Вестники Весны

Murav K.A, 2022

Алекс вместе с матерью переезжает в параллельный мир, но их корабль терпит крушение, и мальчик застревает на дикой планете Живе. Это суровый мир, где люди являются частью природы: камнями, деревьями и глиной; а боги требуют кровавых жертвоприношений.Пока Алекс пытается выжить на незнакомой земле и вернутся домой, он знакомится с местной девочкой Дэйкири, мечтающей изменить свою женскую долю на судьбу вольного охотника. Дэйкири понимает: появление чужака в её деревне – это шанс выбраться, но чтобы боги исполнили её желание, ей потребуется принести им жертву.Если нашли ошибку или опечатку, вы можете помочь и сообщить мне.

Глава 4. Похороны и роды.

Олежа. Жива. Иордический остров. Пасечноя́рь.

Дверь распахнулась с таким грохотом, будто её выбили ногой. Сразу потянуло сквозняком, и Олежа наморщил нос.

— Дорогой брат, ради богини! Почему ты ещё здесь?! — с порога закричала княжна Яна.

— Прости, Олежа, я не хотел её пропускать, — чуть не плача взвыл Нико́ля, судя по звуку, ворвавшийся в комнату вслед за княжной.

Олежа повернулся на бок в сторону гостей, не собираясь вставать с подушек:

— Потому что ещё зима, Яна. Прикрой дверь, Николя, да не расстраивайся. Что уж с ней поделать?

— Княже, — простонал Николя, — а мне-то внутри остаться или снаружи?

Олежа неопределённо повёл плечом.

Сестра, звонко щёлкая каблуками по полу, мерила шагами комнату.

— Сколько ты ещё планируешь валяться? Весна уже родилась! Кюна издала указ начать медовую догля́дню седмицу назад. И что мы видим?

— Мы ничего не видим, — пробурчал Олежа.

— А почему ты до сих пор не прозрел? — снова возвысила голос Яна.

От криков княжны у Олежи зазвенело в ушах. Ему невыносимо захотелось прикрыть их, но из уважения к старшей сестре пришлось сдержаться.

— У тебя времени в обрез! — Яна шуршала пергаментом. — Ты это видел? Ах да! Ты же у нас слепой! Ну, так я тебе зачитаю!

Олежа подумал: «Не пора ли спрятаться под подушкой?» Сестра нападала на него так, будто он мог как-то повлиять на своё зрение.

— Пасека Хольгрида, Иволги, Темерника, Медовые Улаи, пасека Пафнурия, — тараторила Яна. — Потом у тебя что? Явиться в Беломе́дье, пока Эрула́йн не взойдёт в зенит. Как планируешь всё успеть?

— Ты что, не видишь, что я слепой?! Не могу я в доглядню пойти, — с толикой обиды прогудел Олежа, приподнимаясь на локтях.

— Да мне плевать на твою спячку! Собирай своих чудиков и отправляйся в дорогу!

— Но как я должен идти? С палочкой?

— Да хоть пластом в телеге, но выезжай, я тебя прошу, — тон княжны стих и сменился на умоляющий.

— Пока не вернётся зрение, я никуда отсюда не выйду. — Олежа опять уронил голову на перины.

От его движения пыль, прятавшаяся в подушках, взлетела, и князь, вдохнув её носом, громко чихнул. От этого звука Яна снова взбодрилась.

— Да почему? Почему ты не можешь ехать?!

— Где ты такое видела — доглядню с лежачим князем? Пасечники нас уважать перестанут. — Олежа зевнул.

— А-а-а! Да прекратишь ты когда-нибудь переживать, кто и что о тебе подумает?! — Яна со злостью отшвырнула листок пергамента.

Вопреки её вспышке, тот мягко заскользил по воздуху и опустился на пол.

— Поглоти тебя Бездна, Олежа! Мне плевать как, но ты выполнишь всё в срок! — рявкнула она и выбежала, напоследок саданув дверью о косяк.

— Вот же кипучая женщина, — донёсся тихий голосок Николи.

Похоже, он спрятался куда-то в угол, подальше от бушующей княжны.

Олежа вздохнул: его всё ещё окружала пустота, зима в этом году слишком затянулась, и князь, как никто другой, ощущал это на себе.

— Она права. Весна уже в мире Живы, а он… оно всё ещё спит. Почему, Николя? Может, ты мне скажешь?

Николя подсел на подушки.

— Я попробую, Олежа, поглядеть, в чём дело, но ничего не обещаю.

Он замычал что-то невразумительное, побулькал горлом и надолго замолчал. Олежа не знал, оцепенел ли Николя, перешёл ли в мир грёз или просто сидит молча, задумавшись о своём, но не решался спросить. Князю не хотелось показывать, что он не разбирает происходящего перед самым носом.

Они сидели в тишине, и князь изо всех сил прислушивался к дыханию друга.

— Ничего не пойму, Олежа. Может, холодно ещё слишком? А ты не пробовал попросить Анну, чтобы она разбудила зрение? — наконец пробормотал Николя.

Олежа отвернулся в угол, нащупал стенку и уткнулся в неё лбом. Князь уже не первый день обдумывал молитву богине, но как просить её о таком, не представлял, ведь Анна осуждала тот способ, которым Олежа получал своё зрение.

— Нельзя, — грустно сказал он. — Значит, ждём. Всю зиму прождали, ещё несколько дней осилим.

Николя отчего-то не уходил.

— Ты на Яну-то не обижайся, — попросил он. — Не понимает она, каково это… быть не таким, как все.

