А я смогу…

Яна Перепечина, 2019

В жизни Ольги была любовь, о которой мечтают многие. Но дверь в прошлое давно закрыта, а ключ потерян… Случайная встреча с бывшим мужем показала, что они заблуждаются. Но как сделать шаг навстречу друг другу, когда в общем прошлом столько боли и разочарований, а в настоящем происходит что-то непонятное и опасное? Да и говорят же, что нельзя войти в одну реку дважды… А если все-таки попробовать?

Москва. Двумя месяцами ранее. Лето 2000 года

В их «шарашкиной конторе», как они с Пашкой ласково называли своё любимое детище, свою фирму, стоял дым коромыслом. Несмотря на лето, заказы шли лавиной. Да ещё многие сотрудники были в отпусках, поэтому Пашка сам орудовал аэрографом, чем давно уже не занимался. Клиенты, увидев, кто выполняет их заказы, приходили в экстаз. Потому что руки у Павла Рябинина были золотые, и об этом прекрасно знала вся мотоциклетная и автомобильная Москва. А если ещё вспомнить, что и голова у него светлая, и вкус прекрасный, то можно понять бурю восторгов и вал заказов.

Зато вся организационная и бумажная работа свалилась на Ясеня. Свалилась и погребла бы его под собой, как пить дать, если бы не Вера, их верная Вера, его младшая сестрёнка, умница и красавица, давно уже работающая с ними и добровольно взвалившая на себя добрую половину обязанностей брата и Пашки.

Да ещё Влад Серафимов вёз на себе целый воз дел. Это был тот самый Сима или, по-другому, Серый Фима, которому они когда-то возили препараты крови, спасшие жизнь их другу после тяжёлой аварии.

Влад работал с ними вот уже четыре года. Тогда они только-только встали на ноги и начали расширяться. Их дружное трио в лице Рябинина, Ясенева и верного секретаря Елизаветы Фёдоровны Шуваловой перестало справляться с пошедшими косяком заказами. И тогда они вспомнили про Серого Фиму и позвонили ему. Влад был ужасно рад. Он после института работал вохровцем на каком-то умирающем оборонном заводе и был счастлив бросить всё и перейти к ним. А через год и Вера защитила диплом. Так и собралась их команда, не менявшаяся уже три года.

Мастера, правда, тоже были те же, с кем начинали. Ни один нормальный человек уходить от фанатика Рябинина не хотел. Потому что любому нормальному человеку приятно работать с начальником, который пашет наравне со всеми. Впечатлительный Ясенев иногда называл Павла Суворовым, но сам же втайне им страшно гордился.

Павел знал о своих сотрудниках абсолютно всё, никогда не забывал о днях рождения, годовщинах свадеб, новосельях и прочих радостях. Это он придумал на Новый год снимать с работы Серого Фиму и Веру и отправлять их на офисной машине в костюмах Деда Мороза и Снегурочки поздравлять детей сотрудников. Естественно, бесплатно. Он лично звонил жёнам мастеров, если случались какие-то авралы или когда видел, что сотрудник пришёл, повесив нос из-за семейных проблем. Он никогда не отпускал внезапно заболевшего сотрудника домой своим ходом. Всегда или давал машину, или отправлял отвезти его кого-то из коллег, а то и сам добрасывал до места жительства. На дни рождения всех ждали подарки, причём не ради галочки, а выбранные с душой и желанием порадовать. Поэтому Павла не просто любили — его обожали всем их немаленьким уже коллективом. А потому неожиданный аврал восприняли с пониманием и энтузиазмом, зная, что потом и зарплаты будут «авральные».

С утра пораньше, заявившись в офис ни свет ни заря, Сергей включил компьютер и влез в почтовый ящик. Пару минут посмотрел письма, потом вскочил и кубарем, напугав их невозмутимую секретаршу Елизавету Фёдоровну Шувалову, их драгоценную королеву Елизавету, которая тоже, конечно, уже пришла, скатился вниз, в мастерские. Вихрем, хотя нет, учитывая его рост и комплекцию, скорее торнадо налетел на облачавшегося в раздевалке в рабочий комбинезон Павла и, стиснув того в медвежьих объятьях, радостно завопил:

— Рябина! В жизни не угадаешь, кто к нам едет!

Павел усмехнулся, деликатно высвободился из объятий и поинтересовался:

— Ну и кто же?

— Груша! Груша к нам едет! — завопил ещё громче Ясень и, не удержавшись, пустился в пляс, сам себе громогласно напевая:

— К нам приедет, к нам приедет Олежка Грушин да-а-а-а-а-рагой!

