Белое сердце. Исторический роман

Юлия Сергеевна Краснова

Роман о любви двух потерявшихся душ во время Революции. Красавица-дворянка Кристина Зорич и блестящий белый офицер Сергей Леонидович в гуще Первого и Второго походов, в ходе борьбы за судьбы страны. Пройдет ли их любовь все испытания или они расстанутся навсегда?

Глава 2

Итак, Бердичев. Впечатление? Никакого.

Небольшой провинциальный город, ничего выдающегося.

И вообще, я приехала не пейзаж рассматривать.

Первым делом я узнала, где можно найти приличную гостиницу. По счастливой случайности, одна располагалась совсем недалеко от тюрьмы, всего в десяти минутах ходьбы. Так я смогу сэкономить на извозчике.

Деньги, взятые мной из дома, стремительно таяли. Чувствую, что довольно скоро мне придется тратиться только на самое необходимое.

Я заселилась в гостиницу. Премилый номер, окна выходят на мостовую и кусочек парка.

Сейчас довольно жарко, и погулять в парке, наверное, чудесно, но нет…

Я отправилась в тюрьму.

Меня там никто не ждал и впускать не собирался. Я просила, умоляла и даже требовала, но все было бесполезно.

Когда я отошла и расплакалась, то, видимо, разжалобила охранников.

Оказалось, что к арестованным никого не пускают. Так что дело не во мне.

Я узнала еще много интересного. В частности, следствие было закончено вчера. Некто комиссар Иорданский, мечтавший предать арестованных военно—полевому суду, ничего не добился.

Теперь дело будут рассматривать в Петербурге, и там все решится уже окончательно.

Есть два человека, которые ратуют за освобождение заключенных: это комиссар Костицын и военно-морской прокурор Шабловский, который уехал для завершения дела в Петербург.

Возможно, если я хочу добиться свидания с моим любимым, мне надо будет обратиться к Костицыну, заместителю Иорданского.

Арестованным ничего нельзя передавать.

Их даже не выводят на прогулку.

И что же мне делать в такой обстановке?

И все-таки я провела у тюрьмы еще два часа, в надежде на какое-то чудо. Но его не случилось, и я, совершенно подавленная, вернулась в гостиницу.

Я долго не могла уснуть, думала, как же мне прорваться в тюрьму. Ничего путного в голову так и не пришло…

Я проснулась в полдень, измученная и разбитая. Кое-как позавтракала и отправилась к тюрьме.

Очень неприятный сюрприз: у ворот собралось человек пятнадцать, солдаты и несколько гражданских, они кричали, улюлюкали и даже грозились «перевешать всех».

Теперь ясно, почему арестованных не выводят погулять во двор.

Охрана не делала ничего, чтобы разогнать людей и, казалось, была солидарна с ними.

Итак, все было еще хуже, чем я думала…

Одна надежда на Петроградскую комиссию. Но что она решит? Если там будет Керенский, то дело плохо.

Я опять караулила у тюрьмы. Утомительное занятие. Сидишь на выступе и смотришь во внутренний дворик.

Солдаты, несшие охрану, допытывались у меня, к кому я приехала. Я сообщила, что я родственница одного из генералов, но мне не очень то поверили.

«Невеста», — заключили они. Жены вроде как не такие самоотверженные.

Невеста… Смешно…

Мне, наверное, никогда не стать невестой того, кого я люблю. Ведь у него уже есть жена, которая, правда, как я не проводила часы у тюрьмы. Так что еще посмотрим, кто выиграет!

Меня «порадовали» еще кое-чем. Шабловскому предстоит убедить в невиновности генералов военный отдел Центрального Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот орган был враждебно настроен по отношению к офицерам. Какой же он может вынести приговор генералам, пытавшимся помешать такой долгожданной революции?

Это было очевидно, но я отказывалась верить. Шабловский обязательно убедительно расскажет дело генералов и убедит их в единственно верном и честном решении.

Ведь рассматривался же этот вопрос Комиссией, на которую давили и Иорданский, и Шабловский, но члены ее держались крепко, мужественно и самоотверженно, и не поддались на угрозы Иорданского. Они чудом спасли генералов от военно—полевого суда.