— А ты у нас будто понимаешь? — прогудел Олежа и сердито прибавил: — Нечего меня жалеть! Лучше бы я никогда не знал, каково это — видеть. Тогда и тосковать не о чем было б.

— Я-то, может, и понимаю кое-что, — чуть слышно вздохнул Николя.

Олежа различил, как скрипнула входная дверь и кто-то из холопов прошаркал по полу, в каминной печи затрещала разгоревшаяся береста и по комнате потянулся лёгкий запах занявшихся дров.

— Пролежни ещё не появились, княже? — раздался ворчливый голос, и Олежа тут же признал дядьку Михайло.

— Дядь, ты что не сказал ничего? Я и не узнал тебя.

— Проверял, вдруг ты видишь уже.

— Видел бы, встал.

— Да ты, поди, и не встанешь. Полгода провалялся. Хоть бы на двор вышел, кости размял да топорики покрутил! Подумаешь, что слепой, — руки, чай, не отпали?

— Не пойду я на двор. И не проси даже. Мало я, что ли, по жизни позорюсь?

Дядя Михайло зафыркал. Олежа уткнулся в подушки. Ожидание становилось всё мучительнее. Друзья и родичи, подгонявшие князя, не помогали перенести немощь, а лишь напоминали ему, в какое беспомощное существо он превратился.

— Анна, дай мне терпения выдержать всё это! — как-то ночью взмолился Олежа.

Нельзя ему просить о пробуждении зрения, но хотя бы в такой малости, как терпение, вдруг богиня не откажет?

Разбудив Олежу, ясные лучи просочились сквозь занавески, в них кружились расплывающиеся блики. Только тот, кто знает, что значит терять зрение, может по-настоящему оценить чудеса световых переплетений. Князь проснулся словно в другом мире: ещё слабое, затуманенное зимой и городским шумом, его волшебное зрение вернулось. Сам князь остался слеп, но начал различать свет всем телом и даже больше чем телом, так, точно у него открылись тысячи невидимых глаз.

Забарабанили в дверь.

— Олежа! Сегодня! Я видел! В мире грёз!

Олежа с улыбкой открыл Николе дверь, взревел, схватив друга за шиворот, и затряс его в воздухе.

— Я знаю! Знаю! Хвала Анне! Собирай наших! Выезжаем в доглядню!

Алекс. Деревня Меркитасиха.

Мгновение длилось, растягивалось и продолжалось в ледяной ночи. Пальцы замерзали, а Дэйкири всё молчала. На лице её не отражалось ни гнева, ни угрозы, но от её присутствия всё моё тело, робкое сердечко съёжились и уползли куда-то под шубу, только вена, куда упиралось копьё, билась, предвкушая, что сейчас её течение оборвётся, а щёки наливались жаром стыда.

— Что ты хотел сделать?

— Проверить, что будет, — я еле выдавил ответ.

В горло как будто запихали пучок соломы.

— Ты хотел, чтобы на нас напали чужаки? Так они бы и тебя не пощадили.

— Нет. Я не этого хотел.

— Почему бы мне не добавить твою жизнь в жертвенную чашу? Боги любят получать в дар кровь из самого сердца. — Остриё копья продавило дорожку от моей шеи к груди.

Я не верил, что она убьёт меня, но с психическими дикарями шутки плохи.

— Живой я больше полезен.

— Ну, расскажи, почему же? — Она неторопливо наклонила голову, не отводя чёрных с красным отблеском глаз. — Удиви-ка меня. Как раб ты хуже Соплежуйки, а жрёшь в три раза больше.

— У меня богатая семья. Отвезите меня в ближайший город, позвольте связаться со своими, и вам заплатят столько, сколько попросите.

— И почему ты только сейчас об этом говоришь? — Она выпрямилась, заставила меня развернуться и толкнула в спину, направляя к норе.

Теперь я не видел её лица, и стало сложнее отследить, поверила она мне или нет, поэтому решил сказать правду:

— Я надеялся, что за мной прилетят или будут искать. — Это прозвучало горше, чем хотелось бы.

— Чем докажешь, что за тебя заплатят?

Я задумался. Споткнулся на ровном месте, но был схвачен за капюшон. Выиграл время для подходящей мысли.

— Ты знаешь, кто меня нашёл? Я пришёл сюда с укулеле, это такой музыкальный инструмент, она была в чехле.

Дэйкири не двигалась и не подгоняла копьём. Слушала, позволяя мне говорить.

— И если укулеле не закинули в топку, можешь найти её и посмотреть. Она очень дорогая — сделана из блестящего дерева с золотыми струнами.

— Она твоя? Сможешь играть на ней?

— Конечно.

Убивать меня она передумала; перед входом в нору встряхнула за капюшон и предупредила:

— Я слежу за тобой, Задохлик. Ещё одна ночная вылазка — и ты станешь весенней жертвой вместе с Лилёк, — с этими словами она толкнула меня в лаз, и я едва ли не скатился с лестницы до самой земли.

Той ночью я долго не мог устроиться в запечном углу: план с амультарой провалился. Возможно, что-то ещё не даёт открываться просветам ближе к земле, а может, нужно больше времени, чтобы они открылись? Так или иначе, теперь сумасшедшая дикарка будет настороже, а я не хочу рисковать жизнью, добираясь до кристалла.

Что ж… Если она поверила, что за меня дадут выкуп, и скажет об этом взрослым, появится шанс выбраться из этой дыры и найти Наукоград, тогда мой сегодняшний поход прошёл не впустую. Хорошо бы как-то выведать у бабули, не знает ли она, случайно, о заветном городе.

***

— Нет, милочек, о таком месте я не слыхала, — отвечала старушка на мои расспросы.

