Наша жизнЯ… Юдольная

Юрий Бевзюк

Досталось нам меньше, конечно, чем отцам и дедам, – но и по нам прошлось в младости тяжкое время послевоенное… А в старости выпало мне и вовсе – сплошного время оподления… Но есть надежда на рассвет…

Юность комсомольская

Эк отнесло меня от той статейки лета 94-го — к проезду через Владик Солженицына (в «колонке редактора», с моим в верхнем углу маленьким портретиком). А вспомнил о ней благодаря не только Вашим, Василий, портретам в «Новой газете», — а тому случаю, поистине чрезвычайному, что напротив в «простыне» разворота тогдашнего номера «Красного знамени», смотрел на меня с фотки, моей несколько покрупней, еще молодой Степашин Сергей, тогда как раз осчастлививший Владик своим посещением: ни намека на нынешнее ожирение, полы пиджака развевает ветер, относит галстук от торса градусов на сорок пять, взгляд, подобающий на некогда столь грозном месте сидящему, — гор`е, — но видно, все-таки: человек обыкновенный, не злодей, не добродей… Из мягкости (услужливой) характера усажен на месте важном (страну чтоб грабить не мешал, — являя строгость на словах — словом сказать, Сергей Степашин)…

Из мира сего «сильных» судьба столкнула меня не портретами, а на самом деле, лицом к лицу, с Александром Никитичем Гульченко первым — он в своей карьеры конце возглавлял рыбное союзное (или РСФСР) министерство, — а в октябре 58-го был назначен на Чуркин первым партсекретарем района всех (промысловых) флотов и союзного значения рыбпорта, — а я как раз (18-ти лет) рассылал человек в триста дружинников «рейд» в кузовах грузовиков-«газиков» по всем чуркинским танцплощадкам, с прихватом и Строительной, и бухты Тихой, — и не явился сразу на его первый вельможный вызов, — да и не протолкаться было в маленьком райкома зале (там сейчас детсад), — явился, только ребят разослав (в качестве старшего — «страшного» тогда смеялись — инструктора райокома комсомола по агитации и пропаганде; при мне оставалась отборная «бригадмильцев» команда человек пятнадцать, с коею выезжал, где что-то «заваривалось», — и заботой главной было присматривать за своими «орлами»: не покалечили бы какого хулигана в своем сверхстарании: мне 18 — в среднем бригадмильцам по 25; набивали хулиганьём и пьянью доотказа милицейский «обезьянник»: тогда-то я и спознался с органом правопорядка, безупречные были офицеры-сержанты, — но помню одного лишь начальника, майора Чубаря, молчаливого, темно-узколицего, носатого, — с ним я был тогда в борьбе с хулиганством как бы нар`авне; можно представить, как гнусно теперь мне обращение милиции в «полицию»; какое надругательство над чувствами хотя бы нас, старичья!.. Уверен — и глупость своекорыстная нелепая эта способствовала декабрьскому пробуждению младости в Москве, — пусть пока в основном подсознательно… но сознание масс само собой не возникает — это умным, честным надо как следует постараться)… И вот, только рейд разослав, пред очи ясные Гульченко, только что назначенного, впервые являюсь…

Почему не явились сразу? (с порога «пришибей» спрашивает, впервые меня увидав)

Так я ведь с людьми разговаривал…

Надо работать, а не разговаривать!

Так наша работа в разговорах вся…

Оторопел сидевший за столом первого секретаря, без ожирения крупноватый, большеголовый, глаза «медузоватые», челюсть бульдожья, лицо бледноватое (видно, ночами много читал, наверстывая дефицит образования: в войну служил старшиной, торпедным катерником — как-то ночью на дежурстве в райкоме партии, у телефона первого секретаря, в его личном деле копался я: в том же кабинете была полка с личными делами всех работников райкомов и партии и комсомола… И 52 два года спустя помню того кабинета запах какой-то… слова сразу не подобрать… пылевато-суховатый…

