Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени

Юрген Леман, 2018

Эта книга – первый масштабный обзор многостороннего творческого восприятия русской литературы немецкими поэтами, критиками и философами. Широта обзора – в книгу включены важнейшие факты рецепции русской литературы в Германии с начала XVIII века до настоящего времени – сочетается с точностью и инновативностью анализа избранных, наиболее выразительных сюжетов, связанных с именами Райнера Марии Рильке, Томаса Манна, Бертольда Брехта, Анны Зегерс, Кристы Вольф, Пауля Целана, Генриха Бёлля, Томаса Бернхарда, Хайнера Мюллера. Внимание автора сконцентрировано не только на громких именах и значительных произведениях, но и на менее заметных, иногда полузабытых героях культурного трансфера и агентах литературного поля – переводчиках, критиках, издателях, общественных деятелях, университетских профессорах. Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся вопросами немецко-русских культурных связей.

1. Введение

«Я чувствую, что русские вещи — это лучшие имена и образы для моих чувств и откровений. И что с их помощью — когда я пойму их лучше, основательнее — я смогу выразить все то, что рвется во мне к ясности и звучанию». Рильке написал эти слова в письме Елене Ворониной 28 мая 1899 года, находясь под впечатлением от своей первой поездки в Россию. Перед нами одно из многочисленных свидетельств почти пожизненного интереса Рильке к русскому искусству и литературе, свидетельство духовного родства, связавшего его с «русскими вещами» и наложившего печать на его творчество, в особенности раннее. Наряду с этим приведенные слова Рильке — одно из множества аналогичных высказываний немецких поэтов, критиков и философов — показывают, насколько интенсивными, глубокими и многосторонними отношениями были связаны между собой культуры России и Германии. Они выразительно подтверждают тот факт, что восприятие русской поэзии имело для развития немецкой литературы не меньшее значение, чем творческая рецепция античности или произведений английских, французских, итальянских и испанских писателей.

Этот союз, для обеих литератур столь плодотворный и результативный, зарождается — если отвлечься от первых контактов, зафиксированных путешественниками, из которых многие представляли себе Россию как страну варваров и необразованных крестьян, — в начале XVIII века с появлением переводов и литературной критики, укрепляется в первой трети века XIX благодаря многочисленным и разнообразным формам творческой рецепции и сохраняет свое значение до сегодняшнего дня. Во многих случаях соответствующие тексты дают примеры поразительно тесного родства и глубокого взаимного интереса, свидетельствуя о стремлении и способности их авторов к конструктивному диалогу в области литературной критики и эссеистики. Историко-литературное значение этого диалога подтверждается активным участием в нем выдающихся писателей обеих стран, таких как Василий Жуковский, Иван Тургенев, Борис Пастернак, Андрей Белый, Сергей Третьяков с русской стороны, и таких, как Райнер Мария Рильке, Томас Манн, Бертольд Брехт, Стефан Цвейг, Генрих Бёлль, Пауль Целан и Хайнер Мюллер с немецкой стороны. С особой выразительностью свидетельствуют об этом случаи личных контактов между русскими и немецкими писателями: встречи Тургенева с представителями немецкого «поэтического реализма», переписка Рильке с Мариной Цветаевой, сотрудничество Бертольда Брехта с Сергеем Третьяковым, беседы Михаила Шолохова с писателями из ГДР, такими как Анна Зегерс или Эрих Нейч.

