Убить Горби

Юрий Костин, 2011

Павлу, молодому офицеру спецслужб, доверено важное дело: охранять находящегося на отдыхе в Форосе президента СССР Михаила Горбачева. И никто не догадывается, что у него есть еще и тайное задание: ликвидировать первое лицо страны. Павел не выполняет приказ и тайно вывозит Горбачева из Фороса, чем навлекает на себя гнев заказчиков. И теперь ему необходимо спасти президента и уцелеть самому. А в стране в это время начинается переворот…

Глава третья

СЕРЕДИНА ВОСЬМИДЕСЯТЫХ

«Лошади умеют тоже плавать, но не хорошо, не далеко… Глория по-русски значит слава…».

Гулким эхом раскатывалась по перелеску жалостливая песня под гитарный аккомпанемент. Исполнитель, похоже, был нетрезв, однако в голосе и при слухе. Нарушая земные физические законы, звуки фантастическим образом смешивались с запахом дыма и чего-то вкусного и долетали до палаточного лагеря от костра, разведенного у реки еще днем.

Как дальше жить после невероятного числа впитанных душой и телом откровений!? Как возвращаться в пахнущий «семьдесят вторым» бензином мир: туда, к автобусной толчее и очередям за выброшенным на народные прилавки финским сервелатом, мусорным бакам в подъездах и высоковольтным проводам, узурпировавшим заоконные пейзажи страны? Уезжать отсюда, где деревья и примятая к земле густая трава, картошка «в мундире» и перепачканные золой губы твоей первой любимой?! И уезжая, бросать первые и последние в жизни сны наяву и общество, где каждый первый твой друг и брат? Ни за что.

Такие мысли роились в Пашкиной голове, когда он, откинув полог палатки, вступил в предрассветную темень подмосковного леса. Рассеянно поискав спрятавшийся ботинок, он застыл, стараясь продлить миг наслаждения красотой природы, которую в полной мере дано ощутить на контрасте только обитателям городов.

С приближением утра становилось зябко, но все равно было комфортно. Опять же, испугавшись похолодания, попряталось злое комарье, и голова перестала пульсировать от выпитой накануне «шипучки».

«Водки бы…», — подумалось Пашке, когда он все же нащупал в траве обувь.

Не то что бы хотелось выпить, но для куража и поддержания компании следовало выступить по-взрослому. Компания уже провела на Оке двое суток, народ привык к свободе, а организм начал воспринимать спиртное как обычную воду. Только вдохновение прибавлялось от часа к часу, да и певец у костра пел все громче и с большей самоотдачей.

Они приезжали сюда по выходным, и их времяпрепровождение предсказуемостью действий и последствий было сродни священному обряду древних греков или римлян, скорее даже, более дикой островной цивилизации. Собирались, закупались, ехали на автобусе и электричке к месту дислокации, ставили палатки, разводили костры, выпивали, что-то готовили, пели песни, мечтали, водили девчонок глядеть на звездное небо.

В палатке произошло шевеление и кто-то позвал Пашку утрированно домашним тоном:

— Милый…

Вместо ответа на столь интимное и не совсем уместное обращение к своей персоне, Пашка громким и хорошо поставленным голосом сделал заявление:

— Все, остаюсь тут, буду жить в лесу как партизан.

Тотчас на свет выкатилось черноволосое создание, облаченное в белого цвета толстовку и вареные джинсы — сокурсница по МГУ Катерина.

— Остаешься в лесу? — переспросила она. — Будешь ждать, когда вернуться немцы или сразу начнешь мосты взрывать?

— Доброе утро, принцесса, — Пашка галантно помог Катерине выбраться из палатки. — Хорошо ли почивать изволили?

— Какая такая принцесса? Бери выше — королевна! — улыбнулась девушка.

— Я не против: будешь сегодня Екатерина Великая.

— Сейчас, только марафет наведу. Где моя «Пупа»?

— Твоя кто?

— Мужчина, занимайтесь своими делами, дайте даме подготовиться к выходу..

С ней он провел предыдущий вечер и половину нынешней ночи. Однако, ничего такого между ними не было. Обнимались, целовались, да и уснули потом, поскольку оба выпили накануне прилично. Впрочем, взасос действительно нацеловались от души, прямо как дети, но так, что у Пашки в какой-то момент свело скулы. Однако он все равно ощущал себя существенно лучше, чем в самом начале их поездки, когда, казалось, шансы равны нулю.

