Я иду искать

Ю_ШУТОВА, 2023

Детектив от финалиста премии «Русский детектив 2022» в номинации «Дебют года». Дело о серийном убийце, которого называют Ганнибалом, становится для майора Полякова настоящей головной болью. За год маньяк успел жестоко расправиться с пятью женщинами, и у полиции нет ни малейшей зацепки. Известно только, что убиты женщины были одним и тем же способом – как будто кто-то разодрал их тела когтями. Елена, свекровь одной из погибших, догадывается, кто убил ее невестку и других женщин. Но эта догадка настолько невероятна, что убедить Полякова и предъявить доказательства очень непросто. А ведь надо спешить, иначе совершенно точно будут новые жертвы…

Элла

В первый раз

Час ночи на дворе, а эта стерва орет, разоряется на весь двор. Из подъезда вывалилась, жаба жирная, и давай хрипеть-сипеть, и все матом. Сверху из форточки ей:

— Уймись, шалава!

Так она еще громче давай. Мерзкая тварь, злая, красным фонит, под красным — желтая подложка страсти. Сука похотливая, лает, потому что потрахаться не удалось. Ненавижу…

Тут окно на первом этаже открылось, мужик оттуда выставился, рожа пропитая. Я далеко стою, на тропинке за кустами, а и отсюда вижу — алкаш. Он тоже вопить принялся:

— Элка, дура, бля, куда поперлась?! Домой давай иди, стервозина!

И тоже мат через слово. Вернее, слово через пару матов. Во парочка — баран да ярочка. Нажраться, водкой залиться, подраться, потрахаться. Скоты.

Эта Элка ему в ответ от локтя отмахнула:

— Во тебе, домой!

Меня ненавистью, как кипятком из душа, с головы до ног ошпарило. Чувствую, в глазах розовый туман поплыл, адреналин в кровь ударил пушечным залпом, в затылке молоток застучал — перекидываюсь! Куда? Когда? До полнолуния больше недели еще! Сейчас вообще луны нет, безлуние абсолютное, небо как чернозем! Так не бывает!

Бывает, оказывается…

Когти вытягиваются, зубы. Шерсть на загривке вздыбилась. Запахи в нос хлынули. Мокрый сизый запах бесстыдной неприкрытой земли под лапами. Серый, смешанный, перевитый — подвальной холодной гнили и теплой кухонной сыти от домов, кислый лимонный дух похоти от этой бабы, стоящей в двух прыжках от меня.

Она пошкандыбала вдоль дома прочь от своего подъезда, мужик поорал ей вслед немного, потом крикнул:

— Ну и пошла на х…, прошмандовка, домой не пущу! — и окно захлопнул.

Бежать за ней, догнать, броситься, загрызть…

Она в подворотню свернула. Там дверь. Вытащила ключ из кармана, отпирает. Я уже рядом совсем, ноздри забиты ее кислой вонью так, что пришлось глотать воздух через пасть, иначе задохнусь. Она не чует меня — я сзади, в темноте.

Скрипнув, отъехала железная створка. Прыгаю ей на спину, вталкиваю в узкую захламленную клетку. Дверь захлопнулась. Ты в западне, сука, тебе не уйти. Она падает на пол, кричит. Никто тебя не услышит, тварь. Рву ее когтями, зубами, захлебываюсь ее кровью, бьющей мне в пасть. Соленой, свежей, чистой. Вкусной. Добраться до горла. Перегрызть. Она дернулась в последний раз, затихла. Только кровь толкается из перекушенной артерии. Последняя.

Все.

Перекидываюсь обратно. Открываю дверь. Ухожу.

Он называл ее Элкой, эту спившуюся похотливую сучку. Ее звали Элкой, Эллой. Это все и решило. Завопи тот пропойца из окна «Катька» или «Танька» — и она, возможно, осталась бы жива. Возможно. Я бы прошла мимо. Но Элла — мое имя. Только мое.

* * *

Я всегда была Эллой. Сколько себя помню. Правда, никто об этом не знал, даже мама. Они называли меня разными именами. Другими. Неправильными. Но я не спорила. Откликалась. Пусть. Я-то знаю, кто я.

Я — Элла. Я — оборотень.

Правда, перекидываться я начала не так уж давно. Сколько лет с первого раза прошло? Пожалуй, около пяти, я тогда строительный колледж заканчивала. Ага, колледж! Одно название. Как была путяга, так и осталась.

Тогда тоже зима была. Вечер, часов девять, темно. Я после тренировки бегаю — «заминка» называется. Холодища тогда была, не то что нынешние сопли. На улице никого, пусто. Бегу, хрусть-хрусть, слежалый снег под ногами, нос морозом обжигает. По улице вдоль школы-интерната, а там решетка высокая и вдоль нее кусты. Сирень, наверное. У нас в городе кругом сирень.