Хотя чего я ожидал от дремучих деревенщин?

Моя помощь с бабулей сводилась к минимуму, дикарка почти всё делала сама, и мне подумалось: она таскает меня за собой только потому, что не хочет оставаться наедине со старушкой.

Мы с Лилёк и бабулей пили чай, когда в уют норы пургой, сокрушающей на своём пути веники и корзины, внеслась младшая из сестёр. По её лицу и задыхающейся речи я понял — случилось нечто ужасное.

Дэйкири вскочила с подушек, едва не снеся стол, и они с сестрой бросились на улицу. Я вопросительно уставился на бабулю, но без переводчика наш разговор наткнулся на гвоздь непонимания и повис на нём, грустно свесив ножки. Лилёк распереживалась и опрокинула кружку на столешницу, по скатерти расползлось мутноватое пятно. Пришлось прибраться, после чего бабуля замахала руками, отправляя нас на свободу. Видимо, испугалась, что мы с Соплежуйкой ещё что-нибудь испортим.

Солнце окрасило засыпающее небо в бордовые краски и, зевнув, закатилось за горизонт. Холодало. Шляться по деревне днём мне не нравилось, а от компании Лилёк не было никакого толка, к тому же, чтобы она не потерялась, приходилось тащить малявку за капюшон. Недолго думая, я решил выяснить, что же случилось у сестёр.

Пока мы добрались до норы, наступили сумерки, и из дремлющей космической тени выглянул зелёный хвост Бездны. В норе незнакомые бабы грели и таскали воду в дальние комнаты, кто-то схватил меня за воротник и потащил с дороги в запечный угол. Там стало тесновато. Я стянул шапку с себя и доху с Лилёк и недовольно поглядел на сестёр, занявших мою спальню. Дэйкири ответила мне скучающим взглядом, старшая девочка сложила руки на груди и отвернулась в сторону, а мелкая высунула язык. На это я показал ей неприличный жест, но она, по малости лет, его не расшифровала.

Вскоре тётки убрались с кухни, и последняя, закрывая дверь, отдала сёстрами приказ на своём языке. Девочки открыли окно в потолке, холодный ветер тут же разгулялся по дому. Посреди комнаты они затеяли что-то странное: старшие вдвоём оттащили стол к стене, а младшая скидала в сторону подушки. На освободившееся место они поставили большую бадейку, высыпали в неё муку, какие-то специи и налили воду. Младшая сестра притащила огромный обтянутый кожей бубен. Этот инструмент сразу привлёк моё внимание, и я потянулся к нему, но Дэйкири наступила мне на руку.

— Эй! — возмутился я.

Она не ответила и, развернувшись на пятках, выбежала из комнаты. Тем временем оставшиеся девчонки расставляли маленьких деревянных божков вокруг бадьи. Хлопнула кухонная дверь: Дэйкири вернулась, неся что-то в руках.

У меня перехватило дыхание — знакомый чехол. Она присела рядом и, хмурясь, вручила его мне, я осторожно открыл застёжку. Укулеле оказалась живой и здоровой. Я засмеялся от восторга, осматривая её. Встретился глазами с Дэйкири — та щурилась с любопытством, изогнув бровь.

— Подыграй нам, докажи, что умеешь, но не произноси ни слова до окончания обряда. — Она хищно оскалила зубы. — Понял, Задохлик?

— Понял, понял, Злая Девочка.

— И эту дуру не выпускай. — Она легонько пнула ногу Лилёк.

Свечи, расставленные по углам, давали неровный свет. Три фигуры замерли в центре около бадьи, окружённые деревянными идолами, раздались ритмичные удары в бубен.

Старшая сестра надела маску лисы, обвязанную разноцветными нитями, укрывшими её плечи, и запела тихим шёпотом, будто боясь потревожить высшие силы. Пальцы мои невольно поддержали ритм, а в ритуальное пение вступила средняя сестра — неожиданно звонким зазывающим кличем. Голос старшей набрал силу, его подхватила младшая, и песня троих слилась в единый призыв.

Лилёк задёргалась, но я не мог оторвать глаз от трёх фигур, взявшихся за руки и кружившихся в хороводе демонических теней. Песня взметнулась дикой птицей, словно проникая в стены тесной норы, юбки забились чёрными флагами, подхваченные ветром. Сёстры вскинули ладони, подняли лица к потолку, и мои уши наполнил всепоглощающий зов. Каплями дождя, стучащими по металлической крыше, он поднялся из глубин груди сестёр и порывом грозовой бури раскатился по комнатам. Шерсть вздыбилась у меня на руках, а струны зазвенели в такт. Лилёк заплакала.

Всё оборвалось в одно мгновение. Страшная молитва, или заклятие, кончилась. Сёстры обратились в деревянные статуи, видимо, впали в транс. Я отлепил пальцы от укулеле, на них остались чёткие отпечатки струн. Лилёк громко всхлипнула в тишине.

Из дальних комнат отчётливо прозвучал женский крик. Оцепеневшие с поднятыми руками сёстры ожили, приобрели привычный облик и тяжело задышали, старшая достала нож и зашептала на своём диком языке. От того, как это было похоже на голоса в моей голове, я скривился и в отвращении передёрнул плечами.

Эхом её слова повторили сёстры и протянули руки вперёд. Старшая в три резких удара разрезала ладони, и девочки соединили раненые руки, медленно опустились на колени, и кровь полилась в бадью. Втроём сёстры замешали тесто, затем молча скатали шар и, посадив его на подставку, отправили в печь.

