Источнику стало известно. Без грифа секретности

Alex Linkevich

Журналист случайно прикоснулся к тайне, которую оберегают спецслужбы на протяжении всей известной истории человечества и за которой сегодня охотится преступный синдикат, планирующий получить власть над миром.

2

Полон был зал ожидания аэропорта «Берёзово».

Ожидания чего? Наверное, её — Погоды. Её, матушку, её — царицу небесную, ждали около сотни пассажиров, плотно обосновавшихся во всех углах и проходах, вдоль стен тесного помещения.

«Зал ожидания», это уж так, Автор, по широте душевной и доброте, от себя добавил. В этом аэропорту был только один зал — и ожидания, и прилёта-вылета, он же кассовый и досмотра. Буфет при нём — тут же. К вечеру в буфете всё съедалось и выпивалось. Особо озадаченные ожиданием и пониженным содержанием алкоголя в крови граждане бегали по хрустящему снежку, за полтора километра, в ближайший и единственный в посёлке круглосуточно работающий магазинчик.

Отоварившись, выпивали, закусывали всю ночь, а зимние ночи здесь — дли-ин-ные, бежали опять за добавками, по очереди. Знакомились, если незнакомы были до этого, что, впрочем, было большой редкостью. Даже самый легкий, поверхностный взгляд отмечал, что люди, собравшиеся здесь, если и не были родственниками, то, по крайней мере, были хорошими знакомыми и даже — добрыми друзьями.

Первое, что приходило в голову попавшему в зал ожидания — что здесь расположился табор кочевой, цыганский табор, в северном, конечно, исполнении. Одежда и обувка, всех возможных цветов и фасонов. Расшита у многих бисером и украшена орнаментом, каждая закорючка и изгиб которого рассказывала о владельце всё. Кто он и откуда. И, что важнее — откуда предки его, к какой фратрии принадлежали.

Люди в орнаментах собирались в отдельные стайки, вели себя вольно, на окружающих внимания не обращали, разве только — стреляли острыми глазами по сторонам и по «чужакам» в европейской одежде. Сидели и лежали на чём попало. Пить — почти не пили, если говорить о напитках фабрично-заводского производства.

«Сухой закон», однако! Что ели? Да всё, чем успели запастись до наступления зимы. В основном, это балычок янтарный, крупными пластами нарезанный да длинные, похожие на ремни, полоски вяленой оленины.

Те, что не в мехах национальных, делились, в свою очередь, на две группы. Первая формировалась из приехавших с Большой Земли во времена «освоения недр» и потом, во времена «приватизации недр». И повзрослевшие их дети. Одеты они были богато, со вкусом, мехов, в денежном исчислении, на них меньше, чем золота. А золота — самая малость золота была, так, для поддержания колорита. Сидели эти старожилы на пластиковых чемоданах с иностранными надписями. Пили дорогой коньяк из маленьких рюмок-крышек именных фляжек. Говорили, в основном, об очередном финансово-политическом кризисе или о женщинах из последнего курортно-романтического лета.

Вторая группа «европейцев» золотом вообще не блестела. А из мехов на них были лишь шарфы, круто скрученные и изрядно засаленные. Эти искатели приключений, глубоко засунув помороженные руки в карманы курток из кожзаменителя, жались к трубам водяного отопления, проложенным почти у самого пола. Вдоль них и лежали, или полулежали эти славные представители племени бродяг, распространяя вокруг себя запах дешёвой парикмахерской. Под собой, или за собой, прятали тощие рюкзачки. Разговаривать начинали только после того, как находили в трижды заштопанных карманах мелочёвку на флакон одеколона, «Тройного» или «Шипра». На закуску были у них только ржаные сухарики, коричневые «Кольца кальмара», да рукава засаленных курток.

Отсидев и отстояв всё, что только можно отстоять и отсидеть за трое суток, Андрей переходил от одной группы к другой, раздумывая — к кому бы прибиться, пристроиться к поедающему время разговору. Северные люди чужих в свой меховой круг просто так не принимали. Они замолкали, смотрели на подошедшего мужчину с явной готовностью помочь советом, но, не дождавшись от него вопроса, отворачивались.

Андрей не обижался, отходил, высматривал в зале таких же, как он одиночек. Журналист не может жить без общения, и он остановился, в конце концов, перед черноголовым мужичком, сидевшим особняком, на сильно вылинявшей шкуре оленя.

Тот держал в руках открытую бутылку с зеленовато-жёлтой жидкостью, время от времени делая маленькие глотки. Ставил бутылку на бетонный пол зала ожидания, брал с расстеленной газетки толстый кусок янтарного балыка, обсасывал и откусывал тремя оставшимися во рту зубами очередную порцию истекающей жиром рыбки.