Между тем Катерина преданно и неожиданно по-хозяйски прислонила голову к его груди и обняла за шею.

«В крови это у них что ли у всех, сразу вот так хомутать парней», — размышлял Пашка.

Но от нее так сладко пахло утром и духами, что он готов был капитулировать безоговорочно, без аннексий и контрибуций.

«Жениться на тебе, что ли?», — подумал он и тут же прогнал эту вредную мысль, столь дерзко нарушившую границу свободолюбивого «я».

— А ты клевый чувак, Павел, — подала голос Катерина. — Я бы тебя на себе женила.

Пашка вздрогнул.

— Не бойся, — она засмеялась. — Пошутила. К тому же, ты разговариваешь много, а мало делаешь… Ничего, это можно исправить.

— А у тебя выйдет? — поинтересовался Пашка с улыбкой.

— До сих пор не жаловались.

— Че, много было других? — с натянутой улыбкой спросил он, не пытаясь скрыть раздражение столь неуместной в данных романтических обстоятельствах откровенностью.

— Тоже мне вопросик! Можно подумать, ты девственник. Целуешься как зверь. Где так навострился?

Пашка сделал вид, будто прислушивается к песне у костра…

Выткался на озере алый цвет зари,

На бору под соснами

Плачут глухари…

На самом деле он устыдился совсем уж мальчишеской гордости, невольно охватившей его. Сплошные «американские горки» — вот что такое общение с этими девушками.

— Паша! Катя! — послышался голос Лешки с параллельного потока.

— Мы тут! — отозвалась Катя и отчего-то сильнее прижалась к Пашке.

— Ага! Вот вы где, голубчики! — Лешка вырос будто из-под земли, в дурацкой шляпе с красным кантом, привезенной родственником из Венеции. Из-под шляпы торчали светлые кудри — вечный повод для придирок преподавателей с военной кафедры. — Чего вы тут застряли? Побежали к костру, там «Пинк Флойд» дают!

— Чего? — уставился на него Паша.

— По приемнику «Пинков» крутят, — пояснил Леша. — Ну, пошли скорей!

— По «Голосу»?

— Хватит вопросов, голубок. По нашему, по нашему приемнику!

Они поспешили на звуки сильно популярной, но очень запрещенной песни.

Собравшиеся у костра сидели и молча слушали, уставившись на «ВЭФ», будто это не транзистор, а телевизор или даже сцена, на которой выступают великие и недоступные музыканты.

Голос диктора вывел всех из оцепенения:

— На волнах «Маяка» прозвучала песня «Темная сторона Луны» в исполнении ансамбля «Пинк Флойд» из Великобритании. Творчество этого коллектива пронизано острой социальной тематикой…

В костре трещали горящие ветки, кто-то громко расхохотался внизу по реке, и эхо растиражировало этот хохот по лесу. Тут же несмело запел соловей. Потом, где-то вдалеке, еще один и, наконец, мир ожил и защебетал, застрекотал, проснулся. Наступал новый день.

Лешка, склонный поэтизировать жизнь в любой мало-мальски подходящей ситуации, так и сказал:

— Наступает новый день новой эры, ребята. Я вам точно говорю. Все, что происходит, абсолютно неслучайно.

— Да уж… — протянул парень, всю ночь напролет развлекавший компанию пением и игрой на гитаре и, забренчав по струнам, симпатичным баритоном затянул:

Заходите к нам на огонек

Пела скрипка ласково и так нежно

В этот вечер я так одинок…

— Погоди-ка, — прервал процесс творческой самореализации Пашка. — Это что получается, «процесс пошел»?

— Знаетя, гласность в действии, хотя кое-кто все еще думает, что здесь вам не тут, — подражая Горбачеву, констатировал Леша и потянулся за банкой кабачковой икры. — Е-мое! Кто икру сожрал?

Священный обряд в лесу был нарушен, казалось, вполне ординарным событием — музыкой, прозвучавшей на радио. Все уже привыкли к разговорам о перестройке, к гласности, то есть к тому, что стало безопасно говорить правду., о прошлом страны. Но «Пинки» по советскому радио — это было слишком. Это уже был знак!