Все замерли, не решаясь случайно спугнуть тишину. Трещали свечи. Криков из дальних комнат больше не было слышно. Лилёк вертела в руках соломенную куклу. Печь с открытой трубой остывала. Воск таял, и свечи наклонялись, будто искривлённые болезненной судорогой тела.

С треском взорвавшейся молнии распахнулась кухонная дверь: вошли три женщины. Мамаша, босая, с растрёпанными по плечам волосами, рыдала и прижимала что-то к груди, двое других поддерживали её под руки.

Они направились к печке, а сёстры достали новый противень. Мать, не вытирая слёз, уложила на него неподвижное, одеревеневшее тело. Мёртвый младенец. Я закусил нижнюю губу, а дикарки открыли заслонку и поставили противень с телом ребёнка в печь.

Тишина. Три удара сердца. Женщины что-то забормотали. Сёстры сидели, склонив головы, мамаша опиралась на стену. Магический заговор прекратился. Силы покинули мать, и она сползла по стене на пол, женщины достали противень из печи.

Визгом пилы о металл взвился вопль младенца. Ребёнок ожил! Мать протянула руки, и ей передали малыша. Взрослые засмеялись, облегчённо заговорили и, счастливые, покинули кухоньку. Сёстры, наоборот, молчаливые и скорбные, склонились над испечённым ими ритуальным хлебом.

Дэйкири и младшая сестра заревели, упав на колени, старшая спеленала хлеб в тряпицу и, прижимая его к груди, с причитаниями понесла к лазу. Младшие, обливаясь слезами, пошли за сестрой.

Что они затеяли? Я не утерпел и отправился за ними. У лаза столкнулся с отцом семейства, спешившим поприветствовать новорождённое дитя. Он не обратил на меня внимания, и я юркнул по лестнице вверх, на ходу натягивая шубу, припустил за сёстрами. Старшая, всё ещё с маской на лице, возглавляла скорбную процессию. Кто-то сзади зашлёпал по снегу: Лилёк, босая, в ночном платье, неслась по ледяной дорожке. Пришлось завернуть дурищу в мою шубу и взять на руки.

— Когда ты успела так отъесться?

Без ответа она уткнулась мне в шею сопливым носом. Вот гадость. Я перебросил её так, чтобы она слюнявила хотя бы не кожу, а одежду. Пока возился с Соплежуйкой, едва не упустил ведьмовских сестёр из виду. Тем временем они спустились с холма и зашли в лес.

Сперва мне показалось, что среди деревьев установлены очередные деревянные статуи. Но дремлющие фигуры были слишком реалистичны для идолов. Одни из них неестественно вытянулись, и из их тел к небу устремились чёрные ветви, другие и вовсе приняли облик деревьев, оставив в стволах лишь лица, мягко обведённые контуром коры.

Таких деревьев становилось всё больше. Да это же кладбище! Дикари, заснувшие вечным сном, окончательно срослись с землёй и пустили корни!

Откуда-то донёсся детский смешок, и из-за ближайшей берёзы выглянул невысокий человек, прячущий лицо под пушистым капюшоном. Незнакомец был какой-то белёсый и прозрачный. Он указал на нас и поманил к себе. Из дупла вылез ещё один призрак, и губы его шептали что-то невнятное. Голоса их зашелестели, точно ветки, перебираемые ветром, дурманя и заманивая в чащу, и мои ноги сами сошли с тропинки, подчиняясь, зову. Призрак в капюшоне улыбнулся, показывая мелкие зубы, острые, словно не человечьи, а собачьи. В предвкушении они клацнули, нарушая ритм шёпота, и я вздрогнул.

Остановился, противясь чарам, и почувствовал их злость: бушуя и шепча всё громче, глотая слоги, меняя местами буквы, духи, будто голоса, вырвавшиеся из моей головы и обретшие воплощение в реальности, звали за собой. Всё закружилось перед глазами, я выпустил оттягивающую руки Лилёк, закрывая уши.

Очнулся от странного звука: Лилёк испугалась и захныкала, сидя в сугробе. Тошнота и кружение вокруг меня успокаивались, и я попытался подняться. Не вышло. Замутило. Остался на земле. Белые существа исчезли, словно их нарисовало испуганное воображение, а из-за деревьев уже показались знакомые силуэты: девочки пристроили свой хлебец и, опустив головы, шли обратно.

— Алекс, Соплежуйка, — прошептала Дэйкири, остановившись. — Чего расселись?

Она постучала пальцем по виску, намекая на то, что мы с ума сошли в сугробе сидеть. Мысли возвращались в то привычное состояние, которое я принимал за точку отсчёта реальности. Зря я увязался за ними: без антипсихотических средств голоса меня доконают. Подхватил Лилёк и зашагал за троицей.

— А сами-то лучше? — крикнул я вдогонку Дэйкири. — Кто только что рыдал и хоронил тесто?

— Не ори, балбес. — Она обернулась, сделав страшные глаза. — Мы жертву духам принесли, чтобы они хлеб в мир грёз забрали, а нашего брата не тронули.

Как только мы отошли от кладбища, старшая сестра сняла маску, вытерла пот со лба, и девчонки засмеялись низкими глухими голосами и заговорили все разом. Младшая запрыгала вокруг, старшая, подобрав юбки, последовала её примеру, Дэйкири сунула руки в карманы и снисходительно посмеивалась над дурачеством сестёр.

***

— Как радостно, что в семье родился мальчик! — На следующий день бабуля довольно улыбалась, и глаза её прятались в смуглой глиняно-красной коже.

