Труба Иерихона

Юрий Никитин, 2000

Заокеанская Империя, отчаявшись помешать возрождению России с помощью своих агентов влияния, готовится предпринять прямое вооруженное вторжение. Естественно, под благовидным предлогом – для защиты россиян от их кровожадных соседей. Но президент Кречет и его соратники, отринув прогнившие «общечеловеческие ценности», готовят адекватный ответ зарвавшейся супердержаве...

ГЛАВА 6

Они не зря поглядывают на меня, как мыши из норы. Даже язвительный Коган отводит взгляд, а Коломиец старается не коснуться меня рукавом, чтобы не подхватить бациллу неинтеллигентности. То, что мне сегодня предстоит, я бы не назвал легкой задачей. И трудной не назвал бы. Передо мной поднимается титановая стена, а я перед ней стою с пустыми руками. Правда, когда-то несокрушимые для таранов стены Иерихона пали от звуков простой трубы…

Да, смысл старого сообщения давно утерян. Теперь все придурки… а кроме меня, все на свете придурки… уверены, что труба была какая-то волшебная. Размечтались, емели всех национальностей! Ни фига подобного. А вот ни фига, ибо нет на свете золотых рыбок, говорящих щук и волшебных дудок. Нет!

Но была труба, через которую тогдашний футуролог Никольский выкрикивал доводы, стараясь докричаться до противника. Весомые доводы. Убийственные, сокрушающие!

Докричался. Услышали. Задумались. И — рухнула стена. Могучая и несокрушимая стена, которую не могли разбить ни лихие наскоки легкой конницы, ни удары сотен таранов, ни тщательная осада. Надо и мне рушить, только надо уметь подбирать звуки в этой трубе потщательнее…

Черт, тот же… ну, который дудел… то есть выкрикивал, как жить правильно, в чем есть Истина и ради чего жить и умирать… он же сумел? Он же отыскал те единственно верные слова, от которых Стена рухнула?

Итак, пока Кречет еще разбирается с комиссией из ООН, попытаемся сформулировать то несвязное, что я должен промычать президенту и его правительству. Итак, все люди на Земле всажены в определенные тела и помещены в определенные эпохи. Рожденный в Древнем Риме, я, возможно, считал бы императорскую власть единственно правильной, ходил бы на гладиаторские бои, а после трудового дня посещал бы храмовых проституток.

Родись я в Древнем Киеве, то приносил бы в жертву священному дубу пленных хазар, имел бы несколько жен, по вечерам бил бы палкой статую бога Велеса, требуя больше приплода моим козам.

Но я родился здесь. В теле самца, человека, живу в конце двадцатого века и тоже, как древний римлянин, привычно считаю, что вот сейчас самые правильные наконец-то законы и мораль… ну чуть-чуть шероховатая, дает сбои, но все же самая правильная. Менять уже ничего нельзя. Даже я, футуролог Никольский, то и дело скатываюсь к этому привычному ощущению, а что говорить о простом люде? А мы все простые-препростые…

Да что там Рим или Хазария! Сам еще помнишь время, когда женщина просила стыдливым шепотом обязательно погасить свет, мужчины стрелялись, а обесчещенные женщины бросались из окон, с крыш, с моста, травились, вешались… Тогда это считалось нормальным, а как же иначе, и вот сейчас ты тоже считаешь нормальным, что мир может быть только таков, какой сейчас, мораль именно сегодняшняя самая верная, именно таким все и должно быть, и все должны играть именно по этим правилам!

Хотя нет, ты так не считаешь… когда встряхиваешься, как выбравшийся из воды пес, и ошалело оглядываешься по сторонам. Ну да, ты ж умный, ты догадываешься иногда, что надо встряхнуться и оглядеться по сторонам, посмотреть как бы из другого измерения, и тогда видишь все нелепости, все временности. Но весь мир, можно сказать, считает, что жить и понимать надо только так, и никак иначе. Люди слишком мало живут! Потому всем кажется, что живут в статичном, неизменяющемся мире. А изменяется он как бы где-то помимо нас и сам по себе.

Ни хрена! Мы его и меняем.

Только… только надо отыскать слова, перед которыми рухнет Стена.

От окна слышится журчание серебристого ручейка. А в хрустально чистую воду время от времени какая-то свинья швыряет тяжелые камни. Это гладко и красиво журчит Коломиец, на то он и министр культуры, чтобы журчать, а нахальные реплики бросает грубый Яузов, министр обороны. Потом всплески пошли чаще, журчание перешло в шум порогов, а то и водопада, а тут еще подошел Коган, все трое разгорячились, реплики пошли жестче, злее.