Особое значение этих контактов проявляется в том, что творческое усвоение произведений русской литературы нередко стимулировало смену художественных парадигм в истории литературы Германии. Это наблюдается и на уровне литературных эпох, и на уровне истории жанров, и по отношению к творчеству отдельных авторов. Так, невозможно представить себе становление реалистической и позднереалистической прозы в литературе стран немецкого языка, не принимая во внимание воздействия русского реализма. Такие разные авторы, как Теодор Фонтане, Мария фон Эбнер-Эшенбах и Леопольд фон Захер-Мазох, учатся у Ивана Тургенева, Герхарт Гауптман и молодой Томас Манн — у Льва Толстого и Федора Достоевского. На рубеже XIX–XX веков Толстой и Достоевский способствуют эпохальному сдвигу в истории литературы и культуры: именно благодаря им социокультурная проблематика, выдвинутая французским и немецким натурализмом, приобретает религиозно-философскую глубину и находит себе художественное оправдание. Так же и переход немецкоязычных авторов (Петер Альтенберг, Герман Бар, Артур Шницлер, Альфред Дёблин и др.) от натурализма к импрессионизму и экспрессионизму совершается в контексте русской литературы, под впечатлением от произведений Толстого и Достоевского, Всеволода Гаршина, Антона Чехова. Когда немецкие писатели, от Томаса Манна и Германа Гессе до Анны Зегерс и Кристы Вольф, решают для себя проблему личности как субъекта художественного творчества, когда они размышляют о границах авторской субъективности, ключевым автором, к которому они обращаются в своих исканиях, является Достоевский. Русская литература нередко входит в круг внимания немецких писателей именно в переломные моменты их творческой биографии: для Рильке русская поэзия и живопись становится на рубеже ХХ века ключом к новому пониманию поэтического образа; Томас Манн ищет у Достоевского ответы на мировоззренческие вопросы, мучавшие его в годы Первой мировой войны («Размышления аполитичного»); Бертольд Брехт создает концепцию «эпического театра» на основе длительного изучения театральных экспериментов Сергея Третьякова и теоретических трудов Константина Станиславского; Пауль Целан, мучительно переживший скандальное «дело Голля», открывает новые пути развития лирической поэзии, опираясь на опыт Осипа Мандельштама, почти отождествляя себя с его поэтической личностью; молодые поэты из ГДР — Райнер и Сара Кирш, Карл Микель, Эльке Эрб и другие представители «Саксонской школы» — находят свой поэтический голос в процессе интенсивного освоения традиции русского символизма, акмеизма и футуризма, в том числе благодаря переводческой практике; драматурги Фолькер Браун и Хайнер Мюллер раскрывают тему кризиса и крушения «реального социализма» с опорой на произведения Чехова, Федора Гладкова и Александра Блока.

В высшей степени плодотворным явилось обращение к русской литературе в жанре эссе. Целый ряд значительных произведений этого жанра, созданных такими немецкими писателями, как Томас Манн, Стефан Цвейг, Георг Лукач, Вальтер Беньямин, а позднее Генрих Бёлль и Кристоф Мекель, посвящены русским. Доминируют две тенденции: с одной стороны, идеологическая и культурно-политическая апроприация, перекодировка (Томас Манн, Георг Лукач), с другой — тяга к фикционализации, к созданию литературных биографий, включающих элемент художественного вымысла (Стефан Цвейг, Генрих Бёлль, Кристоф Мекель). Эти примеры с особой очевидностью показывают, что творческая рецепция включает в себя не только усвоение новых тем, мотивов и художественных приемов, но и теоретическую переоценку личности и творчества русских писателей, вследствие которой возникают новые эстетические концепции, воплощенные в литературных текстах. Такой результат дает, например, соотнесенность в творчестве Германа Гессе его статей, посвященных Достоевскому, и романа «Степной волк», в творчестве Кристы Вольф — связь между ее интерпретацией Достоевского в книге «Чтение и письмо. Вера в земную жизнь» и ее концепции «субъективной аутентичности» в романе «Раздумья о Кристе Т.».

Следует отметить, наконец, и большое культурно-историческое значение эссеистики на русские темы, поскольку рецепция русских писателей входит нередко в контекст мировоззренческих концепций, подвергаясь, с одной стороны, их влиянию, а с другой — трансформируя и развивая сами эти идейные концепции. Первый пример рецепции такого рода относится к середине XIX века, к переводческой деятельности Вильгельма Вольфсона, в чьих переводах явственно дает о себе знать «дух эпохи Гёте»; продолжением этой практики становится эстетизация славянофильства у Рильке, Томаса Манна и ряда других авторов; доминировать подобный подход начинает в период чрезвычайно интенсивного и разнообразного идеологического осмысления творчества Толстого и Достоевского, то есть в конце XIX и в первой трети ХХ века, а кульминации он достигает в процессе многопланового и противоречивого восприятия русской литературы в контексте диалектического и исторического материализма в ХХ веке — у общественных деятелей (Роза Люксембург) и философов (Георг Лукач), но также и у поэтов (Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Сара Кирш и др.).