Младшая сестра вцепилась в бабушкин рукав и недовольно, видимо, на что-то жалуясь, заскулила на дикарском. Бабуля склонилась над ней, прислушиваясь и утешительно гладя по черноволосой макушке. Дэйкири прекратила переводить их разговор, положила голову на свои согнутые колени, исподлобья уставившись на меня.

— Что? — спросил я, изогнув бровь.

Она молчала и давила на меня немигающим взглядом.

Со стороны лаза раздались хруст и треск, будто потолок провалился. Я вжал голову в плечи, ожидая, что меня сейчас чем-нибудь огреет по голове, Лилёк подскочила и запищала, не понимая в чём дело, а Дэйкири пошла разобраться, что случилось, и по её отрывистым словам я догадался, что она ругается. Бабуля заткнула уши младшей сестре, смешно округлила морщинистый ротик, и даже чёрточки её глаз раскрылись от возмущения.

— Дэйкири!.. — остальное я не понял, но это звучало так забавно, что я расхохотался.

Дэйкири, красная от досады, вернулась в комнату и пнула меня, решив сорвать гнев, однако я увернулся, и она треснула по ножке стола, взревела и плюхнулась на подушки.

— Дэйкири! — снова бабуля.

Лицо у дикарки стало такое, будто это не девочку, а медведицу пытаются обучить светским манерам. Я хохотал так, что слёзы лились из глаз. Дэйкири швырнула в меня подушкой, но это не убавило моего злорадного счастья.

— Это тебе божье наказание, Злая Девочка. — Я уткнулся в пойманную подушку и утёр слёзы. — Замахнулась на угол, готовься и по мизинцу получать!

Как выяснилось, сгнила потолочная балка на входе в лаз, и талая вода подтопила нору. Младшая сестричка побежала за подмогой, а мы с Дэйкири остались вытирать воду. С потолка бежала чёрная от земли жижа, и от холода мигом онемели руки. Опасаясь, что мстительная дикарка опрокинет ведро мне на голову, я старался держать её в поле зрения.

— Боишься? — прищурилась она, собирая тряпкой очередную порцию грязи.

Я сощурился в ответ и напрягся, ожидая подвоха. Дэйкири дёрнулась, я хотел увернуться, но это было обманное движение, и пропитанная водой тряпка прилетела мне в лицо. Я раздражённо отбросил вонючую гадость обратно владелице, но тряпка не долетела, Дэйкири довольно ухмыльнулась и неожиданно спросила:

— Эй, Алекс. Да не дёргайся. Сколько за тебя заплатят родичи?

Я отвёл глаза и, делая вид, что отжимаю тряпку, начал соображать, какую цену назвать, чтобы это было похоже на правду и оказалось выгодно для дикарей.

— Пятьдесят золотых, — сказал я с равнодушной мордой и покосился на девчонку, чтобы увидеть её реакцию.

Брови Дэйкири чуть поднялись, затем лицо вновь стало непроницаемо-скучающим.

— Если мои кузены довезут тебя до Улья… Там сможешь подать весть своим?

Душа моя развернула незримые крылья и из грязной гнилой лужи взлетела просветлённым ангелом в небеса. Хвала Святому Господу!

— Да, это мне подходит, — буркнул я, делая вид, будто и не сомневался, что выберусь отсюда.

С двойным усердием я оттирал пол, усиленно копаясь в памяти, что это за город — Улей, но уточнять не решился. Улей так Улей. Если название соответствует содержанию, то, возможно, город густонаселённый и что-нибудь из себя да представляет.

— Учти. Если попробуешь обмануть их, Задохлик, тебя расчленят на мелкие кусочки, тело твоё никогда не соберут по частям, а душа навсегда отправится плутать по двенадцати мирам, — сказала, будто выплюнула, Дэйкири, и я мысленно плюхнулся со сверкающих высот в угрюмую нору.

Вечером я слушал музыку и копался в скачанных ещё дома, на Святой Земле, файлах. Сейчас самое время установить себе какое-нибудь полезное дополнение.

Жизнь налаживалась: меня довезут до Улья, а там я попробую отыскать сведения о Наукограде, наверняка кто-нибудь слышал о нём. А если нет… Что ж, пойду дальше. Рано или поздно удастся его найти. Как избавиться от кузенов Дэйкири, подумаю в дороге, присмотрюсь, что за люди и как их обдурить. Хвала Святому Господу, злая и подозрительная дикарка с нами не поедет!

В темноте кто-то пристроился к моим ногам. Я приподнялся на локтях — Лилёк свернулась калачиком, словно кошка. Хотел накрыть её шкурой, но она закрутилась и выползла, отодвинувшись так, чтобы даже тепло моего тела не грело её.

— Ну как хочешь. — Я не стал настаивать и снова уставился в пространство, перед внутренним взором перебирая пиратские дополнения на амультару.

В папках памяти завалялось много забавных расширений, типа притяжения металла, увеличения мощности любой части тела, выдвижных колёсиков, но все эти дополнения были бесполезным набором возможностей, пока не имелось паролей от них и встроенных в тело и костюм тетраконструкций. На Святой Земле я скачал это всё на всякий случай, потому что надеялся, в Наукограде получится поэкспериментировать и вдали от законов сети сверхновых установить какое-нибудь нелегальное расширение.

Теперь же всё, что требовало техноусовершенствования тела, пришлось отбросить и запихать в отдельную папку как бесполезное. По итогу осталось всего четыре дополнения, не требующих тетраконструкций, но всё ещё нуждающихся в кодах активации.

Лилёк обеспокоено завозилась. Замычала и зашмыгала носом.

— Святой Господь! — я с досадой отвлёкся. — Ну что опять?

Нет ответа.