Я прислушался, поморщился. Перемывают кости Штатам… Нет, еще хуже — американскому президенту.

Я смотрел на экран, краем уха слушал их споры. Тугой узел в желудке развязываться не желает. В кабинете Кречета хорошие люди, честные и искренние. Более того — умные. Но вот нападают по мелочам, по частностям. Ах, какая благодать — кости ближнего глодать… Эти глодают кости дальним, но все же грызут кости не системе, а личностям. Ну какая разница, подонок американский президент или святой подвижник? Его конгресс и сенаторы — все сволочи или же сверхзамечательные люди?.. Нет на свете человеческих институтов, куда бы не пробрались мерзавцы и не заняли главенствующие позиции! Нет таких, чтоб не начали хапать, хапать, хапать, а властью пользоваться для того, чтобы ставить в нужную позу молоденьких практиканток из Израиля, или откуда там они прибыли.

Так же точно нет на свете политического учения или религиозного, где пламенных подвижников не сменили бы практичные и циничные дельцы. Так было и с коммунизмом, и с христианством, и так сейчас в любой секте или обществе по спасению пингвинов. Боюсь, так будет еще долго. Вот мы сейчас, в кабинете Кречета, — подвижники. Горим и пылаем, но на смену нам придут… кто? Как ни печально, но с неизбежностью начнут приходить люди, у которых личные интересы выше интересов России…

И что же делать? Как предотвратить?.. Увы, вряд ли это удастся. Но кто предупрежден, тот вооружен. Хоть в какой-то мере… Обличать пороки американского президента, его окружения, клеймить гомосексуализм в штатовской армии и пинать прочие мерзости их образа жизни — это бить мимо мишени. Да, ответит ревнитель демократии, есть у нас мерзавцы и сволочи! Да, пробираются даже во власть! Иногда вся верхушка из одних мерзавцев. Но и они, скованные нашим образом жизни, вынуждены вести страну прежним курсом. А если набили заодно и карманы, то для такой богатой страны велик ли ущерб? Да, наши люди продажны, подлы, но это не значит, что плоха сама система американского образа жизни!!!

Так что если уж Коломиец в самом деле хочет пообличать американский образ жизни, то надо обличать сам… образ. Американский образ, американскую мечту, а вовсе не людей, одни из которых искренне следуют этой мечте, другие прикрываются идеалами демократии, чтобы грести под себя и хапать, как делали они же при коммунизме, при фашизме и прочих измах.

Более того, обличать надо не пороки буржуазных, демократических, коммунистических или прочих строев! Да, не пороки. Надо присмотреться как раз к достоинствам. Не тем, против которых, к примеру, в тех же Штатах ведется борьба, хоть и вяленькая, а которые золотыми буквами на победно реющих знаменах. Под которыми они несут, как они считают, «свободу и демократию» другим странам.

Вот здесь только и есть место для настоящей критики американского образа жизни. А если бить по гомосекам, казнокрадам, развратникам, лихоимцам — то они были и в высших эшелонах церкви, и в аппаратах Гитлера, Сталина, Черчилля, Мао Цзэдуна, и все прикрывались либо рясами, либо партийными билетами.

Итак, как говаривал Козьма Прутков, надо зреть в корень. А корень любого учения — идеал, за которым надо идти. Точнее, предлагается идти. В христианстве это — подставляющий щеки Христос, в коммунизме — Павка Корчагин, в исламе — ваххабит, в фашизме — чистый расовый тип.

А что в идеале американского образа жизни? Конечно, всем нам хочется жить богато и безмятежно, но все-таки… тогда придется отказаться и от той культуры, которую в муках создал Старый Свет. Самый простой пример: чтобы не страдать от мук любви и ревности — юсовцы саму любовь заменили простым сексом. В этом случае все мужчины и все женщины легко взаимозаменяемы. Трагедия Ромео и Джульетты уже нелепость, вывих здоровой психики. Ну подумаешь, появились сложности, родители против. Но вокруг столько свободных парней и девушек!

И так же, как и с любовью, юсовцы упростили всю духовную жизнь человека. Свели к минимуму. Сейчас это те же разумные животные, какими были римляне в своем могучем и непобедимом до поры до времени Риме, владыке обитаемого мира, не знающем соперников. Римляне считали свой образ жизни лучшим из всех существующих, потому что он наилучшим образом удовлетворял их сиюминутные потребности.

Но судьбу Рима знаем.

Только как-то не верим, что все повторяется… И что именно нам предстоит разрушить этот четвертый Рим.

Коган прислушался, сказал вдруг:

— А почему так категорично? А если мирно сосуществовать?

