниться, и как гулко разлетается на плахи еловый кряж, и как наливается загадочной синью след от бродня, и как на берегу огромной реки колет столетний дед клиньями витую тысячелетнюю 
листвень.        
    
        И такие, покажется, у него и со временем, и с этой 
лиственью крепчайшие счёты, что хоть давно ни того, ни другого нет, а отпечаток этой картины вечно висит в затвердевшем воздухе".        
    
        Похожие на клестов, только ещё крупнее и туже, они сидели на вершине высокой и стылой 
листвени, медно-красные в лучах низкого солнца, а в полёте перекликались протяжным и многоверстным повелительным посвистом, висевшим в небе, как след самолёта.