Звук заметался по пустой по причине раннего часа раздевалке, вырвался в мастерскую и затих в дальнем углу. Павел сделал удивлённые глаза и нараспев произнёс:

— Да ты что!

Ясень замер в движении и, так и не опустив поднятую ногу, с подозрением уставился на друга.

— Ты знал! Ты что, знал?! Откуда? Я только что в ящик влез, а письмо было ещё в непрочитанных.

— Знал, — довольно засмеялся Павел, подошёл поближе и сам опустил ногу Ясеню, — просто мне Олежка вчера вечером позвонил. Он и тебе звонил, но не застал. Вот и написал, чтобы тебе приятно было. Ну, и подробности все обещал сообщить. Когда он точно прилетает?

— Через две недели. Рейс и время тоже написал. Надо будет встретить.

— Конечно… — Павел задумался. — Знаешь что, давай-ка заказы на время его приезда перестанем брать. Должен быть и у нас отпуск, как ты думаешь?

Вместо ответа Ясень подскочил к телефону, висевшему на стене в мастерской, резво потыкал в кнопки и завопил:

— Вера! Верунь! Ну-ка повесь объявление и на сайте сообщи, что мы с какого? — он повернулся к Павлу, тот ответил:

— С первого августа.

— С первого августа… и по какое?

— По первое сентября.

— По первое сентября заказы на кастомайзинг и аэрографию принимать не будем. Пусть обращаются в сентябре. Ну, или пишутся в очередь. Да, пусть записываются.

— А что случилось? — Вера щекой прижала трубку и застучала клавишами.

— Сядь, а то упадёшь! К нам приезжает Груша! Наш драгоценный Олежек!.. Ты что? Ты где? Эй! Что так у тебя грохнуло? Ты там вправду, что ли, упала?! Ну, ясен пень, брата не слушала! Я ж тебе говорил сесть!

— А автосервис? — спросила Вера придушенным голосом.

— Нет, сервис работает. А вот кастом и тюнинг уходят в отпуск. И ты тоже, — он вопросительно глянул на друга, тот согласно кивнул. — Поняла? Умница моя! Вся в старшего брата. То есть в меня. — Он чмокнул трубку и, донельзя довольный, обернулся к Павлу. — Ну?

— Что «ну»? Что там с Верой?

— Говорит, трубку уронила. Но голос такой, будто на проводе чуть не повесилась. Тоже рада, наверное… Ещё раз спрашиваю: ну?!

— Ещё раз отвечаю: что «ну»?! Теперь за работу. Нам за две недели все уже поступившие заказы надо выполнить. Не можем же мы уйти в отрыв, не разобравшись с ними?

— Не можем, — согласился погрустневший Ясень, душа которого уже начала было петь при мыслях о приезде Грушина и отпуске длиною в месяц. А тут начальство с его занудством! Душа обиженно замолчала. И второе лицо на фирме поплелось работать.

Олег прилетел солнечным тёплым днём. Ясень с Рябиной, смеха ради купив охапку идиотских гвоздичек, завернув их в газетные кульки и написав здоровущий плакат, топтались в зале прилётов аэропорта Домодедово.

Их друг появился одним из последних. Ясень толкнул Павла и хрюкнул:

— Опять, наверное, всем помогал и всех пропускал.

Грушин близоруко оглядел зал и вдруг увидел плакат. Глаза его полезли на лоб и тут же в них заплясала такая радость, что Ясень не выдержал, отбросил дурацкий плакат, на котором намеренно вкривь и вкось было выведено:

РОДИНА-МАТЬ В ЛИЦЕ СЫНОВЕЙ (В КОЛИЧЕСТВЕ ДВУХ ШТУК) СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ ВСТРЕЧАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ (В КОЛИЧЕСТВЕ ОДНОЙ ШТУКИ)! —

и кинулся к другу.

Худенький и невысокий Олег, тоже побросав своё имущество в количестве двух необъятных чемоданов на колёсиках, рванул навстречу Серёге и Пашке. Здание аэропорта огласилось дикими воплями:

— Груша! Груша ты наш!

— Ясень! Рябина! Дорогие вы мои! Любимые!

Серёга облапил друга, приподнял его над полом и на весь зал прилётов продекламировал:

— Висит Груша, нельзя скушать!

Когда, отпихнув друга, обнимать Олега начал Павел, Ясень выдал на-гора следующий шедевр:

— Наш Павлуша обнимает Грушу!

Потом подумал немного, отодвинул Рябинина, подхватил чемоданы Олега и закончил:

— Отпихну Павлушу, обниму сам Грушу! Ну, пойдём-ка, Груша, на дворе-то лучше. На улице к тому же вздохнёт уставший Груша.