Вдруг на опушке леса «нарисовались» несколько крепко сложенных парней. Пашке стало не по себе. Неприятный холодок пробежал по спине. Он сразу понял: драки не миновать. А дома, между прочим, лежит повестка на завтра: «Явиться в районный военный комиссариат…».

Пашка с недавних пор перестал бояться драк, поскольку его неуемность и склонность к приключениям помогли набраться соответствующего опыта. Последний эпизод случился на танцах (там всегда дрались) в поселке неподалеку от Волхова. Туда его занесла нелегкая, а, точнее, мимолетное амурное увлечение по имени Лена. Он влюбился так, что очертя голову бросился в омут — отправился за ней в ее родные края, прогуляв учебу и забросив думы о высоком.

Родина возлюбленной встретила Пашку плохо. Уже на вокзале ему пообещали навалять, если «не отвяжется от Ленки Лавровой».

Кстати, фамилию ее смелый любовник-путешественник узнал только от местных пацанов. Они, между тем, пугали также скорым возвращением ее воздыхателя из армии и соответствующими последствиями для городского белоручки.

Испугавшись недружелюбия земляков, Лена поспешила объявить Пашку своим столичным братом, что ненадолго охладило страсти. Однако подвохи и засады теперь мерещились Пашке повсюду, он не мог сконцентрироваться на романтических чувствах.

Вдобавок ко всему отвязная девчонка Лена возжелала посетить местную дискотеку. Нехорошее предчувствие мучило Пашку еще на подходе к колоннаде, украшающей клуб — окутанную винными парами территорию музыки, страстей и всяческих опасностей. Выйдя на танцпол, Пашка с ходу получил от кого-то в челюсть, увернулся от второго удара и сразу позорно ретировался. А драка пошла своим чередом и без него.

На улице Пашка наткнулся на парня, который вместе с Ленкой приходил встречать его на станцию. Парень повел себя по-товарищески: задушевный разговор плавно перешел в распитие бутылочки дефицитного «Алиготе», потом еще пили какую-то несусветную гадость из двухлитровой банки, сидя на крутом утесе.

Бесконечная красота звездного неба отражалась в неспешных водах реки… Пашка расслабился и поведал новому другу всю правду… Признался, что никакой он Ленке не брат, а самый что ни на есть ухажер, что, скорее всего, любит ее и подумывает увезти в Москву. Еще, зачем-то соврал, что у него квартира на улице Горького в доме, где живет Пугачева, и что он собственными глазами видел, как певица выносила на улицу мусорное ведро, доверху заполненное пустыми пивными банками, которые в Союзе и без пива высоко ценились в качестве предметов интерьера, так что выбрасывать их было не принято.

История про певицу и пивные банки нового приятеля и собутыльника Павла нисколько не тронула — он ее будто и не услышал. Не оценив откровенности, тут же попытался собственными силами отомстить москвичу за коварство и ложь, но один справиться с ним не смог и, извергая угрозы и утирая кровь из разбитого носа, помчался за подмогой.

Недолго думая, Пашка поспешил на станцию, попутно проклиная организаторов строительного отряда «Астрахань-1985», свою наивность, а также лень, помешавшую завершить обучение в секции «Самбо-70».

Бежал он очень быстро, поскольку отдавал себе отчет в реальности печальных последствий для своего здоровья и даже жизни от возможной встречи с местными ребятами.

Он уже никогда не забудет, как за фиктивным «братом Ленки» гнались ее пьяные и на удивление резвые женихи, как он на ходу запрыгивал в уходящий в неизвестность поезд, как проводница настойчиво пыталась сбросить его с подножки в лапы врагу. Она так вдохновенно отдавалась этому процессу, что поцарапала ему плечо и оторвала две пуговицы от рубашки. А с платформы в него летели камни и еще какие-то тяжелые и опасные отходы социалистического производства.

Он не забудет, как, отдышавшись, не нашел ничего лучше, как поделиться своей драмой с проводницей. За это неожиданно для себя снискал ее полное доверие, уважение, пластырь на раненое плечо, горячий чай и шоколадку. В итоге назвав Ленку дурой, проводница прозрачно намекнула на готовность пожалеть его, несчастного, по крайней мере на одну ночь, пока поезд не прибудет в столицу.

В принципе Пашка был готов на многое после пережитой опасности, но им помешал зашедший «на огонек» начальник поезда.