Теперь должно быть так же. Я молилась, чтобы у членов Совета проснулась совесть, и они судили беспристрастно, а не по своим большевицким взглядам.

Прошел еще один день неизвестности и страха. Опять собралась небольшая толпа, и выражалась нелитературным языком.

Но их было не так много, так что я была уверена, что приступом тюрьму они брать не станут.

Тем не менее, от этого зрелища в душе оставался неприятный осадок.

Я не понимала, за что можно так люто ненавидеть?

Создавалось такое ощущение, что арестованные генералы лично били этих солдат или что-нибудь еще над ними творили.

Неужто причина всему — затяжная война? Можно подумать, офицеры сами устраивают войны для своего удовольствия! Жить они без этого не могут!

Прошло четыре дня с моего приезда в Бердичев, а ничего так и не изменилось.

Я проводила все время у ограды тюрьмы, а ночью глотала слезы в постели.

Проснувшись утром пятого дня, я твердо решила идти к комиссару Костицыну. Я решила просить его о встрече с тем, ради кого я сюда и приехала.

Я отправилась к тюрьме, чтобы узнать от охраны, где мне искать Костицына.

Видно, в этот день удача была на моей стороне, потому что комиссар приехал на машине чуть позже меня.

Я бросилась ему наперерез.

— Владимир Александрович!

— Да? — Костицын приостановился, вопросительно глядя на меня.

— Меня зовут Кристина Глебовна Зорич, и бы хотела встречу с одним из арестованных генералов, — поспешно объяснила я.

— С кем именно? — уточнил комиссар.

— С генералом Маркиным…

— Кем вы ему приходитесь?

Я итак чувствовала себя неловко, называя заветную фамилию, а тут еще и врать приходилось.

— Двоюродной сестрой… по матери.

Наверное, вид у меня был очень жалкий.

— Теперь я думаю, это будет возможным, — пообещал Костицын.

Но я не обрадовалась. Слово «теперь» резануло по ушам и я прошептала:

— Их казнят?

Костицын подхватил меня под локоть, видимо опасаясь, что я упаду в обморок.

— Нет, что вы! Пришла телеграмма из Петрограда: арестованных перевезти в Быхов и судить вместе с генералом Корнилиным.

Я была так счастлива, что чуть не бросилась Костицыну на шею. Но я была взрослой и воспитанной девушкой, поэтому не могла позволить себе такое поведение.

— О счастье! — воскликнула я в небо и сцепила непослушные руки.

— Где вы остановились, Кристина Глебовна?

Я назвала адрес гостиницы.

— Хорошо, я сообщу вам, когда можно будет устроить встречу. Думаю, это произойдет довольно скоро.

— Большое спасибо, Владимир Александрович, — сердечно поблагодарила я Костицына.

Теперь можно было не дежурить бессмысленно у тюрьмы.

Напевая, я отправилась отдохнуть в гостиницу, купив по дороге два больших пирожных.

Отдохнув, я прогулялась в парке, наслаждаясь зеленью и теплым солнцем.

Больше мне все вокруг не казалось мрачным и отвратительным.

Еще я побывала в церкви, где поблагодарила Бога и оставила небольшое пожертвование.

Засыпая, я улыбалась и думала о «своем» генерале Маркине.

Я завтракала, когда пришел посланец от Костицына. Я бросилась приводить себя в порядок, ибо мне предстояла встреча с любимым. Взбила локоны и слегка подкрасила губы. Улыбнулась отражению. Вроде хороша…

Мы не виделись с ним полгода. Боже, как долго!

Надеюсь, что с того времени я похорошела, а не наоборот…

К сожалению, все затянулось. Проехали к Костицыну, он был занят, пришлось ждать. Мне хотелось ворваться в кабинет и оторвать комиссара от его чертовых важных дел!

Наконец Владимир Александрович появился и извинился за задержку.

— Едем? — нетерпеливо спросила я.

— Да.

Мы приехали к тюрьме. Наконец-то я прошла ворота, которые я так долго гипнотизировала взглядом.

Внезапно мы остановились, не дойдя до здания тюрьмы.

