А я смогу…

Яна Перепечина, 2019

В жизни Ольги была любовь, о которой мечтают многие. Но дверь в прошлое давно закрыта, а ключ потерян… Случайная встреча с бывшим мужем показала, что они заблуждаются. Но как сделать шаг навстречу друг другу, когда в общем прошлом столько боли и разочарований, а в настоящем происходит что-то непонятное и опасное? Да и говорят же, что нельзя войти в одну реку дважды… А если все-таки попробовать?

Москва и Подмосковье. 1987–1992 годы

Он действительно был идеальным другом. Из тех, кто считает, что дружба понятие круглосуточное. Сначала ей это нравилось и даже вызывало чувство, больше всего похожее на восторг. Но потом оказалось, что в семейной жизни эта его готовность мчаться на край света по первому зову друзей, или тех, кого он считал ими, очень мешает. А этих самых «друзей» у него было так много, что времени для неё, жены, просто не оставалось.

Сама она была убеждена, что друзей много быть не может, и пыталась внушить мужу, что и у него настоящих, близких, верных друзей двое — Паша Рябинин и Олег Грушин, ну, может, ещё один их однокурсник, Влад Серафимов. Серёга не соглашался. Пашку, Олега и Влада он любил, но и другим отказать не мог. Стоило кому-то сказать сакраментальное «ты ж мне друг, мне больше не на кого рассчитывать», как он бросал всё на свете и нёсся выручать.

Много раз Ольга оставалась ночами одна. Случалось, что он, выйдя в магазин за хлебом, звонил ей через сутки откуда-нибудь из Могилёва и сообщал, что с ним всё в порядке, но вот Васе (Пете, Вите, Коле — и далее по телефонной книжке) срочно понадобилась его помощь, и поэтому он вернётся через пару дней.

— Лёлька, — нежно шептал он, — ну ты ж понимаешь? Ты меня в институте прикрой, ладушки? Зря я, что ли, на старосте группы женился?

Первое время она была не в силах устоять против его сумасшедшего обаяния и, смеясь, пугала:

— Ох, Серёга, прохлопаешь ты молодую жену. Уведут меня, пока ты Васе (Пете, Вите, Коле — и далее по телефонной книжке) помогаешь.

Потом стала злиться и, выслушав объяснения, молча клала трубку. Но хватило её ненадолго, и вскоре в их доме стали вспыхивать безобразные скандалы, один другого отвратительнее. А тут ещё родители её, вместо того чтобы помочь, поддержать, стали подливать масла в огонь.

— Он наверняка алкоголик, — шипела на кухне мама.

— Ты же знаешь, что он не пьёт, — пыталась защищать Сергея Ольга.

Ласковая тёща это знала, конечно. Но отступать не собиралась.

— Тогда он точно по бабам шляется. Вот заразит тебя какой-нибудь дрянью, хорошо, если не СПИДом.

— Не нужна ты ему, поэтому так себя и ведёт, — соглашался с ней папа, — вот посмотри на нас с Люсей. Мы друг без друга никуда.

А Ольга только хлюпала носом и глотала слёзы. Мужу своему она верила безоговорочно, но и терпеть его постоянные отлучки больше не могла. Когда она заявила Ясеню, что подаёт на развод, ожидая, чего уж греха таить, что он испугается, одумается и они станут жить совсем по-другому, он вдруг безропотно согласился.

Через месяц её родители уезжали в Америку, мамина школьная подруга, вышедшая замуж за американца, пригласила её к себе. Шёл девяносто первый год, и теперь можно было. Бледная Ольга, ставшая за тридцать дней, прошедших со дня расставания с Ясенем, ещё тоньше, провожала их в аэропорт. Обнимая её перед разлукой, мама громко, так что услышали окружающие, сказала:

— И чтобы Сергея в нашем доме не было. Разво́дитесь — разводи́тесь. А то ведь знаю вас, сейчас приедешь домой, посидишь полчаса в одиночестве и станешь ему названивать. А его дважды звать не надо, он от тебя будто пьяный. Видит тебя — и голову теряет. Озабоченный! Ничего ему больше от тебя не надо. Только одного! Вмиг примчится, и будете у нас в квартире, как кролики… — Тут отец дёрнул её за руку, и она не договорила.

