Чтиво для сиесты. Избранные рассказы разных лет

Юрий Кубанин

Беллетристика — литературное дурачество, сродни тонкому надувательству. Несерьёзный жанр, где реальность и вымысел по прихоти автора сплетены в самых неожиданных, порой, невероятных пропорциях. И вопрос всегда только в одном — будут ли фантазии сочинителя столь же занимательны для читателя, как для него самого. Книга содержит нецензурную брань.

Рациональные рассказы

Невыездной

Памяти друга

Был у меня друг по курсантской юности — Коля Ш. Окончив столичное пограничное училище, мы, молодые офицеры, разъехались по разным участкам государственной границы, он на Дальний Восток, я в Закавказье. С тех пор много воды утекло, почти весь наш тогдашний выпуск уже военные пенсионеры, кто-то майором уволился со службы, большинство стало полковниками, есть и генералы. Коля выслужил свои большие звёзды высшего офицерского состава сполна. И то сказать, пока однокашники предавались увеселениям в редкие часы досуга, он корпел над учебниками. К диплому с отличием и лейтенантским погонам добавил свидетельство стенографиста, диплом военного переводчика. Поэтому никто не удивился, когда он получил назначение в разведотдел одного из пограничных отрядов. На этом поприще и построил карьеру. Селфмэйдмэн — человек, сделавший себя сам.

Те из нас, кто, уйдя в запас, осел в Москве и поблизости, или по случаю оказался в городе, поддерживают традицию — несколько раз в году собираться в «пристрелянной» кафешке по мужским праздникам. Увы, помимо этого, всё чаще и по поводу утрат.

На посиделках, как водится, есть о чём поговорить, не исключая впечатлений от заграничных вояжей, ставших доступными в новые времена. Только Коля всё больше слушает, да за других радуется. Несколько раз получал приглашения — составить с семьёй компанию, смотаться на недельку-другую в какую-нибудь интересную страну, родного теперь капиталистического лагеря. На вероятного противника (бывшего, настоящего, и до скончания мирозданья — будущего) вживе посмотреть…

Отнекивался. Неужто генеральской пенсии на жизнь не хватало?

Но вот однажды в тесном кругу выяснилась причина такого удивительного поведения. В скупых красках и в рамках дозволенного рассказ был следующим.

Сегодняшняя молодёжь понятия не имеет, насколько была пронизана жизнь страны идеологией КПСС в совсем недавнем прошлом. И что за «зверь» такой был — партийная комиссия — в структурах учреждений советского общественного уклада. Для тех, кто не в курсе, поясним.

Секретарь партийной комиссии, несмотря на номинальную выборность должности, был, по сути, так называемым серым кардиналом. Без его подписи в личном деле никто не мог рассчитывать на успешность профессиональной карьеры, будь ты хоть мэнээсом в заштатном НИИ, хоть инженером завода, или даже колхозным комбайнёром, которого выдвинули в депутаты сельсовета. Что уже говорить о силовом ведомстве, готовящем разведчиков!

Коля как раз тогда служил в отделе кадров одного ведомственного института, руководство которого решило как-то проверить свой филиал, обучавший иностранных слушателей, на предмет пропаганды советского образа жизни. Назначили группу во главе с председателем парткомиссии Подгузовым В. М., замом сделали Колю.

Проверили. Как положено, собрали коллектив филиала для подведения итогов. Помимо мелких недочётов Подгузов отметил один, по его мнению, весьма существенный:

— Хотелось бы указать командованию части, что использование в учебных и культурно-массовых мероприятиях импортной аудиотехники отнюдь не красит нас, бросает тень на имидж страны, как экономически развитой державы. Считаю факт политически недальновидным и должен отобразить это в отчёте.

Что и говорить, неприятная для начальства филиала оценка, а из уст партийного босса такого калибра — чреватая и оргвыводами. Коля, на правах второго лица в проверяющей комиссии, в целом обязан был поддержать шефа, и поддержал, но постарался смягчить ситуацию.