— Все, Кристина Глебовна, пришли.

— Что? — переспросила я, ничего не понимая.

Костицын указал вправо. Я недовольно посмотрела туда, и тут мое сердце забилось как сумасшедшее.

Вдалеке, около забора, стоял, засунув руки в карманы, мой любимый.

По моему лицу расползлась глупая улыбка, но мне было все равно.

Я пошла к нему. Вернее, я думала, что спокойно дойду. Но не тут то было.

Я бросилась бежать, он — тоже.

Расстояние сократилось мгновенно. Я взвизгнула от радости и бросилась ему на шею. Маркин засмеялся и крепко прижал меня к себе.

Мы оба смеялись, как ненормальные.

Наконец Маркин поцеловал меня в макушку и сказал:

— Знал бы, что вы будете так рады меня видеть, ел бы побольше каши. А так вы, Кристина Глебовна, чуть меня не повалили.

Я отступила на шаг и нарочито оглядела любимого:

— И правда, Сергей Леонидович, вы такой хилый…

Мы снова засмеялись. С Сергеем Леонидовичем всегда так — серьезным он бывает крайне редко.

Скамеек в поле зрения не наблюдалось, поэтому нам пришлось беседовать стоя.

— За что же вы здесь, Сергей Леонидович? — с любовью рассматривая такое родное лицо, спросила я. Темноволосый, темноглазый, с щегольскими усами и французской бородкой.

И, кажется, он действительно похудел.

Сергей Леонидович пожал плечами.

— Всего лишь написал Керенскому, что он идиот. Не знал, что он страдает болезненным самолюбием, — подмигнул мне любимый.

— Как все просто, — улыбнулась я. — Значит вы не мечтали захватить власть и стать тираном?

— У меня более скромные мечты, Кристина Глебовна.

— Например, какие?

— Да хотя бы нормальная еда. Мне ночью снятся запеченные бараньи ноги.

Давно я так не смеялась. Сергей Леонидович шутил так много, что улыбка, казалось, намертво приросла к моему лицу.

Как может человек сидеть в тюрьме и оставаться таким жизнерадостным?

Возможно, он просто не хотел рассказывать мне про жизнь в тюрьме, но мне было очень важно это знать.

— А кто вас арестовал? — наконец решилась я.

Мы гуляли по кругу, и Сергей Леонидович держал меня под руку. Пространство было ограничено, поэтому мы прошли по одному маршруту, наверное, миллион раз.

— Солдаты. Но как все было организовано! Нарядные солдаты машут флагами и громогласно кричат. Нас: Антона Ивановича, меня и Орлова, настоятельно провожают к машине. Едем в сопровождении эскорта из двух бронемашин. Сюда приехали — встречают человек тысяча, не меньше. Приветствуют!

— Слышала я, как они приветствуют! Смерти они вашей желают! — разозлилась я, вспомнив брань революционной толпы. — Они ведь могли устроить самосуд!

— Чему быть, того не миновать, — улыбнулся Маркин, и у меня отлегло от сердца.

— А кто вас обслуживает? Кто охраняет внутри?

— Юнкера. Добрые ребята. Смотрят вот, как у нас офицеров уважают. А помогают нам два пленных австрийца и еще русский стрелок старой закалки. Хороший человек.

Я покачала головой.

— Вас послушать, так и в тюрьме отличная жизнь.

— А чего унывать, Кристина Глебовна? Только здоровье себе портить.

Я улыбнулась, и затем оказалась в объятиях Маркина. Было так приятно и спокойно находиться рядом с ним, что я бы пошла за ним даже в камеру. Все равно где, главное, чтобы с ним.

Неожиданно раздался громкий голос:

— Господин генерал, свидание окончено, следуйте на ужин.

— Сейчас! — откликнулся Сергей Леонидович.

Он все еще держал меня за талию, и мы смотрели друг другу прямо в глаза.

Такой момент… Мне казалось, я перестала дышать. Сейчас, да, сейчас, он меня поцелует. Впервые… определенно сейчас…

Но Маркин лишь наклонился и прижался губами к моей руке.

Наверное, мое разочарование ярко отразилось на моем лице, потому что Сергей Леонидович спросил:

— Что-то не так?