Я смутился:

— Что, бормотал вслух?.. Надо же! Готовлюсь, как перед выступлением на площади. Сосуществовать не получится, вы это знаете. Либо они нас, либо мы их. Их не остановить, они уверены в собственной правоте.

— Звэрь, — с чувством сказал Коган почему-то с кавказским акцентом.

От суматошных мыслей разогрелся череп. Я поднялся, пусть кровь отхлынет в ноги, тихонько отошел, чтобы не мешать работающим людям.

За длинным широким столом восемь мужчин горбятся за ноутбуками. Как простые программисты горбятся, но никому не придет в голову принять их за программистов. Те не бывают такими массивными, медлительными, сдержанно величавыми. Нет, отдельные экземпляры бывают, но чтоб все восемь…

Правда, Коган худой, как червяк, вернее — как финансовое положение страны, но и в нем видна эта министрость, с программистом не спутаешь. Даже с самым толстым.

Вообще-то у каждого из этой восьмерки есть свой кабинет, свое министерство с его многочисленным, как муравьи, штатом. Да и вообще правительство и администрация президента заседают отдельно… но это в устоявшихся благополучных странах. Мы же третий год живем в состоянии постоянного аврала, пожара, кораблекрушения.

Дверь без скрипа отворилась. Марина вошла с большим подносом в руках. На эту простую обязанность подавать горячий кофе команде президента зарятся многие дочери высокопоставленных особ, но Марина много лет подавала кофе самому президенту… правда, тогда он был далеко не президент, так что и эту обязанность оставила за собой.

— Виктор Александрович, — сказала она с мягкой улыбкой, — ваш кофе… ваш биг-мак, хотя это и не патриотично. Кстати, я вам положила сахару на ложечку меньше…

— Почему? — сказал я сердито. — Кофе должен быть крепким, горячим и сладким!..

— Наш медик полагает…

— Медицина — пока еще не наука, — отрубил я нарочито сварливо. — Мой желудок лучше знает, что он изволит. Когда мне было двадцать, я в такую чашку сыпал восемь ложечек! А когда стукнуло сорок, такой кофе вдруг начал казаться сладким. Я перешел на шесть. А теперь вот довольствуюсь всего четырьмя!!!

Марина с улыбкой покосилась на моего соседа. С гримасой сильнейшего отвращения на меня смотрел как на плебея, даже отодвинулся брезгливо, Коломиец, министр культуры. Этот аристократ пьет кофе вообще без сахара. Похоже, даже с юности, если он когда-то был юным.

Горячий кофе взбодрил, вялые мысли потекли быстрее, побежали вприпрыжку. Итак, «тайный кабинет» Кречета работает практически в том же составе. Здесь люди не только честные… или сравнительно честные, но, главное, — не страшащиеся кошку называть кошкой. Ведь сейчас достаточно указать пальцем и крикнуть «фашист» или же «антисемит», а теперь к этому списку бранных слов добавилось еще и «патриот», чтобы девяносто девять из ста тут же умолкли, остановились и, растеряв все доводы, начали испуганно оправдываться, что они вовсе не фашисты, не антисемиты, «даже друг еврей имеется». После чего такой деятель вовсе покидает поле боя, забивается в норку и дрожит в ужасе: на него такое могли подумать!!! А та сторона выходит победителем только потому, что у толпы на определенные слова уже выработаны, как у животных, определенные рефлексы.

К примеру, если германские нацисты взяли для своих знамен древнейший арийский знак изображения солнца, тот самый, который существовал затем в античные времена, Средневековье и до наших дней — на церковных одеждах, то теперь этот знак объявлен запретным. Да не только в законах туповатых стран, но этот рефлекс вбит в мозги обывателя. Того самого, что недалеко ушел по уму от подопытной обезьяны.

Те же эксперименты проделаны с цветом. Коричневый — вызывает устойчивые ассоциации с германскими штурмовиками, а модельеры старательно избегают его, красный — с советской властью, знаменами Октября, что тоже нежелательно, голубой — сионисты и гомосеки… художники всячески изворачиваются, чтобы не изображать такие привычные для символики множества стран и народов предметы, как серп и молот, ибо их успели поиметь на гербе СССР…

Плевать! Я — не дрессированная обезьяна. Я свою голову загаживать не даю. И не пускаю туда ничего насильно, прет ли оно как танк с экрана рекламой или же заползает доверительным голосом приятеля на кухне, который с позиций интеллигента кроет власть, политику и даже гадов на Западе.