— Позволю себе всё же не согласиться с мнением Владимира Михайловича. Как коммунисты, да, мы должны признавать недостатки. Техника есть техника, не секрет, что отечественная продукция пока ещё уступает, порой, в надёжности зарубежным образцам. Но хороши же мы будем, если на интернациональной встрече, в присутствии гостей, подчас, очень высокого дипломатического ранга наш магнитофон зажуёт плёнку во время воспроизведения гимна. Да не дай бог, страны-союзника. Не лучшая будет ситуация с точки зрения пропаганды. Да и для поддержания дружественных связей. Так и хочется, в шутку, спросить — вы на какую разведку работаете, Владимир Михайлович, давая такие рекомендации?

Подгузов изменился в лице, раздражённо швырнул карандаш на стол…

Начальник проверяемого филиала, провожая комиссию, улучил момент, в полголоса доверительно поблагодарил:

— Ну, спасибо, Николай Васильевич! Выручили. Сами понимаете, нам возражать Подгузову — себе дороже выйдет…

А вечером того же дня Колю срочно отправили в командировку в Тмутаракань. На месяц. Прямо из дома выдернули, прислали машину и конверт с авиабилетом в один конец. Пятнадцать минут на сборы…

Оказывается, Подгузов был уже в разработке службы внутренней безопасности ведомства, как глубоко законспирированный, суперценный двойной агент, имеющий высшую степень допуска к военным и государственным тайнам страны. Только представьте: свежеиспечённый сотрудник нашей спецслужбы направляется для работы за границу, а его досье с фото в профиль и анфас уже досконально изучили «коллеги» за кордоном. Конечно, контрразведка противника не настолько топорно работает, чтобы интересного советского гражданина брать под локоток и отводить в сторонку прямо у трапа самолёта по прибытии. Держать «под колпаком» объект, когда тот ещё только чемоданы дома пакует — неплохая фора для секретных служб. Особенно, когда рыцарь плаща и кинжала находится в простодушном неведении, что под плащом он уже давно голый, и кинжал у него бутафорский.

Но провалы разведчиков, пусть даже, на первый взгляд, случайные, не повально систематические — всё же настораживают соответствующие структуры.

Есть у контрразведчиков методы вычисления «кротов». И дело с Подгузовым шло к финалу, арест предателя был делом дней. «Вели» его деликатно, избегая ситуаций, которые могли бы его спугнуть. И вдруг он резко засуетился. Спецуправление связи поймало шифровку шпиона о почти вероятном своём раскрытии куратору в посольстве одного сильно недружественного нам государства. С фамилией сослуживца, который, возможно, что-то подозревает. И с паническим требованием незамедлительного вывода. Любым способом. Не только из игры, но и из страны.

О парадоксальном попадании в точку шутливой фразы, грозящей срывом тонкой длительной операции, доложили наверх. Упускать изменника в планы контрразведки не входило…

— Чуть было сам в разработку не попал, но быстро ребята разобрались, кто есть кто и что есть что, — рассказывал Коля. — Поэтому, на всякий случай, в ссылку на месяц и отправили с глаз долой. Чтобы Подгузов немного успокоился, не натворил чего сгоряча. Потом, когда его взяли, выяснили по своим каналам, что меня, со всей семьёй, агентство национальной безопасности нашего партнёра, как теперь принято говорить, внесло в закрытую спецкартотеку. Чёрный список. С грифом — «top secret», без истечения сроков давности. С предписанием всем странам альянса и сателлитам — при моём появлении в пределах их отечеств принимать соответствующие меры. Так и стал я, сам того не желая, пожизненно невыездным. Больно уж в туманной юности фильмом «Укол зонтиком» впечатлился. В конце концов, и при более благоприятном стечении сценарных обстоятельств, нежели в киношной комедии, просидеть остаток дней в Гуантанамо на казённых вражьих сэндвичах — та ещё перспективка. Вот уж точно, где генеральская пенсия ни к чему…

Такая вот история.

Для большинства из нас представление о работе разведчика строится на шпионских детективах, и лубочных фантазиях кинематографистов в стиле похождений Джеймса Бонда. И в этом нет ничьей вины. Киношникам для кассы нужен пресловутый экшн. Да и зрителю (с читателем), признаем, тоже. Так устроен мир — цирк был, есть и всегда будет занимательнее телетрансляций шахматных турниров. Незримые битвы аналитиков-интеллектуалов в цене только у посвящённых. А в их касте не принято принародно трясти грязным бельём, не шоу-бизнес, дурной тон.