Отогнав воспоминания, Пашка вернулся в реальность, где ему и его товарищам противостояли превосходящие силы потенциального противника.

— Здорово, ребята и девчата, — пробасил крепко сбитый субъект с низким лбом и густыми, как у Брежнева, бровями. — Присоседиться можно?

— Располагайтесь! — ни с того ни сего весело произнесла Катерина.

Деревенские по-хозяйски расположились у костра. Они явно чувствовали свое превосходство и готовы были в любую секунду воспользоваться им.

— Выпить есть что? — спросил бугай с грубым лицом кельтского наемника.

— А вы что, в гости без выпивки ходите? — съязвил Лешка.

«Все, сейчас начнется, — подумал Пашка. — Леха, Леха, чего ты все время на рожон лезешь?».

— Это кто у нас тут такой борзый? — ухмыльнулся бугай.

— Да ладно вам, ребята, хватит, — примирительно произнесла Катькина подружка, которую та пригласила на мероприятие, чтобы сравнять количество девочек и мальчиков в компании. — Вот, пейте, пожалуйста. Она протянула деревенским остатки «Кубанской».

— А че так мало-то? — скривил губы «кельт». — Хотя, ладно, хрен с вами, потому как дареному коню в жопу не смотрят.

Деревенские засмеялись.

— Кто у вас на гитаре играет? — поинтересовался парень с густыми бровями.

Пашка предположил, что густобровый в компании местных старший, потому как вел себя уверенней остальных, первым заговорил, да и место у костра занял самое лучшее, на бревне, на оптимальном расстоянии от огня…

— Ну, я играю, а что такого? — угрюмо отозвался гитарист.

— Зовут как?

— Ну, Ваня.

— Не нукай, не запряг. Дай поиграть.

— Ну, на…

Ваня протянул местному гитару. Тот, неловко обхватив гриф, задребезжал струнами и фальшивым голосом затянул:

— Снег кружится, летает, летает… И, блин, чем-то там кружа, заметает зима, заметает, все, что было до тебя-я-я-я-я!!! Гитара у тебя хреновая, не строит. — Он с размаху саданул инструмент о ствол дерева. Гитара застонала в последний в своей жизни раз, и сломанный гриф повис на струнах.

Все тут же вскочили со своих мест.

— Ой, мамочки, что-то сейчас будет, — пробормотала Катерина, закрыв лицо руками.

— Ты что, с ума сошел? — прошипел Ваня бугаю.

— Че ты там буробишь, плесень?! Кто с ума сошел? Я с ума сошел? Че, жить надоело, боец? — Бугай надвинулся на Ваню.

Пашка с грустью осознал, что их сейчас нещадно побьют. Городских у костра было семеро, парней из них всего четверо. Ваня-гитарист появился вечером невесть откуда, да так и остался в их компании песни петь. Будет он драться или нет — непонятно…

Самое гадкое — их отметелят на глазах у девушек. Пашка вспомнил, как Катерина шептала ему в ночи: «Ты такой мускулистый… Мужчина…».

«Да уж, мужчина… Хожу в штанах, курю, целоваться научился, а больше… никакого толку».

Пашке аж до тоски не хотелось в очередной раз опозориться, упасть в своих собственных глазах.

Он вспомнил, как много лет назад, еще в школе, играя с другом в мушкетеров, они, вооружившись самодельными шпагами, пришли на школьное футбольное поле пофехтовать. Как раз на пике дуэльной доблести нагрянули по их душу ребята из соседнего, враждебного микрорайона. Пашка с другом, прихватив шпаги, пустились наутек. Отдышались только в Пашкиной квартире. Поначалу отводили друг от друга глаза и, не переведи они в тот вечер все в шутку, неизвестно, чем бы в итоге обернулось позорное бегство для их дружбы. С тех самых пор Пашка дал себе зарок не идти на поводу у собственных страхов, когда есть однозначный выбор — так стыдно было ему за свою трусость в тот злополучный вечер.

И теперь здесь, на берегу русской реки Оки, в лесу, он понял, что выхода нет. Выбор очевиден, поскольку нерешительность может быть смерти подобна.