Рецепция такого рода особенно показательна, когда речь идет о некоторых вариантах трансформации литературных текстов, обеспечивающих их социополитическую актуальность в культуре переходных эпох, — тема, вызывающая подчеркнутое внимание современной культурологии (см. напр., работы Яна и Алейды Асман). Вопреки традиции XIX века с ее пониманием истории литературы как формы создания культурной идентичности народа и нации, история рецепции призвана маркировать прежде всего разрывы и переломные моменты в гомогенном и последовательном на первый взгляд развитии национальной культуры. Ее задача — высветить связь между степенью интенсивности и характером восприятия иностранной литературы и фазами кризисов и эстетической дезориентации в литературе принимающей. Рост влияния русских писателей, прежде всего Толстого и Достоевского, наблюдается именно в те кризисные периоды немецкой истории, когда возникала потребность в новых ценностях, когда рождались новые религиозные и философские дискурсы. Страстная заинтересованность, с которой воспринималась русская литература в 1900-е годы, воодушевление, с которым не только писатели, но и философы, социологи, теологи, психологи набрасывались на сочинения Достоевского, выявляют степень той духовной опустошенности и интеллектуального застоя, который испытывала Германия эпохи Вильгельма II. Вместе с тем именно в такие периоды подлинно диалогические и творчески продуктивные формы рецепции чаще всего подменяются безоглядным присвоением и инструментализацией иностранных текстов, невыносимо огрубленными, неуважительными, равнодушными к их эстетическим достоинствам интерпретациями. В особенности это относится к немецкой рецепции Достоевского в первой трети ХХ века. Стремление поставить чужой опыт на службу собственным интересам, обрести новые духовные ориентиры с опорой на русскую литературу, наблюдается в самых различных областях социальной жизни, проявляется в самых различных идеологических формах. Таковы, например, известные попытки критики культуры с крайне консервативных позиций (Меллер ван ден Брук, Освальд Шпенглер, Томас Манн) в «конце века» и после проигранной Первой мировой войны; таковы усилия заново создать идеологическую платформу для строительства социалистических общественных отношений после Второй мировой войны в ГДР (о том, что поиски такой платформы велись и в западногерманской философии, свидетельствует биография Достоевского, написанная в те годы Рейнгардом Лаутсом). Аналогичные попытки предпринимались и в области естествознания; так, психоанализ приобрел свои характерные черты благодаря размышлениям Фрейда над Достоевским.

Связи и отношения, возникающие из этой рецепции, отличаются большой сложностью, пути установления контактов запутаны и труднообозримы. История русско-германских отношений знает примеры громадного взаимного обогащения, но также и множество тяжелых недоразумений, глубокое взаимное непонимание. Нередко именно случаи наиболее интенсивной рецепции были обусловлены предрассудками и искажениями фактов и смыслов, отмечены острым противоречием между увлеченностью и страхом, воображаемой близостью и реальной чуждостью. Желанное преодоление дистанции между литературами России и Германии оборачивалось тогда ее невольным возрастанием, а любовь к «другому» — горьким сознанием ее неосуществимости. Особенно наглядным примером может служить в этом отношении рецепция русской литературы у Томаса Манна. Встречаются ситуации, когда контакты устанавливаются при посредстве других литератур, например французской, как свидетельствует об этом история восприятия Тургенева, Толстого, Достоевского. Имеют место случаи, когда увлечение русской литературой приводит к диалогу между самими немецкоязычными авторами; так, благодаря обращению к Достоевскому вступают в контакт между собой Бёлль и Зегерс, а общий интерес к русскому акмеизму способствует встрече Ингеборг Бахман и Пауля Целана.

