Карусель, или Матриархат

Юрий Юрков

Отличительная черта талантливого автора – использование разнообразных литературных жанров, тяготение к малым формам самовыражения, самобытный язык, умение многое видеть и отразить в сатирическом и юмористическом плане.

ХВОСТИК

Юмористический рассказ

Пилкин появился неожиданно, с другой стороны деревни, выйдя навстречу растянувшемуся на километр стаду. За неимением штатного пастуха коров и овец пасли по очереди. Сегодня настала очередь Пилкина. Пилкин, бывший фронтовик, чудом уцелевший до наших дней — всех его «годков» скосили болезни и вино — почти бежал, с трудом переставляя негнущиеся в коленях ноги. И сразу ко мне… «Э-э… ваш баран романовский, э-э… в Заречье перебег… за яркой там гоняется… как попал туда не видел… я было за ним, да где там — летит как чумовой… щас за садом у Романыча мотается… выручай, может, он тебя послушается». Я бросил лопату — чеснок подождет, — крикнув жене о случившемся, и поспешил вниз к реке, стараясь не думать о хлипком наваждении, мосточке без перелил и многих перекладин, который бабули обычно преодолевают ползком, а один мужик шмякнулся в воду и чуть не утонул; мотоциклист хотел в этом месте «перелететь» Шиворонь с ходу. Молодца вытащили сразу, а мотоцикл выволакивали целый день. Но препятствие я преодолел мгновенно, испугался только на другом берегу, оглянувшись на свинцовую стылость воды… Барана я заприметил сразу. Ничего не скажешь — хорошо стервец! Масть серая, с каким-то голубоватым оттенком, передние мослы — с черным отливом, морда белая… килограммов на 60—70 потянет… Сейчас я его скручу. Но бродяга не узнает меня и за хлебом не лезет. Видно, страсть ему рассудок помутила, носится вокруг дома, прыгает через штакетник, в сад рвется, куда его подругу хозяин загнал. Заглянул и я, а там ярка черная, мелкая, породы обыкновенной — другому представителю овечьей породы голову кружит, а на романовского, значит, ноль внимания. Проявив смекалку и удивительную работоспособность ног, улепившись с ног до головы в репьи, я выгнал барана на улицу, к дороге, с намерением через плотину направить домой. Но в последний момент серый разбойник сиганул через подвал и опять очутился у сада. Но и я не дал маху, продравшись не хуже барана через две изгороди, но только с другой стороны, чудом проскочив под носом цепной собаки, которая от ярости даже не могла лаять, а только хрипела, я выскочил было беглецу наперерез. Но, увы, поздно: барана уже увидел сзади. Я за ним, он от меня. И тут я с тоской понял, что надо было бы одеть ботинки полегче, что живот подтянуло и не мешало бы перекусить. Со злости съел кусок хлеба, приготовленный для барана, немного успокоился и стал думать, как перехитрить непослушную животину. У человека разум выше, тем он и отличается от скотины. Что-то надо предпринять. Что?.. Но тут на пороге дома показался сам Романыч, ему за восемьдесят, но он крепок и мог еще, не крякнув, уложить вовнутрь стакан — другой самогонки.

«Ты его, милок, пымай, а я тебе рыскало одолжу», — подсказал дед. Но «пымать» перебежчика не удалось. Он как заводной носился вокруг домов и сада. Вскоре к нам присоединился Санек Чернов, как всегда находившийся на «взводе». Тоже мужик послушный…. Я расставил братию по местам, с надеждой отсечь барана от сада. Мужики вооружились — один слегой, другой доской — и теснили романовского красавца от злачных мест. Но красавец не дремал — с разбегу сиганул между Романычем и Саньком, причем доска первого угодила в пятку последнего. Нечувствительный к боли Санек захромал, но не сдавался и даже выступил с предложением: «Сейчас я тележку в проулке водворю и бревна взметну». Но баран играючи перескочил и эту баррикаду. «Ловок чертяка, небось, тышш на сто с гаком потянет», — мечтательно произнес Санек, видимо, переводя стоимость чертяки на бутылки со спиртным. «Ты сначала пымай, а потом цени», — поддел его Романыч… «Нужна подмога», — с тоской подумал я, глядя на поскучневшего Санька и как-то обмякшего деда. И помощь пришла в лице соседки Романыча, пенсионерки Клавдии Максимовны. По ее совету в какие-то полчаса мы загнали романовского бойца к овцам, в сад, потом всех вместе в хлев. Я вооружился рыскалом. Санек вцепился в барана сзади, а Максимовна смущала бунтаря сухарем. Романыч был поставлен на пост у двери, чтоб вмиг дверью защемить безрогую баранью башку. Наконец я накинул ременную петлю на баранье тулово, и общими усилиями мы выставили его на свет. Но баран, урузумев в чем дело, лихо крутанулся и рванулся назад к хлеву, и все мы тут же повалились друг на друга, но рыскало я не выпустил, хотя и протащился за бараном до самых дверей хлева, где все мы благополучно и застряли. Самым слабым звеном оказался Санек — лежал ничком, как неживой, сохранившая больше сил Максимовна молчком выбралась из завала первой, а вот Романыч исчез из поля зрения. Был и нету. Потом вдруг обнаружили, что Романыч зачем-то лезет по лестнице вверх и уже добрался до шифера крыши.

«Хвостик, смотри, хвостик», — услышал я вдруг знакомый голос и увидел жену, добравшуюся до места событий. «Хвостик, хвостик, не такой, — торжествующе повторяла супруга. — У нашего барана хвостик черный тонкий, чистый, сама стригла помню, а у этого — белый, широкий, лопатой, как у бобра, потому что неостриженный и весь в репьях… значит, выходит, что баран чужой!»

Я отпустил веревку и с ненавистью выставился на чужака, а бобр-баран отдыхал вместе с нами, мирно хрустел сухарем, тянулся мягкими добрыми губами к женщинам и непонимающе смотрел на нас. А может, и понимал все.