Оно не остаётся неизменным, в его содержании находят отражение те существенные признаки, которые характерны для каждого периода развития лексики, непосредственно связанного с
внеязыковой действительностью.
Язык состоит из единиц, которые по сути являются знаками для передачи
внеязыковой информации – об окружающем мире, эмоциях говорящего и т. д.
Неважно, на каком языке эти слова произносятся – по-французски, по-фински или по-русски, сама проблема носит
внеязыковой характер.
Поскольку свой формальный язык он создавал для описания предметной области арифметики и для осуществления логицистской программы, отношение между языком и
внеязыковой реальностью не представляет для него особой проблемы и не заключает в себе ничего загадочного.
Денотативныймакрокомпонент представляет собой предметно-понятийную информацию, связанную с отражением
внеязыковой действительности, объективной или субъективной.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: сощуривать — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Известно, что предметом обозначения номинативных знаков являются в том числе объекты
внеязыковой действительности.
Среди прочих не избежали этого пред-рассудочного прессинга и лингвисты, что, в частности, проявляется у них в той поразительной непринуждённости, с которой они используют уже упомянутую выше метафору «языковой картины мира», толкуемой ими обычно в качестве языкового отражения объективной
внеязыковой действительности, т. е. в качестве запечатлённого в языке – и прежде всего в лексическом его составе – интегрального образа последней.
Если же подвергнуть той же процедуре опять-таки несимволическую, но уже как бы синтетическую фразу, типа «трава сгорела»,то получим «огонь травит»или «огонь отравенел»– то есть получим бессмыслицу или то, что может обрести значение лишь при домысливании определённой
внеязыковой ситуации.
Однако необходимо отметить, что ребёнок гораздо последовательнее в своём языковом развитии, чем инофон, что связано прежде всего с гармонией когнитивного и языкового развития ребёнка, проявляющейся в том, что категоризация языковых фактов и категоризация явлений
внеязыковой действительности связаны между собой, поддерживают одна другую, о чём мы уже говорили выше.
Оценка внеязыковых событий зависит от занимаемой адресантом и / или адресатом позиции; экспрессивность отражает признаки фрагмента
внеязыковой действительности, которые приписываются ему человеком (Николаева, 2006:5).
Однако в коннотативный аспект часто закладываются не реальные признаки элемента
внеязыковой действительности, а те характеристики и свойства, которые ему приписываются человеком как носителем данного языка и культуры.
Так, например, уже трёхмесячные младенцы реагируют на изменения цвета, размера, формы предметов (Сергиенко 2008: 354–355), но когда различия между этими явлениями закрепляются различием соответствующих языковых этикеток, процессы языковой и
внеязыковой категоризации вступают во взаимодействие и продолжают развиваться в тесном контакте.
Это изображение чего-то значительного с помощью попытки показать росток при его создании даёт своеобразную возможность, которую едва ли можно встретить во
внеязыковой жизни.
Поскольку совокупное денотативное пространство соответствующих языковых выражений, языки внеязыковая действительность, имеет предельно мыслимый объём – ведь и в самом деле нет, в сущности, ничего, что нельзя было бы промыслить как относящееся либо к сфере первого, либо к сфере второго, – человек, в связи с которым по большому счёту только и имеет вообще-то смысл говорить о значении слова в полном смысле самого слова значение(попросту, замечу в скобках, бессмысленного без заполнения валентности для кого), однозначно попадает в разряд объектов, принадлежащих исключительно
внеязыковой действительности.
Так, например, уже трёхмесячные младенцы реагируют на изменения цвета, размера, формы предметов [Сергиенко 2008: 354–355], но когда различия между этими явлениями закрепляются различием соответствующих языковых этикеток, процессы
внеязыковой и языковой категоризации вступают во взаимодействие и продолжают развиваться в тесном контакте.
В дискурсе есть «языковой» слой, заданный его лексико-синтаксическими и семантическими свойствами, но также и слой
внеязыковой: объекты и состояния, описанные через высказывания.