Средства и формы рецепции характеризуются большим разнообразием: это и переводы, филологически точные, как и вольные, поэтические, близкие к подражанию, это и структурообразующие интертекстуальные отношения (например, в новеллистике Марии фон Эбнер-Эшенбах или в «Волоколамском шоссе I–V» Хайнера Мюллера), и лирические тексты с посвящениями (напр., многочисленные стихотворения поэтов из ГДР посвящены Есенину или Маяковскому), и разнообразные варианты использования тем и мотивов, ведущих свое происхождение из русской литературы (напр., в романе Франца Кафки «Процесс» или в драме Томаса Бернхарда «Охотничье общество»). Как мы могли убедиться, чрезвычайно важной формой рецепции являются литературно-критические эссе и статьи. Многие из них, как, например, работа Вальтера Беньямина о Лескове, имеют большое теоретическое значение, другие, как например, очерки Стефана Цвейга и Германа Гессе о Достоевском, обнаруживают как высокое эстетическое качество, так и глубину историко-философского содержания.

При всем тематическом и интенциональном многообразии русско-немецких литературных отношений в них различимы определенные константы, главные линии восприятия. В центре внимания находится ограниченный круг авторов: Федор Михайлович Достоевский (1821–1881), Лев Николаевич Толстой (1828–1910), Николай Васильевич Гоголь (1809–1852), Александр Сергеевич Пушкин (1799 — 1837), Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841), Иван Александрович Гончаров (1812–1891), Иван Сергеевич Тургенев (1818–1983), Антон Павлович Чехов (1860–1904), Максим Горький (1868–1936), Борис Пастернак (1890–1960), Осип Мандельштам (1891–1938), Александр Солженицын (1918–2008). Нередко личность автора вызывает больший интерес, чем его произведения. Во все периоды рецепции наблюдается склонность к восприятию русской литературы в первую очередь как источника сведений социально-политического и культурно-исторического характера при недостаточном внимании к художественной стороне воспринимаемых произведений. При этом на первый план выходит порой тенденция к подтверждению или обоснованию уже существующих, сложившихся в немецкой культуре образов России и русских (литература как отражение «русской души», «азиатского анимализма» и т. п.), к использованию таких «образов чужого» в качестве аргументов, способствующих созданию тех или иных мифологических и идеологических конструкций. В первую очередь это относится к творчеству Достоевского. Инструментализаций такого рода не избегают и большие писатели, иногда использующие один и тот же материал в прямо противоположных целях. Так, в памфлете «Размышления аполитичного», написанном в годы Первой мировой войны, Т. Манн обращается к произведениям Достоевского для того, чтобы легитимировать свою идею «консервативной революции», а десятилетием позже он же в эссе «Гёте и Толстой» эту идею пересматривает и вновь использует для этого тексты Толстого.

Но элемент идеологизации присутствует и в тех случаях, когда художественная специфика русских произведений не выносится за скобки, а, напротив, привлекает к себе подчеркнутое внимание писателей. Так, именно интерес к проблеме взаимоотношения этического аспекта с эстетическим обусловливает обращение таких авторов, как Герман Гессе, Генрих Бёлль, Пауль Целан, Готфрид Бенн, Сара Кирш и Хорст Бинек, к творчеству тех русских писателей, которые представляют т. н. «лазаристскую традицию», то есть раскрывают тему страдания, унижения, изгнания и преследования. В этом ключе рассматривались произведения Достоевского, Толстого, Чехова, Мандельштама, Ахматовой, Солженицына. Кроме того, немецкие писатели все снова и снова обращаются к творчеству забытых, недооцененных на родине или подвергшихся гонениям русских поэтов. Брехт отдает дань памяти своему другу и учителю Сергею Третьякову, Целан вводит в немецкую поэзию стихи Мандельштама, своего «брата Осипа», Кристоф Мекель напоминает о значении несправедливо забытого Евгения Баратынского.

Каждый, кто обращается к истории русской литературы в Германии, Швейцарии или Австрии, вступает, таким образом, на обширную территорию, где еще немало белых пятен и многое нуждается в осмыслении и переоценке.