— Нет, ничего, — я заставила себя кое-как улыбнуться.

— Господин генерал! — снова окликнули Маркина с крыльца тюрьмы.

— А почему он называет вас не «Ваше Превосходительство»? — удивилась я.

Мы шли по направлению к тюрьме. Так не хотелось отпускать его туда…

— Вы разве не слышали про приказ №1, Кристина Глебовна?

Честно, я про него не слышала, но признаваться было стыдно, поэтому я промямлила что-то невразумительное.

Маркин ухмыльнулся, но ответил:

— Этот приказ уравнивает офицеров и солдат. К солдатам теперь обращаемся на «вы», а они к нам «господин» и звание.

— Как так можно! — возмутилась я. — Уравнять офицеров и этих грубых, неотесанных солдат!

Маркин засмеялся и слегка сжал мне руку.

— Как по мне, Кристина Глебовна, так «господин генерал» звучит лучше «вашего сиятельства». И к тому же, никто не забудет, какое у меня звание.

Смеясь, мы дошли до тюрьмы.

— Надеюсь завтра увидеть вас снова, Кристина Глебовна.

— Всенепременно, Сергей Леонидович.

Я отправилась в гостиницу. Посмотрев на часы, я поняла, что мы с Сергеем Леонидовичем провели вместе почти пять часов. И как же быстро и незаметно они пролетели!

Шестнадцатое сентября определенно можно включить в один из счастливейших дней.

На следующее утро на извозчике я отправилась к Костицыну. Я опять собиралась просить его о свидании. Надеюсь, он не сочтет меня слишком навязчивой.

Я передала свою просьбу, и Костицын скоро принял меня. Оказалось, он уже предупредил охрану, что я буду появляться каждый день.

Как же чудесно!

Вспомнив, что Сергей Леонидович говорил про еду, я купила в магазине ветчину. Это, конечно, не барашек, но тоже мясо.

Маркин уже был на месте.

— Сергей Леонидович!

— Кристина Глебовна, опаздываете. Скучно здесь одному стоять. Даже поклонников у забора нет.

— Простите, — я извинилась, но на лице все равно сияла улыбка.

Маркин заключил меня в объятия и прошептал на ухо:

— Вы такая красавица, Кристина Глебовна.

Меня обдало волной жара от его признания. Раньше Сергей Леонидович мне ничего подобного не говорил. За комплимент можно было считать разве что «маленькая Кристина Глебовна».

Я совершенно растерялась и не знала, что ответить. Ничего остроумного в голову не пришло, поэтому я протянула:

— Есть немного.

Маркин захохотал, я за ним.

Потом я спохватилась:

— Ой, я же принесла вам вкусненького!

Я достала из сумки целый окорок ветчины. И тут же поняла, что не подумала о ноже.

Пришлось объяснять мою оплошность.

— Не беда! Забуду на минуту про правила хорошего тона, — весело сказал Сергей Леонидович, и принялся откусывать ветчину прямо так.

Уверена, ради того, чтобы только не огорчать меня.

Я смеялась, глядя на Маркина. Он выглядел презабавно.

Мы опять гуляли тем же маршрутом и весело разговаривали.

С ним было так легко общаться. Всегда находились общие темы для разговоров. Или же Сергей Леонидович попросту смешил меня разными историями. Например:

— В одна тысяча девятьсот десятом году послали меня фотографировать немецкие военные объекты. Тайно, разумеется. Но немцы меня раскусили и устроили за мной за мной погоню. Бегу я и думаю: «Где же спрятаться?» Ну ничего подходящего! И тут смотрю — солдатская выгребная яма. Ну делать то нечего — нырк туда. И сидел там несколько часов, пока немцам бегать не надоело.

Я смеялась от души. К сожалению, у меня таких интересных историй не было, поэтому приходилось только слушать.

Или:

— Преподавал я в Павловском военном училище тактику. Юнкера — страшные лентяи. Ничего толком не знают, отвечают кое-как. А тут итоговая аттестация. Ну я и устроил ее немного по другой программе. Все получили по нулю или единице. Так эти мальчишки решили мне отомстить.