У меня есть мозг, который сам отбирает, оценивает, взвешивает. И даже пусть сам господин К., лауреат и международное светило, скажет мне, что дважды два равняется пяти, я отвечу ему: хрен в задницу, господин К.! Уже то, что вы — лауреат и медалист, говорит о том, что вы — на службе. И отрабатываете верной службой на задних лапках.

Коломиец с тем же ужасом на благородном лице аристократа дождался, когда я сжевал непатриотический биг-мак и выцедил остатки кофе.

— Что-то у вас лицо злое, — заметил он осторожно. — Ничего себе не прищемили?

— Я давно уже не танцую, — ответил я. — Да и вообще танцевать не любил.

— Что-то мешало? — осведомился он с утонченностью бывшего поэта.

Но глаза его оставались настороженными, цепкими. С другой стороны ко мне приблизился Яузов, а Сказбуш, глава ФСБ, стоял так, что мог при желании держать меня краем глаза, не поворачивая головы, и прислушиваться даже к интонациям моего голоса.

Коган же сказал с простодушием русского крестьянина:

— Виктор Александрович, мы все знаем, что на сегодня вы должны были приготовить нечто особенное. Поделитесь, а? Когда придет президент, мы ему покажемся такими умными-умными!

Я пожал плечами:

— Вы все знаете, о чем пойдет речь. Империя нас почти поставила на колени, теперь дожимает. Она ударила в самое больное, мы просто обязаны тоже… Это называется ответить адекватно. Все об этом говорят, но пока это только слова. Ответить адекватно — это ударить по их твердыне! Имперцы сами попались, не замечая того, в ловушку собственной пропаганды. Они объявили высшей ценностью всего лишь жизнь, а для этого трусость возвели на то место, где раньше были отвага и доблесть.

— И мужество, — сказал Коломиец горячо, — когда я слышу, как мужчин называют мужиками, у меня все вскипает. Даже внутри!..

— А снаружи? — поинтересовался Коган.

— Везде вскипает, — заявил Коломиец. — Я далек от того, чтобы каждого, называющего мужчину мужиком, записывать в агенты Империи, все-таки дураков у нас больше, чем агентов…

Яузов поднял голову от бумаг. Глаза покрасневшие, прорычал:

— Не хотите же сказать, что наш Сруль Израилевич дурак?

— Нет, конечно, — отшатнулся Коломиец.

— И я тоже, — согласился Яузов самым зловещим голосом. Он повернулся к министру финансов всем корпусом и посмотрел на него в упор. — Я вот тоже человека в кресле министра финансов не рискну назвать дураком. Но если он не дурак, то он не иначе как шпиён…

Коган запротестовал:

— Я как раз никогда не употребляю этого слова! Это вы тут друг друга мужикуете… Виктор Александрович, эти русиш швайн прервали вас на самом интересном месте. Вы предлагаете… тьфу, сбили! Что вы имеете нам сказать за этих бычков?

Я помолчал, давая всем умолкнуть, повернуться ко мне. Когда начали смотреть уже с нетерпеливым ожиданием, сказал мирно:

— Сказать?.. Ответить адекватно — это не значит обязательно раскрыть рот и поколебать воздух. Если американцы начнут терять то, чем дорожат больше всего, это и будет адекватным ответом. А сделать это легко, ибо они сейчас расползлись по всей планете в виде туристов, миссионеров, журналистов, проповедников, Красного Креста, Полумесяца, Корпуса Мира и черт-те чего еще. Но все мы знаем, что главная их миссия — рушить устои тех стран, где они ползают, и навязывать американский образ жизни!

Все молчали. Коган помотал головой, несколько озадаченный:

— Что-то вы уж очень медленно подкрадываетесь к цели. На вас это не похоже. Вам всегда плевать на мнение общественности, а сейчас как будто начинаете к ней прислушиваться…

— К общественности? — спросил Яузов.

Он остро взглянул сперва на Когана, потом себе под ноги. Даже приподнял ногу и, двигая мохнатыми бровями, посмотрел на рифленую подошву.

— В нашем лице, — пояснил Коган. — Итак, что вы хотите сказать?

Я огрызнулся:

— Вам надо сказать прямо? В лоб? Сами постоянно напускаете тумана вокруг любого пустячка, а я вам вслух и прямо? Ладно, вот вам прямо. Я считаю, что пропагандистов надо уничтожать точно так же, как солдат в окопах. Может быть, даже в первую очередь. А они там все — пропагандисты. Правда, в самой Империи это сделать проблематично, зато по всей планете, где расползлись эти заразные тараканы, они уязвимы!

Коган раскрыл рот, но ответить не успел, по кабинету прошло незаметное изменение. Все разом подтянули животики, перестали сопеть и чесаться.