Отдельные эпизоды этой истории хорошо знакомы знатокам, но неизвестны широкому читателю. Задача настоящей работы заключается в том, чтобы хотя бы отчасти изменить эту ситуацию, представив панораму немецко-русских контактов во всей ее широте, во всем разнообразии ее содержания. Тем не менее избранная нами область исследования настолько обширна, что попытка осветить весь материал с исчерпывающей полнотой была бы ложной претензией; необходим был тщательный отбор наиболее показательных явлений. Даже создание истории одной национальной литературы — предприятие весьма сомнительное, требующее ясного понимания того, что как предмет, так и методы историографического описания неизбежно дают повод для множества критических замечаний. Это касается и отбора авторов, и оценки их произведений, и степени влияния культурно-исторического контекста, и проблемы периодизации, связанной с хронологическим распределением литературного материала. Еще больше вопросов такого рода вызывает история литературной рецепции, предполагающая, что в поле зрения оказываются одновременно две национальные литературы и отношения между ними. Соблюдение исторической последовательности в изложении историко-литературных фактов представляет в этом случае отнюдь не единственную трудность. Наряду с этим возникает необходимость принимать во внимание еще несколько аспектов анализа: диалогический, т. е. предполагающий изучение рецепции русской литературы как процесса ее творческого переосмысления; имагологический, т. е. раскрывающий обусловленность рецепции господствующим в ту или иную эпоху образом России; альтеративный, т. е. осмысляющий рецепцию как опыт усвоения и присвоения «другого» или «чуждого». Именно два последних аспекта в их взаимосвязи — опыт встречи с другой, чуждой культурой и экзотический образа «русского», одновременно привлекательный и отпугивающий, — с самого начала играют большую роль в процессе восприятия и оценки текстов русской литературы. Понятия, артикулирующие аспект чуждости, такие как «скифство» или «азиатчина», постоянно встречаются не только в записках путешественников XVI–XVII веков, но и в литературных текстах ХХ века, от Томаса Манна и Германа Гессе до Хайнера Мюллера. Нередко восприятие русской поэзии формируется под влиянием топических образов русской культуры и общества; выразительные примеры этого дает рецепция творчества Тургенева в конце XIX века и отдельные фазы рецепции Толстого в ХХ веке. Вместе с тем заметной чертой немецкой рецепции всегда остается внимание к тем особенностям русской литературы, на которые в самой России внимания не обращали. Это касается, в частности, Достоевского, об этом же свидетельствуют работы Стефана Цвейга или Георга Лукача, в которых ставится вопрос о мировом значении русской литературы в свете восходящей к Гёте концепции «всемирной литературы» в связи с понятием «духовного товарообмена» между нациями и культурами.

Внимания заслуживают, далее, разнообразные формы трансфера: переводы, статьи, рецензии, письма, описания путешествий, а также лица и учреждения, осуществлявшие посредническую деятельность, — переводчики, критики, журналы, издательства и т. п. Особенно важны переводы, поскольку тексты русской литературы — в отличие от произведений на английском, французском, итальянском языках — не были доступны для большинства немецких авторов в оригинале, а исключения, такие как Рильке, Бергенгрюн, Целан, лишь подтверждают это правило; это меняется лишь в эпоху ГДР. Зависимость от переводов является одной из причин того факта, что русская литература воспринималась преимущественно на уровне содержания, внеэстетически, о чем свидетельствует, например, западная рецепция творчества Пастернака, которого знали почти исключительно как автора романа «Доктор Живаго», не имея представления о его гениальной лирике. В отдельных случаях переводы приобретали значение канона, десятилетиями предопределявшего интерпретацию того или иного произведения, того или иного автора, как это показывает, например, перевод романов Достоевского Разиным, вышедший в начале ХХ века в издательстве Пипера. Долгое время этот перевод оказывал влияние на представления немцев о языке и стиле русского писателя, закрывая доступ к пониманию таких его качеств, как диалогизм и полифония. Все эти аспекты мы стремились включить в нашу книгу, хотя не все могли быть освещены детально.