— Как? Как? — нетерпеливо спрашиваю я, смеясь и дергая Сергея Леонидовича за рукав.

— Заказали мне гроб, — весело отвечает Маркин и обнимает меня за плечи.

Я выворачиваюсь и забегаю вперед, чтобы видеть его лицо.

Мне так хорошо… Так хорошо мне никогда не было…

— И что же вы сделали с таким необычным подарком?

— Прибил полки и использовал как шкаф. У меня было полным — полно книг. Читать надо много! — Маркин щелкнул меня по носу и рассмеялся. Затем он увидел кого-то и помахал рукой.

— Антон Иванович, идите к нам! — позвал он того человека.

Деникин, поняла я. Антон Иванович Деникин.

Он не спеша подошел к нам. Среднего роста, коренастый, чуть полноватый. И что удивительно: борода седая, а усы черные! Никогда такого не видела.

Мужчины сердечно поздоровались, а затем Маркин представил меня:

— А это самоотверженная Кристина Глебовна, поменявшая столичный Петроград на провинциальный Бердичев.

Гуляли втроем, Антон Иванович мне очень понравился. Спокойный, неторопливый, в нем чувствовалась какая-то небывалая мудрость. Он говорил мало, но всегда очень метко и запоминающееся.

Позже к нам присоединился еще и Иван Георгиевич Эрдели: высокий, статный мужчина с громким голосом.

На следующий день на прогулку вышли уже все арестованные. Меня немного напрягало, что мы с Сергеем Леонидовичем мало времени проводим наедине, но я понимала, насколько одиноко этим людям, поэтому ничего не говорила Маркину и не возмущалась, а старалась быть веселой и непринужденной со всеми.

По-моему, у меня это неплохо получалось.

Прошло еще пять безоблачных дней. Я ежедневно посещала тюрьму и виделась с Сергеем Леонидовичем.

Теперь я приезжала утром, и, таким образом, мы проводили вместе почти целый день.

Но нам и этого было мало. Расставаться становилось все сложнее.

Если раньше я могла думать, что Сергей Леонидович испытывает ко мне исключительно дружеское чувство, но теперь я точно была уверена, что он влюблен.

Ну или что я ему хотя бы сильно нравлюсь.

Он постоянно ловил мой взгляд, брал меня за руку, обнимал.

Маркин стремился прижимать меня к себе, прикасаться.

Когда он целовал мою руку, а потом медленно поднимал голову, и встречался со мной взглядом, я переставала что-либо соображать. Состояние… как будто я под гипнозом.

Я миллион раз представляла, как Сергей Леонидович целует меня. Один вариант был красочнее другого. Только вот в действительности этого не происходило…

Маркин продолжал держать меня на дистанции и даже не сделал ни единого намека, что когда-нибудь это изменится.

По этому поводу у меня сложились две версии: либо он боится оскорбить меня, либо все еще любит свою жену.

Я много думала про Марину Павловну Маркину. Представляла ее себе. Конечно же, выставляла ее в дурном свете.

Я мучила себя, представляя счастливые семейные сцены Сергея Леонидовича, его жены и их двоих детей.

Вконец измученная своими мыслями, я тем не менее не решалась поговорить с Маркиным.

Мне было страшно, что его прямой и откровенный ответ разрушит мой и без того хрупкий внутренний мир иллюзий и воображений.

Поэтому я хотела поговорить с Антоном Ивановичем. Он — друг Сергея Леонидовича, и кроме того, рассудительный и понимающий человек.

Только вот как поговорить наедине с Деникиным, если я все время провожу с Маркиным?

Пока я ломала голову над этим, случилось очень нехорошее событие.

В тюрьму приехал комиссар Юго-Западного фронта Иорданский.

Арестованные говорили про него, что он большевик и революционер. Он добивался военно-революционного суда над генералами. То есть их казни, стремясь выслужиться перед Советами.

И с этим человеком я умудрилась столкнуться, покидая тюрьму.

Иорданский нагрубил мне. Я вообще не думала, что с девушкой благородного происхождения можно так себя вести.