И лишь по прошествии должного времени становится возможным чуть-чуть приоткрыть завесы тайн человеческих судеб. В которых нет перестрелок, погонь и зубодробительных схваток. А есть повседневная честная профессиональная служба во благо родины. Со стороны посмотреть — рутина. Незрелищная работа, однако, с риском, по прихоти Фортуны «попасть под раздачу» с непредсказуемыми последствиями. Как и случилось в жизни моего друга.

Недавно его не стало. Проклятый «ковид»! Не разбирает чинов, наград и званий. Не хотелось бы скатываться в пафос, но есть такое понятие — соль земли. В переводе с метафорического языка — людская цементирующая основа страны. Сталевары и пахари, учителя и врачи, солдаты и стражники…

Таким был и Коля. Кристалликом в фундаменте.

Нирвана

Это — сокровище, подаренное мне:

это маленькая истина, что несу я.

Но она беспокойна, как малое дитя:

и если бы я не зажимал ей рта,

она кричала бы во всё горло.

Ф. Ницше, Так говорил Заратустра

Тема тюремного быта и его «романтики» в последние времена стала модной в кино и беллетристике. Спрос диктует предложение, творческая интеллигенция активно осваивает словари блатного жаргона, дабы при знакомстве с их интеллектуальной собственностью у читателя не случилось когнитивного диссонанса.

Так сложилось, что три года моего детства прошли по соседству с зоной. Моя мать служила в ней врачом, мать моего тогдашнего дружка была в колонии начальником отряда. Бесконвойные сидельцы, выходя на хозработы вне лагеря, нередко просили нас, десятилеток, сбегать в сельский магазин за чаем, или куревом (заведующая сельпо знала для кого мы отовариваемся папиросами, вопросов не возникало). Волей-неволей мы пропитывались специфическим сленгом, и без всякого умысла — блеснуть перед рафинированными сверстниками умением «ботать по фене», пересыпали ей обыденную речь.

В тюремной истории, которой собираюсь поделиться, конечно, трудно избежать жаргона. Но и замусоривать им текст, чтобы впечатлить кого-либо филологически-разносторонним знанием жизни, нет ни малейшего желания. Будем считать, что я сделал для вас литературный перевод.

Дверь камеры СИЗО с лязгом отворилась. Переполненное помещение на мгновение перестало копошиться и разговаривать разговоры. На пороге стоял Старик. Седая голова в ёжике жёстких волос сидела прямо на развёрнутых плечах. Фигура чуть ниже среднего роста дышала спокойной силой душевного и телесного здоровья. Приглядевшись, можно было с удивлением найти, что Старик ещё совсем не стар. Если даже и на седьмом десятке, то далеко до размена на восьмой.

— Вперёд! — скомандовали за спиной Старика.

Он шагнул в духоту камеры, гулко бухнула за спиной дверь, проскрежетал ключ в замке, всё стихло.

Ослепительно белое полотенце лежало перед Стариком на сером бетонном полу. Камера молчала.

— Извините, — сказал Старик в пространство, ещё не выделив главаря в полуголой массе, — я где-то слышал, что бывалый человек должен вытереть ноги об это полотенце. Вроде визитной карточки, что ли… Но я первый раз в тюрьме, и, верно, последний. Здешним законам не обучен. Извините.

И переступил через белоснежный прямоугольник ткани. В камере всё на секунду ослабло, кто-то хихикнул. Теперь Старик безошибочно нашёл главного. В светлом, самом дальнем от отхожего места углу четверо играли в карты.

Стараясь не задеть свисающих с верхних шконок ног и верёвок с сохнущим нательным бельём, Старик приблизился к играющим.

— Извините, — обратился он к тому, кого принял за главного. — Извините, где я могу расположиться?

Компания продолжала своё дело, и ухом не повели. Зато вдруг рядом со Стариком истерично захохотали:

— Не, ну ты слыхал, Бугор! Где ОНЕ могут расположиться?! А с тётей Парашей в обнимку!..

Внезапно, как бы повинуясь незримому приказу, «шестёрка» заткнулась и как сквозь землю провалилась.

Сидящий лицом к Старику в позе Будды человек бросил карты рубашками вверх на одеяло. Тут же его примеру последовали остальные трое.

Он ничего не говорил, лишь смотрел на Старика. И тот опять не уловил ни жеста, ни взгляда, ни движения, которыми в камере руководилось всё, включая теперь и его жизнь.