— Ночное зрение: активация, — буркнул я и недовольно уставился на Соплежуйку.

Она потеряла свою соломенную куклу, я раздражённо впихнул игрушку ей прямо в руку, но Лилёк выпустила её из пальцев, перехватила на миг, но та снова упала. Девчонка захныкала, беспорядочно шаря руками по шкуре, и вцепилась мне в ладонь.

— Глупая Соплежуйка!

Я снова подобрал куклу, сунул Лилёк, та, размазывая слёзы, прижала к себе игрушку и дёрнула меня за рукав: оказывается, ей приспичило на ручки; она устроилась у меня на коленях, уткнулась сопливым носом в подмышку и вцепилась липкими ручками в плечо. Пришлось баюкать дурёху, пока та не успокоилась. Все эти контакты с чужим ребёнком меня смущали: на Святой Земле не принято было прикасаться к кому попало, а тем более обниматься с кем-то, кроме самых близких людей.

Под моими пальцами её тело оцепенело, волосы обернулись корнями, а кожа — светлой корой. Испугавшись, что она сейчас прирастёт ко мне, я устроил заснувшую девчонку на шкурах и наконец-то вернулся к скачанным файлам.

Итак, у меня осталось четыре амультар-дополнения, которые можно попробовать установить в тело без лишних технологий. Из них я сразу отбросил «направленный взрыв» и «подводное дыхание». Взрывом от пиратской программы можно себе же в голову выстрелить, а плавать я пока не собирался. Остались дополнение «скольжение», которое устанавливалось на тетракостюм, — хотя, что это такое и как применять, я не представлял — и «добавленная сила». В описании дополнений было указано, что они требуют нескольких часов перезарядки. Ну что ж, лучше хоть что-то, чем ничего.

Дэйкири. Деревня Меркитасиха.

— Он такой милый, когда держится за мой пальчик! — воскликнула Инги, восторженно гладя по головке маленького брата, которого мать купала в корытце.

По мнению Дэйкири, ничего милого в орущем обгадившемся младенце не было, она с мечтательным вожделением покосилась в сторону выхода. Мать заметила её порыв, но неверно истолковала:

— Что, уже пора к бабушке? Жаль, тебе было бы полезно поводиться с малышом. Ну что ж, беги, мы с Инги справимся.

Дэйкири, счастливая от неожиданного спасения, подхватила юбки и шустрым ветром вылетела из комнаты.

Поутру она уже успела забежать к бабушке Томань и знала, что та не возвращалась из мира грёз. Бабушка спала уже четвёртый день, но Дэйкири решила пока не говорить об этом матери. Подобное со старушкой случалось и раньше, поэтому девочка не хотела попусту тревожить родных. Бабушка проснётся. Не может она не проснуться, так и не познакомившись с внуком.

И так как бабушка всё ещё спала, у Дэйкири появилось время проверить ловушки на барсуков, которые уже могли начать выползать из нор.

— Дэйкири, подожди, — крикнули из кухни в тот момент, когда она уже схватилась за поручень лестницы.

«Хоть бы раз уйти незамеченной!» — Она раздражённо обернулась и уставилась на мальчишку, изображавшего нарезание корений.

— Я хочу, чтобы Лилёк поехала со мной, — сказал он едва слышно.

Дэйкири хмыкнула и скрестила руки на груди. Прозрачные глаза его смотрели испуганно.

— Я заплачу и за неё.

Дэйкири поразмыслила над предложением.

— Сколько? — сделала вид, будто заинтересована.

— Ещё двадцать. — Выражение лица Алекса едва переменилось, но Дэйкири заметила, что оно стало насмешливым, и это ей не понравилось.

— Обещаешь золотые горы за сумасшедшую? Ты либо потолком прохудился, либо пытаешься меня обдурить. — Она сплюнула и тут же затёрла пятно, испугавшись, что мать прибьёт её за такие выходки в доме.

— Нет! А за сколько вы бы отпустили её? — Алекс состроил честнейшую моську.

«Ох уж эти вещие. — Дэйкири с трудом разбирала мимику чужеродного лица. — Слишком светлые и неправильные глаза. Непонятно, правду говорит или дурит».

Глядя на Алекса, она недоумевала, как эта раса вообще выжила: такой хлипкий и бледный настолько, что умудрился обгореть под скудными лучами весенней Аннушки.

— Лилёк останется здесь. Нам нужна жертва. — Дэйкири развернулась так, что косички обвились вокруг шеи, и вышла прочь из норы.

Ей дела не было ни до Лилёк, ни до мальчишки, по хрустящему снегу она лёгкой лисичкой скакала прочь из деревни туда: к лесу, к искрящему снегом воздуху, к первозданной свободе и дикой охоте.

После выхода из мира грёз барсуки должны были сохранить жирок, накопленный с осени, и Дэйкири хотела перехватить их до того, как они исхудают за скудную на припасы весну. Жирные и полусонные барсуки — богатейшая добыча, особенно в сравнении с приевшимися за зиму амбарными мышами.

Приближаясь к барсучьим норам, Дэйкири замедлила ход и крадучись пошла с подветренной стороны холма, но, к огорчению девочки, ловушки остались пусты: одна, другая, третья. Либо барсуки ещё не проснулись, либо талая вода размыла маскировку петель, и осторожные зверьки учуяли опасность.

Запах боли и стрёкот сообщили Дэйкири о том, что в последнюю ловушку всё же кто-то попался. Он был ещё жив и чуял её приближение.

«Благослови Эра эту охоту!» — мысленно взмолилась девочка.

