Я иду искать

Ю_ШУТОВА, 2023

Детектив от финалиста премии «Русский детектив 2022» в номинации «Дебют года». Дело о серийном убийце, которого называют Ганнибалом, становится для майора Полякова настоящей головной болью. За год маньяк успел жестоко расправиться с пятью женщинами, и у полиции нет ни малейшей зацепки. Известно только, что убиты женщины были одним и тем же способом – как будто кто-то разодрал их тела когтями. Елена, свекровь одной из погибших, догадывается, кто убил ее невестку и других женщин. Но эта догадка настолько невероятна, что убедить Полякова и предъявить доказательства очень непросто. А ведь надо спешить, иначе совершенно точно будут новые жертвы…

Поляков

Живи один

— Ага, сорок второй размер — женская ножка! Прям Золушка. Это у меня сорок второй. — Костя хохотнул, споласкивая стаканы.

Я вечером к Косте Семенову зашел. У нас квартиры в одном подъезде. Он один живет, и я один. Только у него своя, а у меня служебная. Казенный дом, так сказать. Пива взял, зашел.

Спросил его, проверил ли он размер ноги Феоктистовой. Если «мужа трупа» он из подозреваемых сразу исключил по причине слишком большой стопы, то что насчет свекрови? Может, это не Ганнибал. Может, это она метнулась за «красавицей-невесткой» и того, размазала ее по дворницкой. Дела семейные — всяко бывает. Тоже версия, пока других не нарыли.

— Ладно тебе, Костик, сейчас у девок знаешь какие ласты отрастают. Вот у моей…

Я осекся — все никак не могу привыкнуть, что не моя она больше. Ничья. А может, уже и чужая.

— У моей бывшей тоже сорок второй. А у меня сорок третий — так она постоянно мои кроссовки таскала. У нас и комплекция, в принципе, одинаковая, разве что в талии она поуже. И футболки мои, и джемперы надевала.

Семенов фыркнул:

— Ты, наверное, себе «Дольче и Габбану» покупал, а ей чего попроще, по остаточному принципу, вот она и паслась в твоем гардеробе. Я б не дал жене свои шмотки тырить.

— Дурак ты, Семенов. Жадный глупый гоблин. Она мои тряпки носила не потому, что они лучше, а потому, что они мои. Понятно?

— Понятно. Только я не жадный глупый гоблин, я жадный глупый орк. Вот!

Он ткнул пальцем в фотку в рамочке в виде киношной черно-белой хлопушки. На фотке — тоже черно-белой и поэтому смахивающей на кадр из старого фильма — орк. Оскаленная морда, черная шкура на плечах. Занес меч над стоящей на коленях женщиной. Руки ее связаны за спиной, платье в грязи, распущенные волосы закрывают лицо. Орк явно собирается рубить ей голову. Фотка очень четкая, резкая. Лучше всего читались веревка, стянувшая запястья жертвы, и занесенный над тонкой белой шеей меч.

Мой приятель Костя Семенов — орк Углук, ролевик, активный участник хишек, хоббитских игрищ.

А чего ему? Парнишка еще молодой, три года как в Питере отучился, в родной город вернулся, следователем в ОВД работать начал. Жены нет, детей нет. Самое время в такие игрухи играть. У них тут в городе клуб — «Эгладор» вроде. Там толкинутые собираются, толчки — в лес ездят, хишки свои устраивают. Я Костю спрашивал, почему орк, а не благородный эльф, к примеру, или там Арагорн какой-нибудь. Он говорит, такая квента. Биография, в смысле, лучше. Во-первых, подвижности больше. Чем проще персонаж у Профессора — у Толкина то есть — прописан, тем шире им двигать можно, придумывать свое. Если ты король, что ты можешь? Только на троне сидеть. А если ты мелкий бродяга или рядовой воин, ты любую квенту себе придумать можешь. А во‑вторых, он, видите ли, злобный и мрачный тип. Ну, это он себе льстит. Хохмач и дамский угодник он, все девушки в ОВД от и до, включая кадровичку Марту Францевну, корпулентную даму в летах и погонах старлея, поголовно от него в восторге.

— Но вообще-то, Леха, эту дворничиху не совсем так, как остальных теток, грохнули. Разве что голова… Этот Ганнибал ваш ей голову, как Ире Поспеловой, оттяпал. Или не Ганнибал. Может, подражатель. Всех — в зарослях, условно говоря, в лесу возле реки, а эту — посреди города, в закрытом закутке. Всех — между шестью и девятью часами вечера, а эту — среди ночи. В общем, есть разница.