Но красная от стыда Лёлька всё поняла, конечно, как и все окружающие. Она развернулась на каблуках и побежала вон, подальше от неделикатной матери и мягкотелого отца.

— Обиделась! — громогласно возмущалась за её спиной мать. — А что я такого сказала? Озабоченный он и есть!

— Он пока ещё её муж, — тихо попытался урезонить её отец, — а она его жена. Имеют полное право. Может, ещё помирятся.

— Муж объелся груш! — неоригинально срифмовала мать. — Не нужен нам такой муж!

Сергей ждал её у дома. Откуда-то он узнал, что родители уехали. Она так соскучилась за этот месяц, так не надеялась уже его увидеть, что тихо заплакала, глядя, как он ходит около подъезда, сжимая в руках её любимые ромашки.

Этот месяц они были счастливы, как никогда. Но чем ближе было возвращение родителей, тем чаще Ольга вспоминала слова матери. И вдруг откуда-то вновь поднялись обида и разочарование. Накануне приезда отца и мамы Ольга закатила совершенно не свойственный страшенный скандал с битьём посуды. Поводом стал очередной ночной отъезд Серёжи.

На самом деле Ольга сразу поняла, что ситуация и вправду серьёзная, но сдержаться почему-то не смогла.

Началось всё, как водится, с телефонного звонка. Было уже часа два ночи, и они мирно спали, обнявшись, как спали, собственно, весь этот месяц, ставший для них вторым медовым. Сон был так крепок, что, разбуженная трезвоном телефона, она страшно испугалась, до дрожи в руках и ногах. Сергей схватил трубку. Слышно в ночной тиши было превосходно, и Ольга сразу поняла, что звонит Пашка Рябинин. Стало ещё страшней, потому что за два года их с Ясенем семейной жизни деликатный Пашка в неурочное время не звонил ни разу. Сергей молча выслушал и коротко сказал:

— Заезжай, буду готов через пять минут.

Ольга была так напугана, что вскочила и побежала на кухню делать бутерброды. Ясень оделся и умылся очень быстро, и она успела только покромсать хлеб и докторскую колбасу и бросить их в полиэтиленовый пакет. Серёжа благодарно улыбнулся ей, чмокнул и подпихнул в сторону комнаты:

— Иди спать, Лёль. Буду не скоро, поэтому ждать не надо.

— Да что случилось-то?! — не выдержала она.

— Наш Серафимов, Сима, чтоб его, поехал в Казань на похороны дяди и попал в аварию. Состояние тяжёлое. Будут делать переливание крови. Только у них там, в Казани, проблемы с донорской кровью. А у Симы вообще четвёртая отрицательная. Пашке позвонила Лёхина мама, попросила помочь найти донора. У нас ни у кого такой группы нет, Рябина уже всех на уши поднял. Но он же умница у нас, нашёл выход на станцию переливания крови и договорился, что нам дадут все необходимые препараты крови. Потому что пока неизвестно, что может потребоваться. Пашка уже везёт контейнер. Вот попросил сгонять с ним.

Ольга порывисто прижалась к нему:

— Вы такие молодцы! Я тобой горжусь. Будьте осторожны, пожалуйста!

— Я для этого и еду, чтобы Пашка за рулём не заснул. Он же вообще не спал, всю ночь искал кровь.

— А почему тебе не позвонил?

— Ты что, Пашку не знаешь? Нас тревожить не хотел, тем более что он прекрасно знает, что у меня вторая положительная, а у тебя первая. Помнишь, мы это обсуждали как-то? Ну, всё, Лёль. Теперь уж точно пора. Иди, иди спать.

Они тогда успели. Всю оставшуюся часть ночи гнали, как сумасшедшие. Но всё же успели. Влада Симу спасли. А казанские доктора лишь головами качали:

— Мамаша, у вашего сына потрясающие друзья.