Ноздри Дэйкири раздулись, втягивая запах добычи, она ссутулилась и, довольно оскалившись, заглянула в барсучью нору: чёрный лисёнок дёргался, застряв задней ногой в петле капкана.

— Вот дура, — обругала девочка пушистую глупышку. — Зачем ты только туда полезла, сестрица?

Дэйкири дёрнула за петлю, освобождая лису, та выскочила, отбежала и, обернувшись, замерла у кустов. Девочка, разочарованная неудачей, плюхнулась в сугроб так, что ноги подлетели к небу.

— Ну что за невезение? — досадливо спросила она у лисы.

Та не ответила и скрылась за деревьями.

Дэйкири откинулась в снег, маясь тяжёлыми думами: «Чтобы изменить судьбу, я должна доказать Эре, что достойна. Для этого придётся совершить великий подвиг, принести особую жертву, тогда божественный брат благословит меня стать охотником. Только какой из меня охотник? Барсуки — и те разбегаются!»

— Может, так ты хочешь сказать, что моя доля — на кухне? — спросила она у невидимого божества. — Или это испытание, где я должна проявить терпение и упорство? Подай знак, прошу! Как мне понять, верный ли путь избираю?

Дэйкири таращилась в сияющие чистотой небо так, словно на нём кто-то нарисовал ответы на все её вопросы, но знака не было. Тогда она решила обратиться к другому божественному брату, столь же близкому ей по духу:

— Эй, Ясень-Гай, давай, если на меня упадёт шишка — уйду из дома, а если нет, то… нет? — предложила она лесному божеству.

Младший божественный брат любил такие штучки, и Дэйкири замерла в надежде, что он не упустит возможности швырнуть в неё чем-нибудь.

Тишина. Молчаливый, седой от снега лес не дрогнул. Ни одна шишка поблизости не шелохнулась.

— Ну же, скажите мне!

Верить, что это и есть ответ богов, Дэйкири не хотела и всю дорогу до дома ожидала, что хоть одна шишка пролетит рядом. Боги молчали. В душе скапливалось болото отчаяния, и девочка выходила из леса, заплетаясь одной ногой о другую. Послышалася запах дыма от топящихся печей и впереди показалась деревня. Никакого знака. В последний раз в надежде обернулась на лес: ни шороха.

«Ясно». Наклонилась, скатала оледеневший колючий снежок и запустила им в сторону сонных стволов елей, но они, словно в насмешку, так и не кинули шишкой в ответ. Склонив голову в меховом капюшоне и волоча кончик копья по земле, Дэйкири отправилась домой.

***

Снег неумолимо наливался красным, зубы дрожали от холода, а рядом лежали уже два окровавленных тела. Дэйкири подскочила к ближайшему, развернула его за плечо и заглянула в лицо.

«Что за чушь?!» — она отпрянула.

Глаза и рот трупа заросли кожей так, что не разобрать: мужчина перед ней или женщина. Второе тело не особо отличалось от первого, такое же безликое и с раной на шее, только нанесённой не сзади, а сбоку под челюстью.

— Мир грёз! Что это такое? Зачем ты мне это показываешь? — без особой надежды на ответ простонала Дэйкири.

«Может, они сами друг друга поубивали? Или мир грёз хочет, чтобы я нашла их или это место в мире Живы?» — Дэйкири закрутила головой по сторонам, пытаясь запомнить местность.

Вокруг густой лес, укрытый снегом, поваленная берёза, небольшое костровище и более ничего примечательного. Аннушка осветила край небосвода, но над зубчатыми, что деревянный забор, верхушками елей ещё во всей красоте сиял серебряный месяц Эрулайн. Дэйкири непроизвольно сложила руки в знаке Эры и лишь потом задумалась: «Откуда Аннушка и Эрулайн вообще взялись в мире грёз? Здесь же сроду не водилось небесных светил».

***

Поутру в мире Живы Дэйкири обежала все окрестности в поисках места убийства из сна, но не нашла ничего похожего. Это тревожило. «Почему боги и миры никогда не дают конкретных указаний?» — сердилась она, подозревая, что время у неё не безгранично и в следующий раз мир грёз покажет ей уже три бездыханных тела.

Но её беспокоили и другие насущные проблемы: прошло ещё два дня, а бабушка Томань так и не проснулась. Дэйкири уже не радовалась освободившемуся времени. «А что, если бабушка ушла навсегда? Сказать родным? Или ещё не стоит?» — Незаметно для себя девочка оторвала металлическую кругляшку с рукава и с удивлением обнаружила её в пальцах.

— Мы сегодня хотим познакомить бабушку Томань с младенцем, — за обедом объявила мать Эленхета.

От её слов Дэйкири хлебнула суп так быстро, что обожгла рот и сплюнула содержимое обратно в миску. Хелла заметила это и сочувственно посоветовала:

— Снег пожуй, поди, остудишь ожог.

Дэйкири нахмурилась, пытаясь понять, шутит сестра или говорит всерьёз, но всё-таки предупредила мать:

— С утра бабушка не возвращалась из мира грёз.

— Ну, так к обеду-то вернётся, наверное. Сходи проверь, а мы позже подойдём.

Дэйкири одним глотком доела завтрак и засобиралась к Томань, не сомневаясь, что увидит всё ту же деревянную статую.

Алекс и Соплежуйка оказались заняты — после обеда отец отправил их разбирать прогнившие доски в амбаре. Пришлось идти одной. Дэйкири не хотелось этого: что она будет делать, если бабушка спит? Как сказать матери? Что, если она больше не проснётся? Ей не хотелось даже думать о таком. Всё это оказалось слишком страшно и горько, а такие эмоции вовсе не подобали настоящему охотнику.