Ступайте, впредь работайте, а не разговаривайте…

…К тому времени уже секретари горкома комсомола Буркин и Дульцев смотрели косо на меня, — особенно после такой моей прыти в организации в районе борьбы с хулиганством: слишком борзо я нардружины, сдуру по младости, «сбацал», — при полной остальных райкомовцев нейтральности, — и комсомола и партии… Таких ведь следует опасаться, вокруг которых народ собирается (вот здесь, между прочим, и есть корень Союза развала!)…

…Понятно, весной 59-го пришлось мне из райкома убираться… В райкоме комсомола был за меня Юра Демичев, первый секретарь (он был послушан — в 80-х встречал его уже лысым и больным — лет на семь меня старше: на картошке осенью, где я был как опять кружковод от крайоно, — а он возглавлял коллектив небольшой дамский краевой мер и весов палаты (теперь место это ого-го-го бы!); — ему я в 58-м — начале 59-го задачки контрольных решал по высшей математике, и всяким там механикам и сопромату, — он заочное где-то обламывал (та же ситуация повторилась через пять лет и в армии: тоже задачки решал своему непосредственному в политотделе дивизии начальнику, Толмачеву капитану, — благодаря чему… никак не лишних… полгода в Южносахалинске задержался, прежде чем таки «на усиление» в Аниву комсоргом мотострелкового батальона, тоже на должность капитанскую (сержантом-срочником) сплавили; 15 месяцев политотдельских тех в армии значил в моем «образовании» много чрезвычайно, — но главный «забег» дало все же школьное в 54-56-м комссекретарство: оно только делает мой жизненный опыт уникальным, — а меня одним из теперь уже очень немногих, кто способен век двадцатый понять! И — главное! — еще способен — для чего, ко всему прочему, — надо еще долгую (осмысленную!) жизнь иметь за плечами, — еще способен то понимание поколениям набегающим передать… Это понимание только и есть знание, позволяющее человечеству продляться… А все эти техники-математики — с креном теперь уже явным в сторо зла… Все они — в парадигме извечной рабской, — в каковой жизнь людства уже не может продолжаться дальше…

Итак, в конце зимы 59-го меня из райкома комсомола Ворошиловского (или уже Первомайского?) изгоняли (подробности описал неоднократно и прозой и стихами); напоследок плавбазы, на промысел отправлявшиеся, по комсомолу «окормлял»; мне уж подыскивали на них место освобожденного комсомольского секретаря (там-то я, «девственник» года еще два, сразу бы пошел по верботе-бабам — был крепок, силён, метр семьдесят шесть, таки недурён весьма, — но не хотелось страшно на «свою блевотину» возвращаться — на непосредственную комсработку «с массой», — когда уже дебильный доклад Хруща на съезде Двадцатом разом вырвал из комсомола (и партии!) «яйца» (я того доклада первого 56-го марта, комсомольским в школе «богом» — девятиклассником в райкоме трижды с утра прочитавши, сделавши выписок тетрадь, — еще успел спустить в конце шестого урока в актовый на втором этаже зал сотню десятиклассников с четвертого этажа — такова была комссекретаря в школе власть! Никто и не пикнул во всех трех десятых классах! Уверен — никто не возмутился даже «про себя»: все знали: по пустякам задерживать после занятий не станет секретарь… — и полный седьмой им урок на всю жизнь преподал, тезисы те зачитавши (в 17 часов инструктор райкома партии тех тезисов тетрадку у меня забрал, помню того моложавого, с лицом «инструкторским» стандартным, неоднократно еще потом встречавшимся в разных местах; а был ли разнос в райкоме партии за нарушение «строгой секретности», каковая надпись была в правом верхнем углу той пухлой, в мягкой красной обложке, брошюры длинноватой, — запамятовал начисто).…Тот поступок мой вполне спонтанный… был тоже уникальный, — в какой-либо другой школе в Союзе вряд ли…… Итак, из райкома — описано во всех подробностях, и набрано на компутере племянником лет пять назад, ждет опубликованья, — меня «вышибали» аккуратно……Но, оказывается, я уже создал… еще после того же девятого класса… себе на отступление плацдарм…