— Погоди-ка, — он обратился к зачинщику ссоры. — Можно ведь поговорить…

Бугай, казалось, удивился:

— Ого! Кто это тут хочет поговорить? Ну, иди сюда, я сейчас…

Закончить фразу ему не пришлось. Сжав кулак, Пашка что есть мочи ударил деревенского. Тот не устоял и рухнул в костер. Куртка тут же вспыхнула. Деревенские, вместо того, чтобы броситься на помощь товарищу, дружно отскочили в сторону. Уже не соображая, что делает, Пашка нанес лежащему противнику два мощных удара ногой в область живота, одновременно вытолкнув его из костра. Тот изловчился и ударил Пашку ногой. Удар пришелся в глаз.

— Ага, тебе мало! — прошипел Пашка, тяжело дыша. — Ну, тогда — на! — Он врезал противнику в ухо.

Рука заныла от боли, стало жарко, пот заструился под свитером. Страх и нерешительность прошли. Пашка обернулся и двинул в сторону очередного соперника.

— Товарищи колхозники, уходите, он больной на всю голову, — предупредил деревенских Лешка, и все увидели, что и сам он держит в руке внушительных размеров дрын. В голосе его чувствовалось волнение, но полет фантазии остановить было уже невозможно. — Его под Кандагаром контузило. Он не уймется, дурак, пока кого-нибудь не убьет. Так было в Крыму в прошлом годе. Собрались мы, это, на дискотеку..

Но уже некому было слушать Лешкины придумки. Деревенских след простыл. Чудесным образом исчез, испарился просто, единственный пострадавший — главарь.

— Да… — протянул Лешка. — Жал ко-то как.

— Чего? — дрожащим голосом поинтересовалась одна из девчонок.

— Не вышло смычки между городом и деревней…

Пашка огляделся. Хотелось увидеть Катерину, услышать от нее правильные, соответствующие героическому пафосу ситуации слова. Еще захотелось выпить. И умыться. Опять же болела рука и ныл глаз.

— Пашка! Это было нечто! — Лешка и остальные ребята бросились к другу, обнимая и хлопая по плечу. — Д’Артаньян ты наш, Атос с Портосом, Сирано де Бержерак, Брюс Ли и все остальные в одном лице!

Подошла Катя. Пашка победно улыбался, глядя на нее.

— Идиот! — неожиданно произнесла она и, круто развернувшись, зашагала к палатке.

— Вещички пошла собирать!? — бросил ей вслед Лешка. — Давай, вали к своим деревенским.

— Леха, хорош, не надо, — Пашка потрогал глаз. — Блин, синяк будет, а мне завтра в военкомат идти…

* * *

В военкомате разговор был недолгий.

— О! Мой кадр! — радостно воскликнул офицер, лишь только Пашка, украшенный синяком под глазом, переступил порог кабинета. — Пойдешь в Воздушно-десантные войска. Можешь вопрос считать решенным. Тем более, служить тебе в командном составе, не дрейфь. Кругом!

Когда Пашка вышел из кабинета, второй обитатель комнаты, в гражданской одежде, произнес:

— Погоди, Коля, есть у нас для этого парнишки получше применение… Пусть доучится, а там посмотрим. Кадр растет крутой не по годам. Есть характер.

— Следовательно, если есть характер, тогда точно мой кадр.

— Говорю тебе, погоди. У него вместе с характером еще и интеллект развит не по годам. За ним мы давно уже… в общем, наблюдаем. Такого жалко брить в афганскую-то команду..

— А ты думаешь, туда одни дураки попадают?

— А что, только умные и блатные?

— Тогда не о чем мне с тобой говорить.

После военкомата Пашка решил посидеть в скверике у Пионерских прудов с закадычным другом Лешкой. Тот смотался до обеда в винный магазин в Столешников переулок, не без труда протиснулся без очереди к прилавку с очень злой продавщицей и купил за шесть с лишним рублей «шипучки» — бутылку газированной жидкости под названием «Салют». И теперь они с удовольствием «уговаривали» ее теплой за разговорами о собственном будущем.

— Вот загребут меня в армию, Леха, вернусь я в институт дебил-дебилом… Впрочем, может, оно и к лучшему.

— Конечно, к лучшему. Ты же у нас воин.

— Да ладно…. Хочется, Леха, чего-то, а сам не знаю, кого…

Друзья рассмеялись.

— Катя не звонила? — осторожно поинтересовался Леша.

— Нет, — Пашка вздохнул. — О, женщины, вы губите нас, мужчин, своей жеманностью! Или это кокетство называется?