Мне очень хотелось сказать ему что-нибудь очень едкое в ответ, но я сдержалась, зная, что он наверняка идет к арестованным. Не хочу, чтобы Иорданский сорвал на них свою злость. Сергей Леонидович молчать не станет, и у него могут возникнуть проблемы.

В номере я пересчитала свои деньги. Осталось совсем мало. Скоро генералов перевезут в Быхов, поэтому я отложила денег на проезд.

Если отъезд не случится в ближайшие дни, мне, похоже, придется продавать вещи. Как унизительно!

Проснувшись утром, я поняла, как все ужасно.

Иорданский сказал, что меня больше не пропустят в тюрьму. А что, если Сергея Леонидовича тоже не отпустят на прогулку?

Как мы тогда будем видеться?

Я все-таки пришла к тюрьме. Внутрь меня, разумеется, не пропустили. Зато Сергей Леонидович уже был на площадке.

Я подошла к решетке и окликнула его.

— Сергей Леонидович!

Маркин подошел ко мне и улыбнулся:

— Здравствуйте, Кристина Глебовна. Ну как вам быть за решеткой?

— Хорошо, если вы рядом, — неожиданно озвучила я свою мысль, и сама испугалась своих слов.

Сейчас Сергей Леонидович переведет все в шутку, или нам станет неловко…

Но все произошло иначе. Маркин соединил наши руки и серьезно сказал:

— Я люблю вас, Кристина Глебовна. С той нашей первой встречи, помните? Я был трусом, что не признался вам раньше. Но я боялся, Кристина Глебовна, я боялся, что спугну вас своей откровенностью. Я хотел сначала убедиться, что любим вами.

— Сергей Леонидович, — только и смогла выговорить я, а потом из глаз потекли слезы. Слезы счастья. Я смеялась и плакала одновременно.

Наверное, это было похоже на истерику, но мне было все равно. Я видела перед собой самого любимого и дорогого мне человека, который только что открыл мне свои чувства.

Теперь уже ничто нас не разлучит. Я отправлюсь за Сергеем Леонидовичем куда угодно, даже в ссылку, изгнание или тюрьму.

Я буду как жена декабриста — преданная, нежная и самоотверженная.

Но вот только Сергей Леонидович думал иначе.

— Я очень волнуюсь за вас, Кристина Глебовна. В Быхове нас ждет только одно — расстрел. И я не хочу, чтобы вы были там, чтобы вы калечили свою душу. Уезжайте к родным во Францию, и тогда я буду за вас спокоен.

Я не могла поверить, что он действительно сказал это. Просит меня уехать, оставить его после признания в любви!

— Нет, — решительно ответила я, заставляя не дрожать губы. — И вы меня не остановите, Сергей Леонидович.

Маркин опустил голову и ничего не сказал.

Затем посмотрел на меня и грустно улыбнулся:

— Я эгоист, Кристина Глебовна. Я должен приказать вам уехать, но я так не хочу вас отпускать. Простите меня.

— Я люблю вас, и никогда вас не оставлю, — хриплым от слез голосом выговорила я.

— Спасибо, Кристина Глебовна.

Сергей Леонидович был определенно подавлен и расстроен. С одной стороны, он хотел, чтобы я была рядом, а с другой — боялся за меня, считая, что несет за меня ответственность.

Он должен был оттолкнуть меня, но не смог. Поэтому и злился на себя.

Боже, ну почему все так сложно?

Послезавтра в пять часов вечера арестованных «проводят» на вокзал, где они на поезде отправятся в Быхов. Я тоже поеду туда, и буду в Быхове до тех пор, пока… Нет, не хочу об этом думать!

На следующий день я заплатила за номер, и поняла, что мне все-таки придется что-то продать. Тем более похолодало, а у меня не было ничего теплого.

Боже, какая я была глупая! Взяла так мало денег, но много безделушек и платьев!

Мои нарядные платья мне было жалко, поэтому я решила продать золотые часы.

Мне было ужасно неловко спрашивать, где я могу найти скупщика. А еще ужаснее я себя почувствовала, предлагая ему свой «товар».

Но вот: часы проданы, и теперь я при деньгах. Хотя бы на какое-то время. Теперь я знаю цену деньгам, а раньше даже не знала, что сколько стоит.