С ним заговорил другой, по правую руку от Бугра, слегка усохший от регулярных ходок в зону верзила в вернисаже наколок. Заговорил неожиданно нервным голосом в патоке напускного елея:

— А ты ответь, мил человек, сперва — кто есть таков, откудова, да за какие такие заслуги пансион тебе такой от властей отломился?

Старик поймал взгляд молчащего авторитета и ничего там не увидел, кроме скуки и усталости. Или так ему показалось.

— Надо отвечать? — спросил тихо.

— Ответствуй, мил человек, ответствуй… — вёл свою роль верзила. — Да не разволакивай биографию. До коих лет ты мамкину сиську сосал — нам без интереса…

— По какой статье залетел? — перебил верзилу человек, расположившийся полулёжа слева от авторитета.

— Наезд я совершил. Парня сшиб…

— Что-то не упомню, чтобы за наезд сразу на казённые харчи приноравливали, — заметил «дознаватель».

— Неужто прямо насмерть зашиб? — опять нарисовался откуда-то «шестёрка».

— Закрой поддувало, сявка! — шуганул того верзила.

— Насмерть. — Старик отвечал ровно, как и положено на Страшном Суде. — Уехал я с места ДТП. Скрылся. Старуха у меня больная, испугался… Думал, просто зацепил крылом парня, обойдётся, пронесёт… Не обошлось. Нашли.

— Н-да, при таких раскладах, пятерик тебе светит, старикан. Выйди всё малёк по-другому — трояком бы отделался. А с УДО, считай, ознакомительной экскурсией. А так… Больно ты хорош для ментовской отчётности. Верняк — и отмазки у тебя нету.

— Нет…

— Тогда определяйся, старый, где найдёшь. Здесь каждый сам за себя, один бог — за всех. Глядишь, обкатаешься… — компания вернулась к игре.

Камера зачесалась, заёрзала, затрясла барахлом. Старик остался один.

На нарах спали по двое, сидели по трое-четверо. Приткнуться было негде. Теперь Старик увидел это ясно. Понял и то, что Бугор с прихлебателями нужны здесь для чего-то иного, нежели для заботы о заблудших.

Более ни к кому не обращаясь, Старик пробрался к стене у толчка, забетонированного вровень с полом за символической перегородкой. Достал из матерчатой сумки с личными вещами постельное бельё, положил стопкой на пол, сел на неё, прислонился спиной к стене, вытянул ноги. Сумку пристроил рядом. Какое-то время смотрел прямо перед собой, потом прикрыл глаза…

Шестёрка-шут помочился, щёлкнул об живот резинкой спортивных штанов, склонился над Стариком.

— Не, ну ты глянь, Бугор! Щемит, аки агнец божий! Или больной, или святой…

Пришло время обеда. Старик не торопился, наблюдал.

Первыми принимали пищу блатные. Полновесные порции для них аккуратно подавались в раздаточное окно под глазком наблюдения. Штатные прихлебалы разносили еду по привилегированным нарам, почтительно подавали, тёрлись рядом, готовые к услугам по малейшему знаку. Сами ели во вторую очередь, вымыв после клиентов их посуду. Комковатые пригарки перловки раздавались низам слёту.

Выбрав кашу из миски, Старик направился к единственному крану с холодной водой над чугунной раковиной с облезлой эмалью. Шестёрка был тут как тут.

— Ну как халявный хавчик, старый? Вкусный? Язык не проглотил?

Ночь Старику пришлось провести на холодном полу. Из дневных наблюдений следовало, что места на нарах и очередь на них строго расписаны в соответствии с негласным табелем о рангах. В жёсткой иерархии зарешёченного пространства льготы по возрасту не полагались. Отсчёт значимых заслуг в зековской бухгалтерии для «первопроходцев» начинался с шагом за порог камеры. Только для рецидивистов стаж существования за пределами морали принимался в расчёт полностью, со дня первой ходки.

Утром, сквозь узкое зарешёченное оконце нехотя вполз рассвет. Несвежая угрюмая биомасса под воздействием серого света пришла в шевеление, стала пучиться и стекаться к умывальнику.

Когда Старик с мыльницей и зубной щёткой в руках вернулся к своему месту у стены, пакета с вещами не было.

Конец ознакомительного фрагмента.