Но на обратном пути на радостях заехали в Нижний Новгород, где у Рябинина жили родственники, и задержались на сутки. Серёга позвонил, предупредил, чтобы не волновалась. Только Ольге это было уже не нужно. Поездка эта, начинавшаяся как спасение человека и закончившаяся как увеселительная прогулка, стала последней каплей. И Лёльку понесло. Она сама не вполне понимала, что происходит, почему вдруг такая злоба, такая обида выплёскиваются практически без причины. Но ничего поделать с собой не могла. Она плакала и кричала, чувствуя отвращение к самой себе. Они тогда разругались вдрызг, и Сергей в сердцах прокричал слова, которые потом долго ещё звучали у неё в ушах:

— Я никогда не буду таким, как твой отец! Я люблю тебя так, что крышу сносит! Но подкаблучником не буду никогда. И у нас только два варианта: либо ты поймёшь это и мы будем уважать друг друга, либо мы расстанемся, если не сейчас, то скоро.

Она задохнулась от обиды и резко подвела черту:

— Сейчас.

Он помолчал минуту.

— Это твоё последнее слово?

Ольга кивнула и отвернулась. Сергей очень тихо вышел из квартиры и из её жизни, как тогда казалось, навсегда.

А через две недели она узнала причину своей раздражительности и плаксивости. По их совместным с врачом подсчётам, забеременела она, скорее всего, в ту ночь, когда вернулась из аэропорта. Ольга, конечно, уже несколько недель понимала, что с ней происходит что-то не то, но думала, что сбой произошёл из-за стресса. А вот теперь доктор, усмехнувшись, сказала, что причина совсем в другом.

Ольге было на тот момент двадцать два года, она почти окончила институт и была замужем, пусть и формально. И тем не менее она всё-таки сделала то, что никогда не смогла себе простить. Не сказав о своём решении ни родителям, ни отцу ребёнка.

Но, как всегда это бывает в тех случаях, когда её особенно нужно утаить, правда стала известна. Да ещё буквально в тот же день.

Серёга тогда повёз к знакомому доктору свою старшую сестру, со дня на день ожидавшую рождения первенца. Муж её был в командировке, и сопровождать Светлану вызвался любящий брат.

В больнице шёл ремонт, часть лестниц была перекрыта, и они добирались на четвёртый этаж каким-то уж очень замысловатым путём. Вдруг Света, опиравшаяся на его руку, вцепилась в него и с ужасом прошептала:

— О боже, здесь же абортарий!

Он не сразу понял, но закрутил головой, пытаясь понять, о чём это она. Тут толстая санитарка или медсестра распахнула дверь одной из палат и зычно закричала:

— Так! Кто ещё на аборт? Идите к операционной. Ножками! Ножками! Обратно с комфортом привезут, а пока ножками!

Две женщины в одних ночнушках вышли из палаты и направились за ней по коридору. У операционной остановились, следуя приказу подождать. Сесть им было некуда, и они так и стояли, прижавшись к стене. В этот момент дверцы операционной распахнулись и из неё с грохотом вывезли каталку, на которой головой вперёд лежала укрытая до подбородка простынёй светловолосая пациентка. Сергею стало жутко, когда он понял, что видит перед собой уже избавившуюся от ребёнка женщину. Он хотел отвернуться, но Света вдруг буквально повисла на нём и обморочно ахнула:

— Ольга! Это Ольга!

Это действительно была Лёлька. Он тогда всё сразу понял и окаменел. На негнущихся ногах отвёл сестру к доктору и вернулся обратно. На посту ему подсказали, где лежит Ольга Ясенева.

Он зашёл в палату, огляделся. Воспалённое сознание его фиксировало совершенно ненужные детали. Комната с синими стенами была большая, на десять кроватей. В два огромных окна светило сентябрьское солнце. Посередине стоял стол со стульями, видимо, пациентки ели не в столовой, а прямо в палате. И на каждой кровати сидели и лежали женщины.

— Вам кого? — удивлённо спросила одна из них.

Он ничего не ответил — не было сил — а только потряс головой из стороны в сторону. Лёлька лежала в углу, слева от входа. Он подошёл, тяжело сел на стоявший рядом стул и посмотрел на ту, которую так любил и так ненавидел одновременно. Она ещё не отошла от наркоза, голова её с мокрыми, слипшимися волосами металась по подушке, пересохшие губы что-то шептали. Сергей наклонился.