Ирина Поспелова — первая жертва в этом деле. Убита на развалинах часовни во Власьевой роще девятнадцатого февраля прошлого года. Укусы, многочисленные порезы, причина смерти — удар острым рубящим предметом по шее. Я протоколы по Ганнибалу почти наизусть выучил.

— Погоди-ка, Костик. На то дело ты не выезжал — не ваша епархия. Протокол осмотра подписывал… сейчас напрягусь… Голиков, что ли… Не важно. Но точно не ты. Откуда знаешь?

Семенов наклонился, потянул бутылку пива из сумки-холодильника, стоявшей на полу у нас под ногами. Мы сидели на диване перед теликом, по которому крутился вечный боевик — беготня с автоматами, взрывы, вертолеты, перекошенные рожи героев… Звук был выключен.

— Да брось, Леха. Про Ирочку Поспелову ваще весь город знает. Спасибо Жорику Веснянскому — это корефан мой, одноклассничек, журналюга. Он на портале «Город ньюс» статью повесил. Было о чем писать. «Невиданная жестокость! Первое дело маньяка! Будут новые жертвы! Куда смотрит полиция? Мать убитой пыталась покончить с собой — выпила жидкость для прочистки труб. Откачали, теперь несчастная овощем в психушке в Топорках сидит. Я, Жорж Веснянский — он, ей-богу, Жоржем подписывается, — буду держать вас в курсе расследования». Короче, поспешил хайпануть на материальчике. Но это не я ему насвистел, чесслово. Ваще не из наших. Это кто-то из вашей конторы инфу слил. Потом Жорке по шапке дали, он заткнулся, ни про вторую, ни про третью жертву ничего не писал. Ни он, ни кто-либо другой. А то бы город на уши встал: маньяк-убийца среди нас! Пиво бери. — Он протянул мне открытый пузырь.

Но пива больше не хотелось. И разговаривать больше не хотелось. К черту все. Выдохся. Спать, что ли, пойти? Завтра день длинный будет. И начну я его в кабинете у шефа, получая превентивную профилактическую головомойку.

— Слушай, пойду-ка я до дома, высплюсь. Пока.

— Ладно. Пиво тока возьми. Открытое же…

Я взял открытую бутылку «Жигулевского» и побрел к себе. Поискал, что надеть завтра, майку свежую и джемпер. Два месяца живу здесь, в этой квартире, а еще чемодан до конца не разобрал. Так он и лежит в углу на полу. В нем половина моих шмоток, которые еще не надевал, сверху на крышке — грязные, те, что в стирку. Машинку зарядить бы надо, а то скоро носков чистых не останется. Но не сегодня. Потом как-нибудь.

Вот Светка, моя бывшая, сама не своя до порядка была. Ей главное, чтоб, как она говорила, горизонтали были пустыми. Пустота — это и есть порядок. Не позволяла кучам скапливаться — ни шмотью, ни посуде на кухне.

Эх, Светка, Светочка, девочка моя, когда я уже привыкну жить без тебя?

* * *

Мы с ней познакомились за гранью памяти, в песочнице или на качелях во дворе, где нас мамочки выгуливали. Хотя нет, у Светки была няня — толстая, румяная, вся такая сдобная. Хохлушка, жена сапожника. Он в подвальчике на углу сидел, мы бегали к нему выпрашивать стертые подковки на счастье. Представляете? Настоящие металлические подковки! Блестящие и от стертости острые как бритва. Сейчас таких не увидишь. Как няньку звали? Оксана? Или Алена? Не помню. Потом мы со Светкой, взявшись за руки, в школу пошли. Сидели за одной партой. Паслись постоянно то у нее, то у меня дома. Мы все время были вместе.

Даже пытались целоваться как-то после дискотеки в девятом. Не заискрило. И вот тут что-то сломалось. Нам стало неудобно друг с другом. И мы разошлись, почти перестали общаться, только «привет — привет». У нее — своя компашка, у меня — своя.

После школы я в армию ушел. Потом, как вернулся, сразу в милицию устроился. Ну и вышку, образование, получить решил, в студенты подался. А через два года уехал в Питер, перевелся из нашего филиала в главный вуз, в университет юстиции. Со Светкой не виделся, не срослось как-то. Да и не вспоминал о ней вовсе.

В Питере чуть не женился. Теперь понимаю, повезло, а тогда переживал очень, думал, это любовь.

И вот я возвращаюсь домой, с поезда прусь, сумарь огромный на плече, запарился. И во дворе сразу на нее натыкаюсь. Навстречу идет. За спиной солнце летнее, волосы золотом сияют. И улыбка… Я не то что обалдел — я прямо схлопнулся, задохнулся, настолько была хороша. Она не шла, а плыла сквозь поток света. У меня в голове дурацкий каламбур закрутился: «Света соткана из света». Встал столбом, рот шире ушей.

