Якутский след

Юрий Вер, 2019

Истории сложились из воспоминаний моей мамы, не претендуют на достоверность, но автор ручается за их искренность. Можно услышать: Москва – любимый город, или I love New York, каждый любит то, к чему прикипел, где прошла его юность. Так и Люся – главная героиня рассказов – сохранила навсегда в сердце своём любовь к Якутии. Рассказы опубликованы в декабрьском 2019 года номере "Дружба народов". Содержит нецензурную брань.

Моей маме Людмиле Александровне Верещагиной посвящается

Без огранки

Ровно в полночь с боем часов 29 марта 1960 года в городе Ленинграде, в семье врачей Людмилы и Виктора, родился мальчик. В роддоме его звали «старшина палаты».

— Может, он голодный? — беспокоилась Люся.

— Да, будет он голодный! Как рявкнет — мы со всех ног несёмся, — отозвалась нянечка.

Имя мальчику дали не сразу. На третий день после выписки, учитывая пожелания родственников и соседей по коммунальной квартире, где Виктор и Люся снимали угол, написали записки с именами и покидали их в шапку. Соседская девочка вытащила записку с именем Юра, по счастливой случайности или закономерно эту записку написала моя мама, так стал я — Юра.

Пятимесячным родители перевезли меня из Питера в Якутию — в посёлок Марха. Рядом с этим посёлком располагалась воинская часть, куда мой отец, военный врач Верещагин Виктор Владимирович, был приписан. Мать — Верещагина Людмила Александровна, выпускница Санитарно-гигиенического медицинского института, поступила на службу поселковым участковым врачом, а через полгода перешла на должность главврача и, по совместительству, рентгенолога в туберкулёзный диспансер. В Мархинском диспансере мама проработала три года. Была депутатом райсовета Покровского района.

Родители развелись, когда мне было шесть лет. Отец комиссовался и уехал обратно в Ленинград. Мы с мамой ещё около полугода жили в Средней Мархе, после чего переехали в посёлок Аэропорт города Якутска, где сначала проживали в коммуналке на втором этаже деревянного барака по улице Гагарина, без водопровода, с печным отоплением. Через год мы получили отдельную квартиру на улице Циолковского, тоже на втором этаже деревянного дома, с батареями вместо печки и водяным отоплением, но без сортира и ванны. Вёдра с отхожим носили на помойку. Зимой по обледеневшим ступеням со второго этажа вынести вёдра — задача не простая даже для здорового мужика, а что говорить про мою маму — ростом метр пятьдесят и весом в сорок килограмм. И ничего, справлялась!

Вот с этого момента — переезда в посёлок Аэропорт и начинаются мои более-менее связные детские воспоминания.

Помню деревянные тротуары вдоль проспекта Гагарина, по которым мы — пацаны гоняли на велосипедах, лавируя, чтоб не провалиться колёсами в зияющие чёрные дыры между досками; помню нескончаемые ряды дровяных поленниц, с потайными ходами и схронами, в которых прятались «страшные» люди; кочегарку, где с пацанами собирали смолу и зачем-то жевали её; помню клуб Гагарина, в котором по многу раз смотрел"Неуловимых мстителей"и"Комсомольцев-Добровольцев"; помню бескостных гольянов, выловленных из Белого озера; строганину из чира, тающую во рту; пельмени в мешке, подвешенном в сенях зимой; горящую тайгу из иллюминатора ИЛ-14; отвратительный запах хлорки и фекалий, растекающихся по весне из деревянных общественных сортиров и помоек; реку Лену, с её песчаными косами; тучи комаров; пионерлагерь"Сокол", где я ловил сачком стрекоз; Тороса — огромную лайку с белой шерстью розоватого отлива, из которой"чесали мохер"; футбол на поле с колдобинами у Белого озера…

Помню притороченный к моим бедрам проволочный каркас лошадки, сверху покрытый яркой материей, в руке у меня что-то похожее на жезл, я танцую гоп-ля-ля на сцене среди таких же мальчиков-лошадок; хоккей, забитую шайбу, вспухшую разбитую нижнюю губу и покачивающиеся за ней зубы; грамоту за первое место в вольных упражнениях по гимнастике — меня распирало от гордости, как будто я выиграл Олимпийские игры; мне кажется, я даже ходить стал по-другому, слава Богу длилось это недолго.

А ещё — болотные кочки, по которым я прыгал, направляясь к маме в больницу; белочку, случайно убитую работниками кочегарки; речку Мархинку, по которой плавал на лодке за аэропорт; якутский туман. Ноги, обмороженные в ледяном автобусе по дороге из Магана — стоял декабрь, Якутский аэропорт не принимал, мы прилетели с «югов» в лёгкой одежде…

Помню лыжню через замерзшее Белое озеро; пацана-беспризорника, прятавшегося у нас на чердаке… И много-много подарков под ёлкой на Новый год: компоты, пластиковые солдатики, и — мечта пацана — настольный хоккей…

Помню дворнягу, которую, я пытался выдать маме за овчарку, удерживая её уши вертикально.

— Юра, как собаку назовёшь? — спрашивала мама.

— Отелло, — отвечал я.

— А если это девочка?

— Пиздемоной.

— Как-как? — переспрашивала мама.

— Пиздемона, — нисколько не смущаясь отвечал я.

Помню, как цепляя ложкой ненавистные комки с манной кашей, я катапультировал их за печку. Мама ставила будильник — засекала время, и мне следовало съесть кашу до того, как он зазвонит. Помню, что боялся наказания, но не помню, чтобы меня наказывали…

Так протекало мое незамысловатое, счастливое, окутанное материнской любовью детство.