Олег хохотал, держась руками за онемевшие щёки. Потом застонал и попросил Павла:

— Лунь, уйми ты его! Я помру сейчас от смеха!

— Что значит «уйми»?! — возмутился Ясень. — Нашу песню не задушишь, не убьёшь!

— Я так понимаю, что мой приезд некстати?

— Почему?

— Да потому что ты решил меня уморить ещё здесь, в здании аэропорта. Видимо, хладный труп тебе нужней живого друга.

— Нет, ты посмотри на себя! Ты там занудой, что ли, стал, в этом оплоте капитализма?

— Ясень, ну, правда, уймись! Ты что разошёлся-то? — вступился за Грушина Павел.

— Фу! — с интонациями Карлсона обиделся Сергей. — Вокруг меня одни зануды. С одним я работаю с утра до ночи, плюс дружу. Второго ждал-ждал. Думал, отведу я душу с моим любимым Грушей. А он тоже за-ну-да!

Они дошли уже почти до «Ауди» Павла. Павел тащил волоком ставший ненужным плакат, а Ясень вёз чемоданы, не давая Олегу даже приблизиться к ним. Грушин, счастливый и возбуждённый, на ходу выкладывал последние новости. Примолкший было Ясень, увидев огромную лужу, не высохшую ещё после вчерашнего дождя, не утерпел и выдал:

— Подожди, Павлуша! Обойдём-ка лужу, я немного трушу: а вдруг намочим Грушу. Кстати, милый Груша, как ты находишь суши? Сейчас умнём мы суши, хлебнём саке к тому же — отметим приезд Груши.

— Серёга! — простонал Олег. — Что это было?

— Это? — удивился стихотворец. — Это гимн, это ода, это мадригал в одном флаконе! Я так рад тебе, что чувства мои невозможно передать прозой. Поэтому я перешёл на стихи.

— А-а-а, а то уж я подумал, что ты заболел. Спасибо, конечно, но, может, всё-таки вернёмся к прозе? А то у меня окончательно онемеют щёки, и я не смогу есть твои хвалёные суши. А ещё послушай: от стыда у Груши покраснели уши, пожалей ты уши смеющегося Груши.

Ясень захохотал в голос, чем очень напугал горстку пожилых японских туристов, имевших несчастье грузиться в автобус по соседству с разбушевавшимся стихотворцем. Низкорослые пенсионеры втянули головы в плечики и с ужасом смотрели на русского богатыря, громогласного и весёлого. Друзья с горем пополам погрузились-таки в машину, смеясь и рыдая от хохота попеременно, и отправились праздновать приезд долгожданного Груши. Суши и прочие японские изыски пошли на ура. Про саке Ясень упомянул лишь ради красного словца, пить излишне горячительные напитки в их компании было не принято. В конце праздничного ужина, вполне соответствующего последним гастрономическим веяниям, Олег ностальгически поинтересовался:

— Ребят, а как там наша пельменная?

«Своей» они называли небольшую забегаловку неподалёку от института. Там кормили недорого и при этом очень даже съедобно. Они всей толпой особенно любили здоровущие, кособокие, не очень привлекательные внешне, но невероятно вкусные пельмени, поэтому и кафешку величали «пельменной», хотя на самом деле она называлась забавно, но не всем понятно. Впервые увидев её, Олег, оторопев от полёта креативной мысли рестораторов, вслух озвучил название:

— «Морильня червячков»… Это что ж означает? Мы, посетители, надо полагать, червячки. И местная еда нас заморит. В смысле, уморит… Надо ж было так выпендриться. Пойдёмте отсюда подобру-поздорову.

— Это всего лишь означает, что здесь можно заморить червячка, — посмеялся над версией друга сообразительный Павел, — пойдём, заморим?

— И правда, рискнуть, что ли?

Они зашли и больше за все годы учёбы «Морильню» ни на что не променяли. И Олег в сытой и спокойной Германии чаще всего вспоминал именно о тех благословенных временах, когда они после пар бежали в «свою» пельменную и лопали пельмени в самых разных видах и в огромных количествах.

— Представляешь, цела пока! Сами удивляемся!

— Да вы что? И название не поменяли?

— Не-а!

— А поехали туда?

— Что, соскучился по нормальной пище на неметчине? — посочувствовал Ясень. — Поехали, бедолага! Хотя я тебе скажу, Олеж, что жена Пашки, наша Злата, пельмени лепит такие, что я уже давно готов у них в Никольском поселиться окончательно и бесповоротно. Останавливает только нежелание стать приживалом.