Итак, на вопрос: «Что должна уметь машина, чтобы она была способна функционировать в плане языка?» – ответ следующий: «Прежде всего она должна активно наблюдать окружающую среду, адаптироваться к ней, наладить с ней обмен
внеязыковой информацией».
Восприятие может конституировать из (1) некую семантическую ауру, но не даёт никаких образов фантазии, которые относились бы к постоянно присутствующей
внеязыковой ситуации.
В (1)
внеязыковой мир не существует, его место явно занимает само предложение (между прочим, и буквально – как «предложение вишнёвое»), в (2) происходят ковариантные изменения (в двух рядах: «графском» и «конном», как мы уже указали).
Итак, перед нами различные ступени дестабилизации
внеязыковой действительности.
Как отсюда видно, степень врастания
внеязыковой – для данного литературного произведения – действительности в его язык есть величина, колеблющаяся в широких пределах.
Обратим внимание, что количество
внеязыковой информации, касающейся определённого положения дел, во всех предложениях одно и то же, а стилистические нюансы указывают только на изменение отношения к этому положению дел.
Мы отметили также, что семантико-логическое понимание предложения в языковом аспекте ещё не имплицирует понимания его
внеязыковой стороны, то есть его включения в структуры отнесения, имеющие культурную природу.
Чтобы вписать такое предложение во
внеязыковой ситуационный контекст в качестве описания разумного или безумного поведения, необходимо обладать определённым внеязыковым знанием.
Так как язык – предмет изучения в первую очередь лингвистики, то в ней сложились знаковые теории языка – совокупность теоретических положений (идей, гипотез) о строении языка, рассматриваемого как система знаков и об отношении его к
внеязыковой действительности.
Проблема соотношения языковых понятий с
внеязыковой реальностью – это известная со времён средневековья проблема выбора одной из двух форм восприятия познаваемого мира (проблема выбора между «номинализмом» и «реализмом»), где сами формы отличаются друг от друга разным пониманием роли языка.
Он может употребляться, во-первых, в том же значении, что и референт, термин, именующий объект
внеязыковой действительности, который имеет в виду говорящий (применительно к конкретнойречевой ситуации); во-вторых, в значении экстенсионала, т. е. множества объектов действительности, которые могут именоваться данной единицей; в-третьих, в значении элемента экстенсионала(в отличие от референта – безотносительно к конкретному речевому отрезку).
В основе данного подхода лежит общефилософское утверждение о том, что человеческое сознание способно фиксировать (часто употребляется слово «отражать») свойства объективной
внеязыковой действительности, т. е. постигать мир в том виде, в каком он существует сам по себе вне творческой деятельности человеческого сознания, связанной с удовлетворением человеческих потребностей.
Его остаётся ещё меньше, если мы начинаем вдобавок учитывать, что и все прочие явления
внеязыковой действительности безотчётно, но вместе с тем вполне закономерно подгоняются такими исследователями под крайне ограниченные способности своего бестелесного двойника.
По нашему мнению, объединяет указанные определения то, что категория «фрейм» в них понимается как когнитивная структура, состоящая из иерархически связанных компонентов, основное свойство которой проявляется в способности отражать понятийную область или фрагмент
внеязыковой действительности в картине мира.
Язык представляет собой знаковую систему, каждый член которой находится в определённых отношениях, оппозициях с другими знаками и связан с элементами
внеязыковой действительности.
Для лингвистов же, занимающихся вопросами семантики и последовательно работающих в парадигме отражения, человек может представлять в связи с этим законный интерес лишь в той, строго говоря, мере, в какой он, наряду со всеми прочими отражающимися в лексическом составе языка объектами
внеязыковой действительности, также должен – просто ради полноты всё той же «языковой картины мира» – занять в ней своё законное место.
Интерпретатор, в свою очередь, может владеть только одним языком и в процессе работы с текстом учиться узнавать объект, используя т. н. референты (т. е. объекты
внеязыковой действительности, которые имеет в виду говорящий в контексте конкретной языковой ситуации) подобного термина в своём языке.