Наряду с переводчиками значительное место занимают в настоящей работе известные литературные критики и публицисты, решающим образом способствовавшие усвоению русской литературы в Германии. Так, молодой Фонтане познакомился с русской литературой — с творчеством Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других — благодаря своему наставнику Вильгельму Вольфсону. Так, Гуго фон Гофмансталь и Томас Манн воспринимали творчество Толстого и Достоевского сквозь призму взглядов Дмитрия Мережковского, а Генрих Бёлль знакомится с разнообразными явлениями советской литературы 1960–1970-х годов с помощью своего друга Льва Копелева.

Данная работа задумана и написана как история рецепции, иными словами, речь идет о восприятии и творческом осмыслении русской литературы писателями, критиками и философами, о восприятии литературных текстов. Лишь в этом контексте привлекаются и проблемы культурно-исторического характера. Аспекты имагологии занимают сравнительно небольшое место, в частности потому, что эта область хорошо освещена в изданиях, выходивших в рамках проекта «Западно-восточные отражения» («West-östliche Spiegelungen») под руководством Льва Копелева, Мехтильд Келлер и Герда Коэнена, а затем продолженных Карлом Аймермахером и Астрид Вольперт.

В некоторых случаях, когда отчетливые соответствия между текстами невозможно было подтвердить фактами взаимных контактов, мы прибегали к методу типологических аналогий. Таковы, например, очевидные, но не имеющие генетического подтверждения аналогии между новеллой Артура Шницлера «Смерть» и рассказом Толстого «Смерть Ивана Ильича», между новеллой Шницлера «Лейтенант Густль» и повестью Достоевского «Кроткая», между новеллой Томаса Манна «Паяц» и «Записками из подполья» Достоевского.

Что касается историографического подхода, то мы, не придерживаясь ни каузального, ни телеологического методов, сознательно ограничиваем себя дескриптивным изложением событий, составивших двухсотлетнюю историю рецепции русской литературы в странах немецкого языка — восприятия этой литературы, сближения с нею и ее усвоения. Этими тремя понятиями — восприятие, сближение, усвоение — охватываются как формы, так и фазы контактов с иностранной культурой. Литературные эпохи, такие как романтизм, реализм, модернизм, не могли служить нам принципом организации материала потому, что в России и в Германии они не вполне совпадали и трактовались по-разному (особенно ясно это видно на примере романтизма). Общепринятые историко-литературные понятия — «реализм», «натурализм» и т. д. — использовались нами лишь в разделе 3.3. и в главе 4, где они обозначают литературные группировки, способствуя большей четкости изложения. По большим главам материал распределен в соответствии с фазами восприятия и сближения (главы 2 и 3), а также в соответствии с периодами, обнаруживающими наибольшую интенсивность усвоения, такими как рубеж веков, 1920-е годы, период между 1945 и 1989 годами в зоне советской оккупации, затем в ГДР и в немецкоязычных странах, находившихся западнее железного занавеса. Поскольку в ГДР история рецепции русской литературы отличалась особой широтой, при ее описании использовался, наряду с историческим, и жанровый подход.

Книга объединяет в себе главы обзорного характера с разделами, содержащими детальный анализ отдельных фактов творческого усвоения на примере значительных авторов и произведений. Тем самым мы стремились дать представление как о широте и многообразии, так и об интенсивности рецепции. Каждая из глав включает в себя краткое описание исторического контекста и способов трансфера фактов, поскольку они имеют большое значение для понимания того, как зарождалась и трансформировалась культура рецепции под влиянием прессы, издательств, переводчиков. С другой стороны, и сама культура рецепции определяла, в свою очередь, формы трансфера и способы восприятия; например, процесс формирования канона под знаком концептов «русской души» и «русской сущности» нередко находил отражение в отборе переводимых текстов и авторов при составлении и издании антологий. Показательным примером релевантности социокультурных контекстов служит рецепция русской литературы в ГДР. Вот почему мы считали необходимым намечать в начале глав исторические горизонты ожиданий, включающие краткую характеристику социальных, культурных и историко-литературных условий восприятия. Они призваны способствовать лучшему пониманию количественных и качественных критериев, определявших процесс рецепции. Кроме того, эта вводная информация позволяет точнее показать место и функцию усвоения как особой формы рецепции в той или иной литературной системе. В частности, она дает возможность выявить характер и объем творческой трансформации произведений русской литературы в текстах немецких писателей, искавших в них не подтверждения готовых образов России, а новых средств художественной выразительности и образного воплощения реальности. Культурно-исторические обзоры важны к тому же и как попытка прочертить сквозные линии рецепции. Фрагменты, описывающие факты трансфера, роль отдельных лиц и институтов, не включают, однако, анализа литературоведческих публикаций и не претендуют на создание исчерпывающей полноты картины. Они лишь намечают различные пути рецепции (через издательства, переводческую практику и т. д.); более подробную информацию читатель найдет в заключающей книгу библиографии, а прежде всего в весьма основательной работе Фридриха Хюбнера, вышедшей в свет в 2012 году.