— Да ты что?! Пельмени лепит? Сама? В наше время?

Павел гордо кивнул, а Ясень, обожавший Злату, расцвёл:

— Ты не представляешь, что это за пельмени! У Златы дед с Алтая и бабушка из Сибири, так она и научилась. Так что, если будет тебя спрашивать, чем тебя угостить, проси пельмени! Не ошибёшься…

Потом они поехали в «Морильню», после по другим местам боевой славы и наконец, под вечер уже, добрались до Никольского, где жили Рябинины. У Олега родственников в Москве не осталось. Отец умер, ещё когда они учились в институте, а маму он перевёз к себе в Германию, как только устроился там и немного обжился. Сейчас она с ним не приехала, отправилась в Англию, к своей школьной подруге, перебравшейся туда. Квартиру они сдавали. Скромный Грушин порывался остановиться в гостинице, но друзья так протестовали, что коллегиально решили всё-таки, что в Никольском дорогому гостю из Германии будет гораздо лучше.

Вечером, проводив Ясеня, отправившегося домой, Павел и Олег долго сидели на огромной веранде, пили чай с мятой и разговаривали. Когда Злата ушла спать, деликатно оставив друзей одних, Олег грустно посмотрел ей вслед и спросил:

— Как там наша Берёзка?

— Неплохо, Олеж, — в тон ему вздохнул Павел.

— Замуж не вышла? — ещё больше погрустнел Грушин.

— Нет. И вроде бы не собирается.

— До сих пор одна?

— Подкатывает к ней тут «товарисч». — Павел неодобрительно покачал головой. — Мне кажется, что у них даже что-то есть. Но я больше чем уверен, что это всё очередной проходной вариант.

— Почему ты так думаешь?

Павел помолчал, грея руки об огромную чашку, которую ему привёз из Питера Ясень. На чашке была нарисована русалка. Изящная и длиннохвостая, она сидела на камне и смотрела в море. Непонятно было, какое отношение андерсеновская героиня, символ Дании в целом и Копенгагена в частности, имеет к северной российской столице. Но больше этой загадки Павла интриговала внешность хвостатой девушки, изображённой на чашке. Сам он этого не заметил, а вот Злата моментально обнаружила и показала ему: русалочка была невероятно похожа на Ольгу Березину.

— Потому что она до сих пор любит Ясеня.

— Спустя девять лет?! Да не может быть! — Не согласился Грушин.

— Поверь мне. Вернее, даже не только и не столько мне, сколько Злате. Она всё-таки человек со стороны, у неё глаз незамыленный. И вот она мне после первого же разговора с Ольгой по телефону заявила, что Берёзка наша мужа своего бывшего до сих пор любит, хотя ни на что уже не надеется. А я в этих вопросах Злате ой как доверяю. У неё чутьё фантастическое.

Олег задумчиво покрутил в длинных пальцах сигарету и сунул обратно в пачку.

— Даже так? Жалко мне их обоих, — помолчав, показал мятую, истерзанную пачку. — Вот, бросаю курить.

— Ты же знаешь, что я скажу: давно пора. Сколько мы с Ясенем с тобой боролись? А ты всё не поддавался.

— Ну, это вы спортсмены у нас и с детства привыкли вести здоровый образ жизни. А я к этому только-только прихожу. Только тяжело отвыкать. Вот хочу заодно, раз уж приехал, сгонять в Каширу. Там, говорят, есть тётечка, которая очень неплохо помогает курильщикам.

Павел вздёрнул правую бровь:

— Олеж, ты что? Откуда ты этот бред взял? Ты что, в это веришь? Может, ты ещё и Кашпировского с Чумаком смотрел?

— Павлунь, я ни во что такое не верю. Я реалист. Но маме моей про эту тётку сообщила старая подруга. Вот матушка и загорелась идеей отправить меня к ней. Отбрыкиваться бесполезно. Ты же помнишь мою маму. Если не съезжу добровольно-принудительно, то через пару дней она бросит и подругу, и Англию, а сама примчится спасать своего непутёвого неслуха сына, то есть меня. Проще сгонять в Каширу и отчитаться о проделанной работе.

А Кашпировского с Чумаком, кстати, я не смотрел, но периодически меня бабушки шантажом вынуждали попить заряженную воду.

— Чем шантажировали-то? — засмеялся Павел, помнивший обеих бабуль Олега.

— Своей преждевременной смертью от инфаркта, инсульта, оторвавшегося тромба и прочих гадостей одновременно.