— Серёжа… Серёжа… Не хочу… Пустите! Маленький… он маленький! — шёпот перешёл в тихий крик.

Он тогда долго сидел рядом с ней, позабыв про сестру, пока Ольга не очнулась окончательно и её не перестало выворачивать в судно, которое, как ему участливо подсказали соседки по палате, стояло под кроватью именно на случай рвоты после наркоза. Ясень намочил под краном свой носовой платок и вытирал Лёлькины губы и жаркий лоб.

Одна из соседок, толстая разбитная деваха, удивлённо посмотрела на него и презрительно произнесла:

— Заботливый… Такой заботливый, что девчонка прибежала аборт делать. Ты её, что ли, послал, говнюк?

Ему было так тошно, что не хотелось ничего никому объяснять. Самому бы понять, как так вышло, что его Лёлька, нежная, добрая, самая лучшая на свете девчонка, только что убила их общего ребёнка, мальчика или девочку. Но он всё же еле слышно хрипло ответил:

— Я ничего не знал.

— Да ладно, — недоверчиво хмыкнула толстушка.

— Если бы я только знал, я бы никогда не позволил.

— Все вы так говорите, хахали, а как дело доходит до женитьбы — тикаете. Слыхал, как говорят: наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать!

— Я не хахаль. Я муж. — Сергею хотелось выть от отчаянья и боли.

— Му-у-уж? Официальный?

Он кивнул.

— Вот это да-а-а, — с безграничным удивлением протянула девица. Остальные тоже отвлеклись от своих дел и разговоров и прислушивались. — Как же так вышло-то? Она что, сдурела у тебя?

Он ткнулся лбом в почти прозрачную Лёлькину руку с голубыми венками, в которую вцепился и никак не мог отпустить, и заплакал.

С того самого страшного в его жизни дня, двадцать первого сентября 1991 года, прошло девять лет. За эти девять лет он ни разу больше не плакал, ни прилюдно, ни в одиночестве. Лёльку он тоже больше не видел. Ему казалось, что вместе с ребёнком она убила и его самого. Разводились они, что называется, «по очереди», чтобы не встречаться, не смотреть друг на друга. Сначала заявление написала Ольга, следом пришёл он и тоже написал. Над графой «причины расторжения брака» задумался надолго. И, наконец, нетвёрдо вывел «желание жены». Девушка, принимавшая его заявление, удивлённо вздёрнула бровки, но переписывать не заставила. Меньше чем через месяц он снова пришёл в ЗАГС и забрал свидетельство о расторжении брака. Когда своё забрала Лёлька, он не знал.

Было четырнадцатое октября, и в Москве стояла такая теплынь, такая красивая, золотая ещё осень, что в другое время он залюбовался бы. Но на душе у него было черным-черно. Постоянно в голову лезли воспоминания. Буквально любой предмет, на который натыкался взгляд, оказывался так или иначе связан с Лёлькой. И перед внутренним взглядом свежеразведённого Серёги Ясенева то и дело вставали счастливые Лёлькины глаза, он слышал её голос и лёгкий смех. В очередной раз вспомнив о ней, он глухо застонал, будто заболели все зубы разом, подставил бледное, осунувшееся лицо холодному дождю и поплёлся домой, зализывать раны.

Дома были родители, и обе сестры. Старшая, Светлана, возилась с новорождённой Серёгиной племянницей. Прелестное дитя, похожее на маленького сумоиста, вопило по ночам могучим басом, ело не переставая и больше всего любило засыпать под мрачноватые колыбельные в исполнении любимого дяди. Но именно далёкое от идеала дитя стало для него спасением. И он бесконечно возился с девчонкой, названной сказочным именем Василиса, благодушно агукающей и пускающей пузыри только у него на руках.

И эта домашняя, привычная жизнь цепляла, затягивала, обласкивала, помогала хоть ненадолго забыть о том, в какую кошмарную глубокую чёрную дыру превратилась после гибели ребёнка и развода его душа.