Центральную часть монографии образуют главы, посвященные тем авторам, чье творчество в наибольшей степени отмечено влиянием русской литературы (Райнер Мария Рильке, Томас Манн, Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Криста Вольф, Пауль Целан, Генрих Бёлль, Иоганнес Бобровски, Томас Бернхард, Хайнер Мюллер, Кристоф Меркель, Инго Шульце и др.). Именно они, каждый по своему, дают наилучшее представление об объеме, характере, формах и функциях рецепции русской литературы в немецкоязычной поэзии и публицистике.

Различные процессы рецепции изучаются с опорой на такие понятия, как восприятие, сближение, перевод, обработка, усвоение, диалог, творческая рецепция, литературно-критическое осмысление. Эта терминология, используемая прежде всего в области рецептивной эстетики, в области исследования концептов «своего» и «чужого» и в теории интертекстуальности, далеко неоднозначна и может в разных контекстах приобретать едва ли не противоположные смыслы. От методологического ее обоснования мы в рамках настоящей работы сознательно отказываемся.

Предметом данного исследования являются лишь письменные тексты, относящиеся к художественной литературе, эссеистике и литературной критике. Нами не рассматривались ни русские радиопьесы, ни кинофильмы (напр., экранизации «Анны Карениной» Толстого, «Доктора Живаго» Пастернака) и телефильмы (например, «Любовь Обломова» по роману Гончарова «Обломов»). Что касается примеров обратного воздействия немецкой литературы на русскую, то они приводились лишь в отдельных случаях. Это относится, например, к исторически первому примеру двойной рецепции — отклику Белинского на рецензию Карла Августа Фарнхагена фон Энзе, посвященную сочинениям Пушкина. Нечто подобное происходит и в тех чрезвычайно интересных случаях, когда те или иные смысловые аспекты в произведениях русского автора сначала привлекают внимание немецкой критики, а затем, лишь через ее рецепцию, осознаются и в самой России. Примеры такого рода встречаются в истории освоения творчества Достоевского, которая в обеих странах отличалась большой сложностью и изобиловала противоречиями.