В Каширу избавляться от пагубного пристрастия к никотину Олег отправился в одиночестве. В тот день и Павел, и Сергей были очень заняты и компанию ему составить не могли. Ясень выдал другу машину своей сестры Веры, маленькую «Ауди» А4. На ней Грушин и отправился за сто километров от Москвы, на высокий берег Оки.

Съездил он благополучно, вернулся окрылённым, устроил показательное сожжение полупустой пачки сигарет в камине дома Рябининых и, довольный, отправился спать. В последующие дни к сигаретам не притрагивался, зато исправно пил по часам какие-то настои трав, выданных ему каширской бабулькой. При этом от воздуха ли Отчизны, в смысле, дыма Отечества, от возможности ли хорошенько выспаться или по какой другой причине, но выглядел он день ото дня всё лучше и лучше. Друзья только диву давались, видя такие перемены. Ясень, склонный к добровольному возложению на себя обязанностей свахи, всплёскивал руками и задумчиво тянул:

— Хорош жаних… Такому бы жаниху да невесту получше… Хочешь, мы тебя женим?

Олег на это загадочно улыбался и молчал.

— Что молчишь? — не выдерживал деятельный Ясень. — Не хочешь? Или у тебя там, в твоём Ингольштадте, уже какая-нибудь фройляйн завелась? Брось её немедленно! Не дури! Она ж тебя угробит! Или ты её. Не зря же говорят: что русскому хорошо, то немцу смерть. Но учти, наоборот тоже действует. Фройляйн хороша для «фрицев». Для нас она решительно не подходит. А ты мне дорог как память о давно прошедшей юности. Я не хочу тебя терять!

— Я не-е хочу-у тебя-а теряя-а-а-ать! Ты мне-е ка-а-ак па-а-амять очень до-о-орог! — во всю глотку пропел Павел, присутствовавший при разговоре. — Олеж, не слушай ты нашего заслуженного сваха. Любви все нации покорны! Полюбил немку, так мы её примем, как родную. И тоже полюбим.

— Не-е-е! Я её любить отказываюсь. Вы как хотите, но во мне генетическая память говорит. Да что я несу? Не говорит, а вопиет, надрывается, сердешная. Я немцев, конечно, ни в чём не виню, понимаю, что всё дела давно минувших дней. Но как только слышу немецкую речь, то за себя перестаю отвечать. Во мне сразу просыпается один дед-танкист, другой дед — белорусский партизан, бабушка-медсестра и вторая бабушка — «ночная ведьма». И всё. Ничего не могу с собой поделать. Сразу тянет пускать под откос поезда и идти в атаку. В крайнем случае, бомбить вражеские аэродромы. Так что в целях безопасности поездов и аэродромов требую только нашу, отечественную невесту!

Слушая споры, Олег только благодушно улыбался и молчал. Но накануне праздника, который решили в его честь устроить Рябинины, подошёл к Злате, подсчитывающей, сколько будет народу, и сообщил:

— Ко мне ещё девушка приедет. Ты не против?

— Что ты, Олежек?! Конечно, нет! — заулыбалась довольная Злата, которой, после того как они с Павлом нашли друг друга, всё время хотелось кого-нибудь знакомить и женить. Павел её за это журил и даже называл свахой и сестрой-близняшкой Ясеня, но она только ласково отмахивалась и твердила:

— Мне плохо оттого, что не все счастливы, как я. Были бы все взаимно влюблены, мир стал бы идеальным.

Поскольку первые две недели дружно решили дать Олегу возможность отдохнуть и расслабиться, грандиозный праздник в честь приезда друга, четыре года не бывшего на родине, запланировали на субботу второй недели пребывания Грушина на родине.

В назначенный день с обеда начали съезжаться гости. Пригласили почти всю их институтскую группу, нескольких школьных друзей Олега и пару подружек Златы. Олю Березину не позвали, хотя несчастная Злата буквально вся извелась, думая, как бы и Олю пригласить, и Ясеня не расстроить. Но деликатный Олег сказал, что он с Берёзкой может встретиться и на нейтральной территории. На том и порешили.

Ясень же, не знавший о страданиях Златы, был счастлив, узнав, что Олег пригласил какую-то девушку. Но только ровно до того момента, когда девушку эту увидел.

Грушин встречал свою гостью на станции в Никольском. Нетерпеливый Ясень извёлся у окна, поджидая Олега и его таинственную подругу. И, как всегда это бывает, именно в тот момент, когда они появились на дорожке, ведущей к дому, отвлёкся. Поэтому увидел друга и гостью уже на пороге. Увидел и даже крякнул от изумления.