— Не знаю, — Лешка задумался. — Дуры?

— Знаю же, хочет позвонить, а не звонит, — продолжал Пашка. — Вот к чему им надо так себя вести, ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?

— Ну, девчонки ведь, — развел руками Алексей.

— Спасибо, Лешка, теперь все понятно.

— Да ладно, чего ты? Может, у вас будет теперь платоническая любовь. На расстоянии. Хотя это — извращение.

— Нет, — ответил он, помолчав. — Не бывает платонической или плотской любви. Бывает просто любовь и плотская радость общения, сходная с дружбой. Когда вот прямо физически трудно обходиться без другого человека. И все. У меня, честно говоря, такого пока не было, ты ведь знаешь.

Лешка развел руками.

— Паш, мне иногда кажется, ты никогда не повзрослеешь. Как же тебе будет трудно жить-то! Вот ты умней меня, эрудиция у тебя. Помнишь, когда Сталин родился и год восстания Спартака. А все равно я в жизни понимаю больше твоего. В житейском плане.

— Знаю. Это потому что у тебя ум крестьянский. И подход ко всему такой же. Уверен: вырастешь, обзаведешься дачкой, «запорожцем», цыплят станешь разводить…

Лешка в ответ только рукой махнул.

Посидели в тишине, полюбовались прудом. На противоположной стороне прогуливалась парочка влюбленных. Остановившись у скамейки, они долго целовались, не обращая внимания на прохожих.

— Я чего думаю… — Пашка вздохнул. — Скажи, а вот как все дальше повернется, Лешка? Куда жизнь нас забросит? Неужели быт засосет? И станем мы как… Ну, вот, к примеру, как эти чуваки.

Пашка указал на двух мужичков, устроившихся на лавке неподалеку. Они склонились над шахматной доской и напряженно обдумывали очередные ходы. Под лавкой стояла начатая бутылка то ли портвейна, то ли «бормотухи» и два граненых стакана.

— Печальная картина, — пробормотал Алексей. — Ну, я думаю отчего-то, тебя быт не засосет. Да и меня вряд ли, несмотря на цыплят и курей. Кстати, ты меня уже заманал своими курями, не первый раз про это говоришь!

— Кто его знает… Ты погляди на них — вот это может быть нашим будущим. Сколько им сейчас? Лет по сорок — пятьдесят? Считай, жизнь кончилась. И все, что у них осталось — эта лавка, портвешок да шахматы. Кошмар. Лучше сразу повеситься. И еще дома «ждет холодная постель…».

— А тебе чего надо в жизни? Ну, кроме Катерины твоей?

Пашка усмехнулся.

— Не знаю… Мир хочу посмотреть. В океане поплавать. Чтоб вода теплая и без медуз. Хочу «Дип пепл» живьем послушать. Впрочем, это не обязательно, да и где их искать-то? Желаю также купить себе много чего из одежды, двухкассетник новый, «шарп — три семерки». К твоему сведению, у нас с Катькой пока ничего не было.

— Ну, парень, — весело проговорил Леша, — тогда дел у тебя непочатый край. А я вот институт закончу, обязательно пойду работать к отцу к «КБ». Там у них зарплата реальная и сотрудничество с буржуями. В Венецию поеду. Шляпу себе новую куплю.

— У тебя же папа невыездной, значит, ты тоже не очень выездной. Какая на фиг Венеция?

— Ну и допустим… У нас страна большая. Я еще нигде не был, ни в Сибири, ни на Кавказе. В Прибалтике не был. «Широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек!».

— Да, я тоже в Прибалтику хочу. Там, наверное, клево. Шпроты повсюду, жвачка «Калев». И бальзам рижский.

— Бальзам — плохо. От него башка трещит и качается потолок.

— Уж конечно! Это если лакать по-черному, как ты любишь.

— А помнишь, как мы мечтали прокатиться по маршруту «подвесок», от Парижа до порта Кале?

— Еще бы… Детство… Но детство ушло, Леха. Ты знаешь, как я себе представляю настоящую жизнь?

— Ну?

— Помнишь у Евсикова Толика видик смотрели? Там еще эта группа «Тен Шарп», где они на море, на катере? Музыка, девчонки красивые и главное, добрые, ветер в волосах и сво-бо-да!!! Лешка! Ты был когда-нибудь по-настоящему свободным?