Вдруг за кустами звуки какие-то, возня и что-то вроде мычания, страстного такого, но негромкого.

Я встала.

Верно говорят, любопытство кошку сгубило. Вот бежала б своей дорогой, может, ничего бы и не случилось. Но нет. Полезла через голый куст, а он густой, зараза. Пробую потихонечку, чтоб не услышали. Продралась, смотрю сквозь решетку. Здесь самый дальний угол, сюда снег с территории школы сгребали всю зиму. Кучи высоченные, укатанные, с них на санках съезжают. Тут как раз из-за крыш луна вылезла — круглая, пузатая, тяжелая. Снег высветлила. Между этими кучами, так, что не видно ниоткуда, разве что из куста, там, где я притаилась, мужик девку убивает. Я сразу поняла, что убивает. Она голая на снегу лежит, руки у нее связаны чем-то и рот забит или заклеен. Это она мычит, кричать не может. Мычит и извивается вся, спиной своей голой по снегу елозит. А он ее ножиком режет неспешно. Вот так ведет лезвием сверху вниз от груди по животу. Кровь выступает и струйками стекает. И вся она уже в кровавых ручейках, и снег вокруг сочный, как гранат.

Мне сначала страшно стало. Очень. Я просто прилипла к месту, убежать не могу, глаза закрыть не могу, смотрю. Горячо мне становится, будто вливают в вены яд, он жжет меня повсюду, в каждой клеточке. Тело корежит. В голове набат — бум-бум в затылок, — и туман наплывает. Картинка сбоит, то далеко, кажется, то прямо перед носом — руку протяни, и вляпаешься в кровь. Я и протянула. Захотелось в кровь обмакнуть, горяча ли она. Гляжу, а это и не рука уже. Когти длинные, черные, острые. На четвереньки упала. Нет, на лапы. И в нос, только что отмороженный, бесчувственный, хлынули запахи. Много запахов. Оглушили грохотом. Я и не подозревала, что запахи имеют цвет, да еще и звучат. Раньше что? Ну, кофейком бочковым из буфета тянет, в столовке — рыба жареная, рассольник. Просто, обыденно. А тут все сразу по-другому стало.

Снег. Он сиреневым звуком пахнет. Тихим, бесконечным, таким: «А-аа, а-аа», — как музыкальная шкатулка игрушечная. От мужика того, убийцы, — бурной радостью, восторгом бьет. Чистым, синим, без примесей, громко, литаврами. А девка кислая — лимон, челюсть сводит. Я сразу поняла, так пахнет похоть. Она этого мужика хотела, завлекала, думала, он ее трахать будет, открывалась перед ним. А он ее… Ха-ха… Дура! Так тебе и надо. Мне захотелось прыгнуть на нее, разорвать это голое голодное тело, исходящее кровью и белой ледяной болью. Кусать его, грызть, почувствовать его вкус…

Стало весело.

Я ломанулась сквозь черные ветки обратно на дорогу, помчалась, вывесив язык. Мне было жарко, от шерсти валил пар, я это чувствовала. Меня гнала радость — буйная, животная.

Сколько времени я бежала, где, куда, не знаю. Как перекинулась обратно, не помню.

* * *

«Убийца всегда возвращается на место преступления…» Смешно.

Вот я и правда вернулась, шлепаю с утра через тот же двор, где вчера это… Ничего, что я почти каждый день тут хожу в контору свою? С улицы в арку между банком и книжным магазином — и по дорожке, меж луж лавируя, в глубине двора, чтоб срезать. Да и не я одна. Вон впереди пара теток труси2 т… Во встали. Жалом водят: «Чей-то? Полиция, че ли? Случилося че, а?» Козы любопытные. Случилось, случилось… Еще как случилось.

Вон полицаи шебаршатся. У машины покурить встали.

Вон еще один подошел. Здоровается, ручки жмет. Где я его видела? Высокий. Стройняшка, не раздавшийся в брюхе. Куртка моднявая, овчинная кожа, тонкая, серая, не дешевый куртец. Повернись-ка, дай рожу глянуть… Повернулся. Точно видела. Вроде недавно совсем. Ничего такой. Лет тридцать пять — тридцать семь. Волосы давно не стриженные, лохматые, каштановые. Лицо жестковато. Ну, это понятно, мент — не кисейная барышня. Глаза зеленые… Хотя нет, глаз его я отсюда разобрать не могу, далеко. Но они должны быть зелеными. Холодными и яркими. Как ряска на болоте, под которой скрывается трясина.

Трясина… Держись подальше, Элла.