Девушка, хотя девушкой её можно было назвать с большой натяжкой, была довольно высока, выше Олега на полголовы, широка в кости и немолода. «Молодая была уже не молода», вспомнилось Ясеню. Видимо, что-то подобное вспомнилось и Злате с Павлом, потому что при виде гостьи возникла небольшая пауза. Но Сергей, справившись с собой, на правах друга хозяев дома попытался изобразить радушие и кинулся встречать вошедших.

— Здравствуйте, здравствуйте! Проходите, пожалуйста! Олежек, познакомь нас скорее!

Грушин, который почему-то чувствовал себя явно скованно, встрепенулся и представил:

— Анжелика, это мои любимые друзья: Павел и Злата Рябинины, у них мы сейчас в гостях, и Сергей Ясенев. Ребята, это…

— Анжелика Криволапова, — перебило его прелестное создание низким грудным голосом, совершенно не подходившим к довольно простецкой внешности, и хохотнуло, прижав Олега к себе, — подруга сердца вашего друга.

— Очень приятно, — чуть заметно улыбнулась Злата и ущипнула за бок Ясеня. Тот хрюкнул, мотнул головой, но сдержался и больше ничего не сказал.

— Проходите, пожалуйста, в гостиную, — отмер Павел, стоявший до этого соляным столпом.

Изумление его объяснялось тем, что никого более неподходящего стройному, невысокому, рафинированному Олегу Грушину и представить было невозможно. Причём неподходящего и внешне, и, судя по всему, по уровню культуры и воспитания. В их институтской компании Олег, внук академика Грушина, был самым эрудированным и начитанным. И даже на фоне невероятно головастого Ясеня, блиставшего по всем предметам, Оли Берёзки, которая окончила музыкальную школу и играла на фортепиано и флейте, и самого Рябинина, умницы, заядлого театрала, обожавшего классику, Грушин выделялся какой-то несовременной энциклопедичностью знаний.

«Может, она человек хороший», — подумал Павел и решил подождать развития событий.

Оно, то есть развитие событий, ждать себя не заставило. Вместе с хозяевами в гостиной было восемнадцать человек. Злата пригласила всех к столу, гости, уставшие ждать припозднившуюся Анжелику Криволапову и виновника торжества, оживлённо заговорили и перешли в столовую. Олега усадили на почётное место, и начались расспросы.

Грушин уехал в Германию четыре года назад. Почта почтой, Интернет Интернетом, телефон телефоном, но теперь всем хотелось узнать о его житье-бытье поподробнее и вживую.

— Олеж, расскажи, ну, вот как ты там в первое время жил? — спросил их институтский приятель Игорь.

— Олегушка, — не дав раскрыть Грушину рта, перебила Анжелика, — лучше расскажи, какой у тебя там дом, что за машина?

Игорь чуть раздражённо дёрнул уголком рта, но промолчал. Олег смущённо помялся и начал:

— Дом хороший, большой. Машина… ну, «Ауди», конечно. Не новая, но мне очень нравится…

— Почему не новая? Денег нет? — Анжелика смотрела с недоумением.

— Деньги есть, — мягко улыбнулся Олег, — мне очень хорошо платят. Просто и не принято там, да и привык я к ней…

— Это неправильно, — снова высказалась гостья, — машина должна быть самой новой и дорогой.

— Почему? — искренне изумился Олег.

— Да! Почему?! — не выдержал Ясень.

— Потому что, — медленно, веско, с расстановкой произнесла Анжелика, — машина — лицо семьи. Вот когда мы поженимся, Олегушка, надо будет машину поменять.

— Когда вы поженитесь? — чуть не подавившись пирожком, вытаращил глаза Ясень.

— Именно, — отмахнулась от него девушка, — Олегочка, расскажи про дом!

— Олегочка, ну его, дом этот! Расскажи про работу! — Ясень явно внутренне уже рвал и метал, но воспитание не позволяло ему откровенно поставить на место даму, и он старательно делал вид, что шутит.

Злата обеспокоенно посмотрела на мужа и Сергея. Глаза обоих были подозрительно холодны.

— Анжелика, попробуйте вот эти закусочные пирожки! — преувеличенно весело вмешалась она. — Это по рецепту моей бабушки. Надеюсь, вам понравятся.

— Я уже пробовала, мне не понравились, я сладкие люблю… Ольгунчик, ну давай про дом.

— Какой у вас интересный, своеобразный вкус, — тихо, угрожающе тихо заметил Ясень, обожавший Злату и всё, что она готовит, — своеобразный вкус и не менее своеобразное воспитание. Вернее, полное их отсутствие.