— Светка, привет! — кричу.

Она мне:

— Привет. Ты вернулся?

Не знаю, что она имела в виду. Скорее всего, ничего, просто вежливость. Но я услышал: «Ты вернулся ко мне?» Да, осенило меня, именно к ней я и вернулся. Именно она мне нужна. Сейчас. И навсегда. А все, что до этого момента было, — хмарь, сон, пустое. Я и брякнул:

— Выходи за меня замуж, Светка.

Она рассмеялась колокольчиком:

— Я подумаю, Алешка. Пока.

Рукой махнула, ушла. Она решила: я пошутил.

Ничего подобного. Я вечером пришел к ним. С букетом. К матери ее. Говорю:

— Теть Зоя, я на Светке жениться хочу.

Та тоже смеется, мол, шуточки у тебя, Алешка, дурацкие, казарменные — прапорщик Задов прям. А тут Светка из своей комнаты вышла, тихонько так, на косяк в дверном проеме оперлась. Стоит серьезная такая, бледная. И говорит:

— Я согласна, мама.

Я никогда ее не спрашивал, почему она согласилась. Я вообще никогда не спрашивал, как она жила все это время без меня. Не знаю почему. Может, боялся узнать как.

Свадьбу сыграли, квартиру сняли здесь же, в нашем дворе. Удобно, родители рядом. Нам даже не нужно было привыкать друг к другу, приспосабливаться, придумывать свой язык — все это у нас уже было. Мы десять лет прожили. Десять! Хорошо жили. Я думал, что хорошо. Дружно. И не ругались никогда. Детей только не было. Ну, не было и не было. Не всем дается. Эту тему мы не обсуждали. У нас дача была. Когда время было, ребята приезжали, рыбалка, шашлыки, закусон с огорода.

А однажды я домой пришел с работы, поздно уже. Дел много накопилось, надо было разгребать, я неделю домой к одиннадцати приползал никакой, в душ и спать. Захожу в комнату. Светка в кресле сидит в пальто и сапогах. Осень началась, холодно, топят плохо.

— Ты что, — говорю, — замерзла?

А она:

— Нет. Я ухожу от тебя. Вернее, уже ушла. Ждала, чтобы сказать.

Я смотрю, а в шкафу ее вещей нет. Она взгляд мой отследила:

— Я уже все собрала и к маме отнесла.

Я только рот открыл, чтоб вывалить: «Ты что, сдурела? Почему? Куда? К кому? Что случилось?» Но не успел.

— Не хочу больше. Устала, надоело. Я же на самом деле давно одна живу. Ты всегда где-то. Работа, работа, даже когда дома, тебя все равно нет. Говорю — ты не слушаешь, не слышишь. Мы не вместе. Это иллюзия, самообман. Такое одиночество вдвоем хуже настоящего одинокого одиночества.

Ключи от нашей квартиры на тумбочку положила и ушла. А я остался соляным столбом стоять. Да как так-то? Без всяких разговоров, без намеков, без выяснения отношений, терок-перетерок. Даже не «не могу так больше», а «не хочу». Нормально? Просто бросила меня в одночасье и ускакала новую жизнь строить. Без меня.

Обозлился я тогда здорово. Но за Светкой не побежал. Что я, канючить, вымаливать, что ли, должен? Что я, Васисуалий Лоханкин, что ли: «Варвара — самка ты, к Птибурдукову ты уходишь от меня»? А чуть позже злость моя рассосалась. Права Светка: таким, как я, нельзя жениться. Если живешь на самом деле на работе, а домой только спать приходишь — да и то она, сука проклятая, работа ментовская, сидит у тебя в башке, — если жену свою словно сквозь вату слышишь, в мозгу свое крутишь непрестанно, безостановочно, а семейные коллизии досадной мелочью считаешь, то нечего и семью заводить. Живи один, волчара.

Так что развелись мы быстро, без скандала. По обоюдному согласию, получается. Вот только видеть свою бывшую жену спокойно я не мог. Встречать ее посреди двора, здороваться, спрашивать, как дела. Еще, не дай бог, расскажет, как у нее дела. Да еще в подробностях. У меня все внутри узлом сворачивалось, когда случайно натыкался на Светку на дорожке у детской площадки — единственный вход-выход со двора на улицу.

В общем, как подвернулась возможность, перевелся в другой город, в другую область, подальше, за триста верст. Думал, полегчает.