Наверное, я взрослею. Меньше чем через месяц мне уже исполнится восемнадцать лет. Надеюсь, к тому времени Сергея Леонидовича отпустят, и мы сможем как следует это отпраздновать.

Я купила билет на восемь вечера. Специально подгадала так, чтобы ехать с арестованными в одном поезде. Вдруг удастся увидеться лишний раз?

По дороге в гостиницу жутко разболелась голова. Я кое-как добрела до номера и плюхнулась на кровать, прижимая пальцы к вискам.

А я ведь так хотела попасть к Маркину.

Я провалялась так до вечера, проклиная все на свете. Голова просто раскалывалась. Быть может, это мигрень?

Когда мне полегчало, часы прогулки генералов уже закончились. Мне оставалось только бессмысленно смотреть в темноту за окном.

Наступило завтра, а это значит, что сегодня мы навсегда покинем Бердичев, который был не очень то и радушен.

Когда я появилась у тюрьмы, там уже были люди, настроенные крайне недоброжелательно.

Генералы на прогулку не вышли.

Мне не хотелось стоять рядом с этими людьми, поэтому я отошла к дому наискосок и встала там.

Люди все прибывали. Их стало так много, что они заполонили все вокруг. Все шумели и кричали. Несколько человек на импровизированных трибунах возбуждали народ, призывая к самосуду. Какой-то солдат что-то постоянно кричал про Клецандо.

Перед тюрьмой было, наверное, не меньше тысячи безумных, неистовых человек, желающих немедленной расправы. Они не хотели отпускать генералов живыми…

Я молилась, чтобы арестованных не выпустили из тюрьмы.

Толпа растерзает их…

И я ничего не могла поделать. Я лишь отчаянно наблюдала.

Потом выступили Костицын и еще какие-то люди, но их никто не слушал. Все кричали свое.

Я покинула свой наблюдательный пункт и пробралась поближе. Меня так сдавили, что приходилось упираться руками в спину впередистоящего, чтобы отвоевать себе хоть кусочек пространства.

Я думала, меня стошнит от запаха пота, давки и оглушающего рева толпы. Но нет, ничего, пока я держалась. И я не уйду, пока не узнаю, что с генералами ничего не случится.

Снова выступающие. Теперь я по отрывкам поняла, о чем они говорят: просят пропустить арестованных на вокзал. С толпы хотели получить слово, что генералов никто не тронет.

Ответом был возмущенный гул и свист. Снова переговоры.

Сколько же сейчас времени?

Наконец, было получено что-то вроде согласия не трогать генералов, но, судя по озлобленным лицам вокруг, все не так радужно.

А потом по резким крикам стало понятно, что арестованных повели. С моего места ничего не было видно, и я, как безумная, стала пробиваться вперед.

Толпа устремилась за генералами. Они что, решили вести их до самого вокзала?

Какое же это унижение для славных и честных боевых генералов…

Когда я добралась, куда хотела, то поняла, что лучше бы я этого не делала.

Такая брань, такие ругательства!

Раньше я никогда ничего подобного не слышала. Мои братья при мне не выражались.

Темнота, ничего не видно. Со всех сторон рев, ругань и крики. Давка. Я боюсь, что если упаду, то меня просто затопчут.

И лишь изредка луч прожектора с броневика освещает нам дорогу.

Сколько сейчас времени? Где я вообще нахожусь?

Я плохо ориентируюсь в пространстве, а в темноте и тем более.

В восемь отъезд, а мне еще нужно вернуться в гостиницу за чемоданом.

Когда два солдата рядом со мной нагнулись, я не придала этому значения.

В этот момент луч света оказался направлен как раз в нашу сторону. Я оказалась совсем близко от арестованных. Они шли, окруженные юнкерами, которых было так мало!

И тут солдаты, шедшие рядом со мной, метнули камни. Я ошарашено наблюдала, как они летят в сторону генералов и ударяются об кого-то.

Я представила, что их мишенью стал Маркин, и меня затопил неконтролируемый гнев.