Анжелика его не замечала. Она подалась к Олегу, обеими руками обвила его правую руку так, что он не мог ни куска отправить себе в рот, и томно смотрела на него.

— Слушай, эта бальзаковская красотка меня уже бесит, — пожаловался Злате Ясень.

— Она не бальзаковская, — шепнула та в ответ, — я тоже сначала подумала, что она старше Олега даже. Ан нет, это просто от неудачного и слишком яркого макияжа и полного неумения одеваться. А так ей лет двадцать пять — двадцать семь максимум.

— Да ты что? — искренне изумился Ясень.

— Ага. И она, кстати, вполне даже симпатичная, непонятно только, плохо воспитанная или мы ей мешаем охмурять Олега и поэтому она прёт напролом, как танк.

— Не, ну симпатичная — это ты загнула. Ведь натуральный крокодил в юбке.

— Это в тебе антипатия говорит. Ты присмотрись получше.

Действительно, у Анжелики были большие карие глаза, хорошая, хоть и несколько полноватая, фигура и красивые руки. Но в этих карих глазах так неприкрыто горел огонь алчности и желания хорошо выйти замуж, фигура так прижималась к Олегу, а руки так цеплялись за него, что всё вместе производило удручающее впечатление.

— Олеж, а как работа? Интересная? — вмешался Коля Осоргин, ещё один их однокурсник.

— Очень! — Оживился Грушин. — Ты не представляешь, как там всё организова…

— Мы всё представляем, Ольчик! Расскажи нам про дом!

— Дом хороший, Лика, большой. Нам с мамой даже слишком просторно в нём. Мама так красиво его обставила…

— Ну, мы всё переделаем под нас. Мамин вкус — это мамин. А вкус жены важнее. И я не Лика, а Анжелика, — проворковала гостья, страстно заглядывая Олегу в глаза. Для этого ей пришлось несколько скукожиться.

— Так и он не Ольчик, не Ольгунчик, не Олегочка и даже не Олегушка, — ласково, так ласково, что у Павла свело челюсти, улыбнулся Ясень, — он Олег. В крайнем случае Олежа. Но это только для своих.

Анжелика мазнула по нему невидящим взглядом и продолжила:

— Ты ведь отселишь маму, когда мы поженимся?

— Куда? — растерялся окончательно деморализованный Олег.

— Лучше всего в Россию. Чем дальше родственники, тем сильнее любовь.

— А давайте споём! — Коля Осоргин схватил гитару и, не дожидаясь согласия остальных, ударил по струнам. Злата благодарно посмотрела на него и длинно выдохнула. Все вразнобой, преувеличенно громко запели.

Ясень, воспользовавшись ситуацией, не без труда отцепил Анжелику от Олега и голосом искусителя шепнул ей:

— А вот Коля, ну, тот, который поёт, владеет сетью автомагазинов.

Девушка с интересом посмотрела на Колю, который, кстати, был давно и счастливо женат на их же однокурснице Ире Самойловой, сидевшей сейчас рядом с ним. Но об этом факте биографии владельца автомагазинов хитрый Ясень умолчал.

— Олигарх? — спросила она с придыханием.

— Ну, не так чтобы уж олигарх… Но вполне состоятельный человек… Нам всем до него далеко. Рекомендую.

И коварный Ясень, оставив Анжелику переваривать информацию, удалился на кухню. Там Сергей и присоединившийся к нему Павел устроили Олегу форменный допрос:

— Кто это?! Что это?! — шипел Ясень, зверски вращая глазами. — Ты что там, на неметчине, ополоумел совсем?

— Да, Олеж, ты откуда её взял? Она же думает только о том, как тебя на себе женить, переехать в твой большой дом, купить новую большую машину, желательно американскую, и отправить тётю Аню обратно в Россию.

— А потом она заведёт себе «фрица», обдерёт тебя как липку и будет жить припеваючи в твоём доме. Ты что, этого не понимаешь?

— Теперь понимаю, — Олег совсем приуныл, — я всё понимаю. Кто ж знал, что она такая? Мы когда с ней познакомились, она себя по-другому вела.

— Где вы с ней познакомились и как вела?

— Да в Кашире…

— Где?!

— В Кашире, когда я ездил бросать курить. Она тоже к этой бабульке пришла.

— Зачем? Венец безбрачия снимать?!

— Не знаю. А что такое венец безбрачия?

— Понятно. Потом объясню, про венец, в смысле. Пришла, сняла и на месте поймала лоха. То есть тебя. Что ты ей про себя рассказывал, наивный ты наш?

— Ну, про то, что живу в Германии, что работа хорошая…

— Всё ясно.