Царапая и соскабливая языком обваренную кожу нёба, Дэйкири с несчастным лицом явилась к бабушке. Та проснулась и что-то вышивала, сидя на подушках, при появлении внучки подняла голову и пожаловалась:

— Я уж решила, ты забыла про бабушку.

Дэйкири стало так легко и радостно, будто все горы Щита Мтори в один миг прекратили давить ей на сердце.

— Ты спала с утра и вот… Я решила в лес сходить, барсуков проведать, и после обеда сразу пришла, — мямлила девочка с глуповатой улыбой.

— И как они?

— Не попались.

— Спят ещё, Весна только родилась.

Дэйкири закинула пару поленьев в печь и зачиркала розжигом, но дрова отсырели и, вместо того чтобы гореть, дымили и чадили почём зря. Пришлось искать поленья с сухой корой и отдирать её ножом.

— Позже петельки поставь, авось попадутся ещё.

— Ага.

Дэйкири вздохнула, а бабушка вновь принялась за вышивку.

— Вот у меня сегодня горе-то случилось. Зуб в сухарике застрял, да так там и остался. Совсем старая уже стала… Теперь ещё и без зубов шамкать буду, — с обидой в голосе пробормотала Томань. — Рассыпаюсь, мир грёз всё сильнее отпускать не хочет…

Дэйкири с силой отскребала кору для растопки, а в душу её с каждой фразой впивались когтистые пальцы тоски.

— Не думай так, бабушка, поживёшь ещё. — Девочке захотелось обнять её, но она сдержалась и продолжила работу.

— Да кому я нужна, старая, из ума выжившая, только разваливаюсь. Одним богам ведомо, в чём дух держится.

Сердце Дэйкири всё больше сжималось от жалости, и на глаза наворачивались непрошеные слёзы. Как же могла она думать уйти из деревни? Бросить бабушку Томань?

— Подруга моя, Наинь — помнишь её? — уже которую неделю не заходит. Поди, не вернётся из мира грёз более. А ведь здоровая была, да и помоложе меня. Все наши уже спят вечным сном, одна я осталась на Живе.

Бабушка призадумалась и зашамкала губами.

— Дэйкири! Ты чего шмыгаешь? Расстроила я тебя? А ну-ка, иди сюда!

Дэйкири бросила из рук щепки и, опустив голову, подсела к бабушке, та обняла внучку, так стало тепло и уютно, что сдерживаемые слёзы прорвали плотину и хлынули по щекам девочки. Невозможно было поверить, что наступит тот миг, когда они не смогут вот так обняться, когда не будет ни вышивки, ни маленькой норы, ни сушёных ягод.

— Я не хочу, чтобы ты засыпала навсегда, — прохлюпала Дэйкири.

— И я не хочу, но ты же знаешь — это не в моей власти. Сколько мать-Жива сил нам ни отмерила, а всё ж придёт срок, и кончатся они. — Бабушка гладила внучку по голове.

От пролитых слёз печаль не становилась светлее, тоска так и осталась гнилой щепой торчать в сердце. Узорчатый жилет на груди бабушки промок, а Дэйкири всё думала о том, что сегодня Томань ещё здесь, а завтра или через неделю весь привычный мир может рухнуть и всё…

— Ты молодая ещё, Дэйкири, давай не горюй почём зря. О себе я и сама поплачу. Расскажи-ка, где твои друзья? Почему Алекс не пришёл? Где дурочка ваша?

Бабушка явно хотела отвлечь внучку, и ей это удалось, потому как назвать этих двоих друзьями Дэйкири не смогла, даже если б ей по одному отрубали пальцы.

— Они мне не друзья, вообще-то! — вскрикнула девочка.

— А кто же? — бабушка заулыбалась. — Хорошие ребята, отчего не дружите?

Дэйкири отпрянула и уставилась на бабушку — не спятила ли та?

— Хорошие? Бабуля! Он раб! И лентяй безмерный при этом, мнит из себя самого умного, а Лилёк и вовсе с мозгами не дружит!

— И с каких пор ты стала такой зазнайкой? — Томань наморщила нос и вновь взялась за вышивку.

Дэйкири от возмущения вскочила с подушек и так яростно принялась разжигать печь, что поленья заполыхали через мгновенье, занявшись от наструганной коры.

Дверь лаза распахнулась, Дэйкири услышала звуки весёлых голосов и обернулась.

— Эленхета, дорогая! — мягкий бабушкин голос замурлыкал от умиления. — Неужто ты навестила меня с внуком?

Мать с младенцем, закутанным в тёплый платок, улыбаясь, села рядом с Томань, следом, на ходу снимая шубу, ввалились смеющаяся Хелла и тётушка Тиана.

— Скорее дайте мне его! Уже выбрали имя? — Бабушка потянулась к ребёнку, и мать бережно положила малыша в её руки.

В норе сразу стало шумно от бабской ниочёмной болтовни. Дэйкири раздражённо сдула чёлку со лба и отвернулась к печке.

— Не назвали ещё, решили подождать воли богов. Третьего дня Эрулайн будет в зените, тогда шаман подскажет предначертанное имя, — голос матери звучал устало и радостно одновременно.

Разговор перемешивался зёрнами в мешке, и Дэйкири, задумавшись, перестала разбирать его смысл. Смех и болтовня будто отрезвили её. «Опять нюни распустила! Настоящий охотник бабушке в жилетку не хнычет». Она мысленно выругалась, досадуя на себя: «Слабачка! Неженка! Если не уйду, так навсегда и останусь девчонкой! Почему же боги не укажут мне дорогу?»