Настоящая работа представляет собой итог многолетних занятий ее автора историей немецко-русских литературных связей. Его интерес к этой теме пробудился в школьные годы, проведенные им в ГДР, окреп в годы учебы во Фрейбургском университете под руководством Вильгельма Леттенбауэра и в Москве под руководством Василия Кулешова, проявился в первых научных работах, написанных во время творческих командировок в Советский Союз и под влиянием многочисленных встреч с русскими друзьями и коллегами, среди которых были Лев Копелев, Илья Фрадкин, Александр Михайлов и многие другие. Как и всякая обобщающая работа историко-литературного характера, наша монография была бы немыслима без опоры на обширную научно-исследовательскую литературу по избранной теме, которая представлена в библиографии. Это и теоретические работы (Рейснер 1962; 1988; Вегнер 1968; Алексеев 1974; Раммельмейер 1978; 1979), и культурно-исторические (Шлегель 1991), и исследования, посвященные отдельным историческим периодам или авторам (Кале 1950; Рейснер 1970; Грасхоф 1973; Гартман / Эггелинг 1998; Герик 2000; Шюнеман 2005; Шульт 2012). То же относится к составленному Вольфгангом Казаком обзору немецких переводов из русской литературы ХХ века, опубликованных в период с 1945 по 1990 год, к обзорным статьям Карлхайнца Каспера в журнале «Восточная Европа», посвященным литературе 1990-х годов, к уже упоминавшейся библиографии немецких переводов, составленной Фридрихом Хюбнером. Но прежде всего это относится к изданиям, вышедшим в рамках проекта «Русско-немецкие отражения», инициированного Львом Копелевым и продолженного Карлом Аймермахером и Астрид Вольперт. Разумеется, мы обращались также к многочисленным научным статьям и монографиям, посвященным изучению отдельных авторов, текстов или периодов рецепции. Многие из этих статей и монографий принадлежат немецким ученым, в особенности славистам из ГДР, таким, например, как Эберхард Рейснер, Хельмут Грасхоф, Ульф Леман, Герхард Цигенгейст и в первую очередь Франц Мирау, принимавший деятельное участие в создании этой книги как писатель и собеседник. Библиографический аппарат включает не все, а лишь основные источники, указания на которые даются в основном тексте книги в скобках (имя автора, год издания, страница). Отражая, как мы надеемся, современное состояние вопроса, библиография не претендует тем не менее на исчерпывающую полноту.

Слова благодарности

Такую объемную и сложную работу, как данная книга, невозможно было бы осуществить без всесторонней поддержки. Я признателен Кристофу Мекелю, Инго Шульце, Кате Петровской и Аннет Грёшнер за плодотворные беседы и важную письменную информацию. За конструктивные советы и критику я благодарен российским и немецким коллегам, в особенности Фрицу и Зиглинде Мирау, Наталье Бакши, Александру Белобратову, Хендрику Бирусу, Элизабет Шоре, Эрике Гребер, Дирку Кемперу, Алексею Круглову, Фреду Лёнкеру, Ларисе Полубояриновой и Алексею Жеребину. Действенную помощь мне оказало отделение германистики и компаративистики университета города Эрланген-Нюрнберг. В первую очередь хочу поблагодарить Изабелле Урбан за неутомимую работу по набору текста, а также Дирка Крецшмара, Кристину Любколь и Дирка Нифангера за содействие в получении финансовых средств для оплаты нелегкой работы моих увлеченных и находчивых помощников Изанне Дикенхерр, Даниэля Хугманна и Йенса Фойринга, «добывавших» для меня книги. Йенсу Финку я выражаю благодарность за тщательное редактирование текста.

Огромное спасибо д-ру Оливеру Шютце из издательства Metzler-Verlag за терпение, заинтересованность и конструктивные советы в процессе издания книги, а также обществу VG Wort¹ за щедрую субсидию на типографские расходы. И в завершение хочу поблагодарить мою супругу за ее критические и вдохновляющие замечания и моего сына Мануэля за помощь в оформлении текста.

Предварительные замечания

При первом упоминании немецкого произведения, как правило, сначала приводится его название, переведенное на русский язык, а затем в скобках — оригинальное название.

Русские имена приводятся без отчеств, при многократном упоминании — в первую очередь это относится к Ф. М. Достоевскому и Л. Н. Толстому — как правило, называется только фамилия. Если фамилия Толстой не сопровождается именем и отчеством или инициалами, то всегда имеется в виду Лев Николаевич Толстой. Если речь идет об Алексее Николаевиче Толстом и Алексее Константиновиче Толстом, то указываются имя и отчество.

В конце книги помещена выборочная библиография, которая наряду с обзорными историческими и литературно-историческими трудами и библиографическими указателями содержит 775 наименований работ, посвященных рецепции русской литературы в немецкоязычном ареале. Сначала приведены работы более общей направленности, а затем сочинения, посвященные творчеству отдельных русских авторов, попавших в фокус рецепции.

В отличие от большинства литературно-исторических работ в настоящей книге в ссылках указываются только фамилия автора и год издания. Более подробная информация в ссылках не приводится, чтобы облегчить чтение текста.

Примечания

1

Oбщество по коллективному управлению авторскими и смежными правами.