Остатки закуски, на кожуре, в солдатский ремень толщиной, откладывал не торопясь, с достоинством, блаженно щурясь, оглядывался по сторонам и вновь тянулся рукой, с пальцев которой капал янтарный жирок, к заветной бутылке.

Андрей, приметив в смуглых руках аборигена кусок благородной рыбы, вдруг вспомнил свой последний вечер там, на Большой Земле, свою подругу — балерину с золотистой кожей длинных ног, свой хрустальный бокал, в котором так часто пенился хмельной напиток, свой диван, на котором они предавались радостям жизни. Все вместе, втроём. Он, Катька и пиво с рыбкой (считались за одного участника).

Боль и обида жестоко схватили его за горло, замерло дыханье, закипела в углу прищуренного глаза слеза. Почему, но почему всё так? И, собственно, за что? За то, что даже не рассказал, а попытался рассказать людям о деяниях, с позволения сказать высокого полицейского начальника.

И эта попытка едва не стоила ему жизни, хорошо, друг известил о готовящейся провокации, сулящей от десяти до пятнадцати и успел Андрей «эвакуироваться» чёрт его знает, в какую глушь, он ещё не разобрал, что к чему в этой исторической сибирской глубинке.

Застучали злые молоточки в висках, закипела кровь, сдобренная адреналином, зрение начало туманиться и руки сжались в крепкие кулаки. Неизвестно, в какую криминальную форму могла выплеснуться ярость, внезапно обуявшая Андрея, но к жизни его вернул мягкий говор сидящего на шкуре пьяненького мужичка.

А тот, наслаждаясь легкими житейскими радостями, вдруг увидел стоящего перед собой мужчину со сжатыми кулаками и яростным взором, будто обращенным в Смерть. Тёткой с сельхозинвентарём мужичка не напугаешь, но не в традициях истинных северян оставлять человека в беде. Тут уж не нужны даже курсы доктора Литвака, ну, для того, чтобы понять состояние человека.

— Эй, дядя, будешь? — спросил улыбчивый мужичок Андрея и протянул ему бутылку.

Андрей вздрогнул, вернулся в настоящее, увидел перед собой бутылку. С удивлением прочитал чёрные буквы на зелёной этикетке: «Керосин осветительный», и, естественно, не мог удержаться от вопроса:

— Самогон? — он даже наклонился к мужичку.

— Что? — в свою очередь, мужичок, не понял вопроса.

— Самогон, говорю? Сам гнал? Зелёный почему, травку добавлял? — вопросы человека, только что вернувшегося к жизни, звучали резко в этой, почти домашней атмосфере зала ожидания.

— Ты чего, паря? — на лице мужичка загуляла пьяная улыбка. — Керосин. Просто керосин.

— Брось! На керогаз ты, вроде, не похож? Так что это? — спросил Андрей.

— Говорю — керосин! — мужичок был удивлён непониманием Андрея.

Андрей даже растерялся немного от такого душевного отношения к забытому в городах горючему. Он вдруг поверил мужичку и, не зная ещё особенностей местной торговли, спросил, сморозив явную для того глупость:

— Слушай, а водку… обычную, не безопасней пить? Или вино, например?

— Тык, паря, хорошее вино, белое, нам не продают, — мужичок хохотнул, показывая трезубец коричневых зубов. — Сухой закон, говорят.

— Господи, в двадцать первом веке! Сухой закон в России! Я — торчу! — Андрей и действительно «приторчал» от услышанного. — Слушай, но керосин… потом, можно же обойти любой наш закон, как-то. Да попросить тех же лётчиков!

— Парнишка, бортмеханик, ну, который помогает с вином, — тяжело вздохнул мужичок. — Сегодня, как раз и отдыхает. И тепло сегодня, не получится вино!

— Ты… — Андрей даже не нашёл сразу подходящие слова. — Погода еще здесь причём?

— Не сердись, ну, дядя, садись, давай, — мужичок, в свою очередь, удивлён был бестолковостью приезжего. — Видишь, снег идёт, метель, значит градусов только пятнадцать мороза! Не могут механики вертолётное вино делать в такой слабый мороз.

Андрей схватился за голову, пытаясь понять — где, всё-таки, находится суть того, о чём говорит это весёлый косоглазый мужичок…

— Ладно, допустим, вино, — согласился он признать свою неосведомлённость. — Но, мороз, бортмеханики, они тут при чем?

— Да просто всё! — мужичок радостно начал делиться своими знаниями. — Льют механики ту жидкость, ну, из гидравлики вертолётной, на лом…

— Лом?

— Лом, лом! А железяка-то промёрзла, ну! Вся дрянь техническая на железе и откладывается, примерзает дрянь к железу! — В голосе мужика просто радостное восхищение находчивостью авиаторов. — А, поверх этой технической дряни спиртик, струйками стекает в банку там, или ведро. Представляешь, дядя, целое ведро спирта!