— Да нет, она славная девушка. Она совсем по-другому себя вела…

— Как?! Ну как она себя вела?

— Слушала так внимательно…

— Ага. Вот всё, что нам, мужикам, нужно. Она тебя на это и поймала. А заодно и много интересного про тебя узнала.

— Ой, Ольгунчик, боюсь, нам теперь от неё отвязаться просто так не удастся. Или ты в неё и вправду влюблён и отвязываться не хочешь?

— Не называй меня Ольгунчиком! Ребят, что же делать-то? Я не влюблён. И отвязаться хочу. Очень! Только совсем не знаю, каким образом. Я, когда её сегодня увидел, чуть не упал. Не пойму, что со мной там, в Кашире, было. Мне она тогда показалась такой милой, такой непосредственной…

— Ага, вот так мило и непосредственно чуть не взяла тебя в оборот и не изуродовала тебе жизнь. Ты в Кашире случайно не пьяный был?

— Нет, вы что?!

— Мы не что. Это ты что. Может, тебя бабка та чем опоила? Давала она тебе что-нибудь?

— Давала. Настой какой-то.

— Вот, наверное, с настоя тебя и повело. Ударил он тебе по шарам. Да так, что ты не нашёл себе никого лучше, чем Анжелика Криволапова. У вас, надеюсь, ещё не слишком далеко зашло?

— Нет! — совсем испугался Олег. — Гуляли только, разговаривали, в ресторан сходили.

— В «Макдональдс»?

— Почему в «Макдональдс»? В «Пушкин».

— О боги! Что ж ты такой наивный-то у нас?

— Ребят, что делать-то?

— Что-что? Надо как-то ситуацию в нашу пользу отыгрывать.

— Как?!

— Ну, пока мы её на Колю переключили. Теперь надо с ним и Иришкой договориться, чтобы они подыграли.

— А дальше-то что? Она же станет к нему липнуть.

— Да пусть липнет. Это ровно до того момента, как он из дома выйдет. А там у него охрана. Вон, в машине сидят. Хорошие ребята, крепкие. Уж как-нибудь они с ней справятся. А тебя она затопчет. Это ж не женщина — это боевой слон Александра Македонского!

— Ты не переживай, — пожалел совсем сникшего Грушина Павел, — до завтра продержимся, а утром мы улетаем в Геленджик.

До утра они продержались. Введённый в курс дела Коля Осоргин развеселился и охотно согласился подыграть, сказав:

— Ну, наконец-то появилась возможность Олежку отблагодарить за экзамен по сопромату. Помнишь, ты меня выручил? А я, между прочим, до сих пор тебе не отплатил. Вот и поквитаемся.

— Отпусти меня, Емеля, я тебе пригожусь, — хохотнул довольный тем, что всё так удачно складывается, Ясень.

Ирочка Осоргина тоже согласилась подыграть, старательно делала вид, что она Коле лишь старая приятельница, и заговорщицки шептала Анжелике:

— Он очень состоятелен, Анжеликочка. Олег что? Ну, голова светлая, ну, в Германии работает. Но ведь наёмный работник. А Коля — сам себе хозяин.

— Но ведь Европа! — возбуждённо восклицала охотница за мужьями.

— Европа — это мелко, — не соглашалась Ира, — за Россией будущее. Или вы его любите, Олега-то?

— Нет, моё сердце совершенно свободно, — проворковала обольстительница, плотоядно глядя на высокого широкоплечего Осоргина, — пожалуй, он мне куда больше подойдёт, чем этот задохлик.

В этот момент к ней подсел проинструктированный друзьями «задохлик» Олег и завёл:

— Анжелика, душа моя, приглашаю тебя к себе в Германию. Познакомлю с мамой. Мама у нас глава семьи, она…

— А у Николая родители есть? — проигнорировала его бывшая невеста. Почему-то спросить о наличии жены ей даже не пришло в голову.

— Есть, — улыбнулась Ирина, — но они живут у сестры Осоргина, в Питере.

— Чем дальше, тем роднее, — удовлетворённо кивнула Анжелика Криволапова, — а сестра замужняя или бобылка?

— Замужняя. Муж владеет автомойками. У них четверо детей.

— Пойдёт, — гостья потёрла ладони и, не сказав больше ни слова ни Ирине, ни жестоко покинутому Грушину, пересела к Николаю, обольстительно прижавшись к его руке выдающимся бюстом.

— Мадам Грицацуева, — снова вспомнил Ильфа и Петрова начитанный Ясень и закатил глаза, — знойная женщина, мечта поэта. Тебе, Груша, не жаль такую упускать?

Конец ознакомительного фрагмента.