— Я-то? Никогда.

Пашка вдруг отчетливо понял: это правда, ведь Лешка всегда был самим собой, а значит свобода для него — вопрос давно решенный. Он заметно погрустнел, отвернулся и уставился в пруд.

— Другое дело, у меня этого уже никогда не будет… — пробормотал он.

— Как так?

Пашка помолчал, потом пробормотал задумчиво:

— Послушай, Леха, я тебе хотел рассказать… Хотя лучше потом.

— Да ладно, Паш, начал — говори уже.

— Не, не могу.

— Ну и черт с тобой. — Лешка махнул рукой. — Может, в «Яму» смотаемся?

— Неохота. Давай здесь еще посидим.

— Ладно… Слушай, а это… в клипе «Тен Шарп»… ты почему считаешь, что девчонки там добрые?

Вместо ответа Пашка вполне серьезно признался:

— Уехать отсюда хотел… — Серьезно. Как Хосе. Помнишь, испанец учился у нас до девятого класса? Хосе Суарес Эстрадо. Видишь, даже помню, как зовут. Интересно, как он сейчас?

— Как, как? На корриде сидит и испанское вино накатывает.

— Он жизнь видит, мир. Границ нет… Студенты там из страны в страну путешествуют автостопом, рюкзачок за спину — и поехали! А мы с тобой и до болгар до сих пор не доехали. А я хочу жить, как нормальные люди.

— Я тебе так скажу: мне у нас нравится, — строго заметил Алексей. — И уезжать отсюда — это, знаешь, надо быть полным дебилом. Будешь рассказывать по «Голосу» как угнетали тебя, да? Про кухню шестиметровую? Как Солженицын?

— Причем тут Солженицын?

— Видел по телевизору его интервью американцам. Он рассказывал, как не в кайф у нас жить, про ракетку еще самодельную нес какую-то чепуху.

— Разве это неправда?

— Неправда!

— Неправда?! — Пашке показалось, в голове начинается извержение вулкана — так он возмутился Лешкиной упертости и тупости. — А то, что мы с тобой, московские студенты, сидим, блин, на лавке в сквере, пьем из горла… Между прочим, наблюдаем неподалеку отражение своего будущего. — Он кивнул на шахматистов, добирающих для счастья портвейн или бормотуху. — Трепотня наша только о том, как хорошо будет работать в «КБ» и неплохо бы смотаться в Прибалтику, — это нормально? Это в кайф?

— Не нервничай, чего раскричался? — В отличие от Пашки, Леша был совершенно спокоен. Видать, таким образом на него действовал «Салют». — Хорошо там, где нас нет.

— Леха, ты на меня ругаешься, а сам одними штампами говоришь, — пробормотал успокоившийся Пашка. — И боюсь, ими и думаешь. И наш образ жизни свинский защищаешь только из принципа. В общем, нет счастья в жизни, лучший друг и тот примитивный… Одно радует — Горбачев. По крайней мере, можно пока с отъездом повременить, побачить, вдруг будут перемены?

— Это ты зря. Ничего особенно не изменится. Было уже при «кукурузнике» Никите. Только в обратку отыграли. Потому что другого нет у нас пути. Мы — особенная страна. В руках у нас винтовка… Так что не будет никаких перемен. Только поскорей бы уж определились и дали знак, что, дескать, все, братцы, игра в демократию заканчивается. По мне, так было бы спокойней, и о будущем подумать можно. Кому-то просто надо показать всем за границей, что у нас тут теперь свобода, равенство и братство, а на самом деле все будет по-старому, вот увидишь.

А «Пинк Флойд» по «Маяку»? А газеты? Станкевич? Коротич? Яковлев? «Огонек»? Нет, брат, все изменится. Будет новая страна. Соединенные Штаты Советского Союза. За это я голосую и потому остаюсь.

— Не пил бы ты больше, Пашка, — с печалью в голосе посоветовал Лешка. — Глупым делаешься. — Он мечтательно взглянул на пруд. — Вообще-то все неважно. Но мне понравилось, как ты это сказал…

— Ну, наконец-то! Я тебе точно говорю: будут Соединенные Штаты СССР или нечто похожее…

— Да ну нет! Ну их к черту, эти твои штаты! Про ветер в волосах и свободу мне запало в душу. Клево. Реально клево. Жить хочется, брат.