— Нет, даже не представляю зачем столько. Не знаю… не шампанское же это!

— Нет, дядя, это тебе не Большая земля, вина здесь много не бывает, узнаешь ещё, — мужичок все пытался растолковать приезжему реалии жизни на Севере. — Тут всё должно быть свое, и жильё, и…

— Давай, спой ещё! — перебил его Андрей. — И насчёт угла, у тети, не забудь.

— Угла? Что, дядя, жить негде, — спросил мужичок сочувственно.

— Ни угла, ни кола и ни двора, — легко согласился Андрей.

— А, что так? Секрет? Ну, не хочешь… — развёл руками мужичок.

— Почему секрет… — тренированным мозгом журналиста Андрей мгновенно сообразил, как обосновать своё появление здесь, в глуши. — В газете я работал, но, там, знаешь, десять строчек в номер, двадцать… как телеграфист писал, существительные, да глаголы.

И Андрей, сам себе, удивляясь, буквально минут за сорок, рассказал, практически, первому встречному о том, что такое есть части речи, и чем упомянутые им существительные отличаются от глаголов. И о том, что душа его потянулась к высокому искусству, к потребности оставить на этой земле ещё что-то, дополняющее следы от обуви. Рассказал и о том, что выбирал такое «место жительства», где он мог бы писать, не отвлекаясь на мировые проблемы, прущие с экранов TV. Место он искал, якобы, такое, где можно было бы жить, занимаясь только трудом писательским и заботами самыми насущными — еда, вода и тепло.

Любитель керосина слушал его внимательно и, дождавшись очередной паузы, перебил Андрея:

— Миша! — он протянул Андрею шершавую ладошку. — Всё с тобой, дядя, понятно. Давай, однако, к нам поедем.

— Куда это — к вам? — задал вопрос и пожал протянутую руку бывший журналист. — Извини, Андрей меня зовут.

— Ну, дядя, Андрей, к нам — это в Посёлок, — Миша показал Андрею большой палец. — Вот такое место! Лучше — не найдешь!

И, подражая только что выслушанным им интонациям Андрея, смешливый мужичок, назвавшийся Мишей, рассказал, в свою очередь о том, что и сам там, в Посёлке живет. И о том, что в поселковой школе нет учителей, а ребят учить надо, времена такие, что без знаний — никуда! О том ещё рассказал Мишаня, что Посёлок со всех сторон окружён водой, Горная Обь и многочисленные протоки сделали землю, на которой он стоит, самым настоящим островом. Акцент сделал хитрый мужичок на то, что только в Поселке Андрей сможет почувствовать себя настоящим мужиком. Тогда почувствует, когда принесёт домой или подстреленную дичь — глухаря или куропаток, или четверть тонны мяса — лося, или бросит небрежно в сенях своего дома с десяток муксунов, свежевыловленных, а то и нельму, килограммов тридцати веса! А? А — ещё стерлядь, осётр сибирский, полагающаяся при этом икра? К мясу и рыбе — закуски соответствующие — клюква и брусника, никогда не покидающие стол местного жителя. Что ещё? Княженика, допустим, она же — северная земляника, самая ранняя в этих местах ягода. Она поспевает уже в начале июля. Её кустики на всех опушках и полянах, цветёт она розовато-сиреневыми или малиновыми цветами. Плоды у неё такого же цвета, а по аромату не уступают землянике. Или морошка — удивительная ягода, которая растёт только здесь. Красивая, вкусная и полезная ягода. Придёт весна и кочки на болотах покроются невысокими кустиками с белыми цветами. Летом на месте цветков созреют сначала желтовато-розоватые, позднее красные твёрдые ягоды. Похвалился Миша и библиотекой, и тем, что самолёт зимой к ним, в посёлок, летает по расписанию, если, конечно позволяет погода, два раза в неделю. А летом — можно на моторке, по протокам, часа за три добраться до райцентра. Если что, конечно, срочно, вертолёт прилетит. С врачом. Своего врача в Посёлке нет. Есть фельдшер. Хорошая женщина. У неё покупают настойку боярышника — «Боярку», считается она и лекарственным средством, и деликатесом.

Под конец, совсем уже очумевший в море новой информации и принявший решение лететь именно в это Посёлок Андрей услышал слова Миши:

— Лук-чеснок полезный, однако, овощ, но у нас не растёт. Вот и зубы потому, — Миша потыкал пальцем по остаткам зубов. — Зато картошка, да, только у нас одних и растет, на всём Севере, большая, как голова ребёнка. Правда не едим её, только в крайнем случае, странная она какая-то, внутри полая и кожура такая же, как и снаружи. Даже учёные приезжали, смотрели! Чудно!