Я наклонилась, и тоже попыталась нашарить камень, но ничего не нащупала. Тогда я зачерпнула полную пригоршню грязи (вчера ночью шел дождь) и, распрямившись, собиралась швырнуть ее в солдата слева, когда услышала справа:

— Маркин, голову выше! Шагай бодрей!

Не раздумывая, я изменила траекторию, и пощечину с грязью получил солдат справа.

Я била со всей силы, так, что даже руку прострелило. Но, кажется, носу этого солдата тоже неплохо досталось.

И тут мой триумф резко исчез. Я поняла, что только что натворила. Солдат выругался, и я развернулась назад, но шагавшие сзади невольно подтолкнули меня вперед.

Я оказалась в ловушке по собственной глупости и импульсивности.

Вдруг кто-то резко (и так ясно, кто) схватил меня за волосы и с силой дернул. Я споткнулась, чуть не упав, и голову пронзила дикая боль. Такое ощущение, что с меня содрали скальп.

— Сука! — прошипел обидчик мне в ухо и притянул к себе. Его руки больно сжали мою талию.

Казалось, волосы горели, из глаз лились слезы.

Было такое ощущение, что все это происходит не со мной.

Но когда рука солдата поползла ниже, я быстро пришла в себя.

Не глядя, я саданула локтем назад, даже не целясь.

Но, кажется, мой выпад попал в живот, потому что солдат охнул и согнулся.

У меня был только один шанс, и я собиралась им воспользоваться.

Я стала пробиваться сквозь толпу, работая локтями, пинаясь и стараясь не дать толпе утянуть себя назад.

При моем росте сто шестьдесят три сантиметра и хрупком телосложении это вообще было подвигом.

Не понимаю, как я сумела выбраться, но это было так.

Я спешила к гостинице. Заберу чемодан — и на вокзал.

Сколько сейчас времени? Что, если мой поезд уже ушел?

Я бежала так стремительно, что поскользнулась и упала прямо в лужу. Притом почти плашмя.

Удачный день!

Но пришлось подниматься и бежать дальше.

Плащ насквозь промок, но другого у меня не было. Так что не буду привередливой.

В гостинице я вызвала шок своим внешним видом. Но мне было все равно.

Время — семь тридцать три.

В панике жду экипаж. Ничего не едет, а время уходит.

Наконец, один вывернул из-за угла. Торможу. Извозчик подозрительно спрашивает:

— А деньги то есть?

— Есть! — я лихорадочно забираюсь на сидение. — На вокзал! Гоните!

Извозчик мне попался лихой, так что летели мы стрелой.

А вот и мой поезд. Я не опоздала.

До вагона я иду уже спокойным шагом, восстанавливаю дыхание. Даже не помню, когда мне приходилось в последний раз столько бегать и суетиться.

Вокзал был ярко освещен, и я имела возможность увидеть, какая я вся грязная. Платье, плащ, даже руки! Носы ботинок сбиты…

Кто сейчас узнает во мне девушку благородного происхождения?

И пустят ли меня вообще в поезд?

И здесь толпа. Опять злые лица и матные крики. Похоже, жителям Бердичева просто нечем себя занять…

Я пробралась в свое купе и после долгих поисков нашла в чемодане зеркальце. Оказывается, я вся выгляжу неутешительно.

Я спрятала пальто, переменила платье, умылась и сделала прическу — так намного лучше. Довольная собой, жду отправления.

Где — то в этом поезде, в каком-то купе, едет мой любимый Сергей Леонидович. Одна эта мысль заставляла меня улыбаться.

Но поезд стоял на месте. Я усердно рассматривала потолок и ждала, но через полчаса не выдержала и пошла узнать, в чем дело.

Встреченный мной проводник сообщил, что толпа не пускает поезд из-за генералов. Люди не хотят, что бы они безнаказанно уехали в Быхов.

Я представила, как они стоят на платформе, окруженные молоденькими юнкерами, а солдаты издеваются над генералами, заграждая путь к вагону.

После этого я оставила чемодан без присмотра и побежала на платформу.

Толпа, конечно же, была, но генералы сидели в купе, так что их не было видно. Юнкеры цепью стояли перед вагоном, никого не пуская.

Я заметила Костицына и стала пробираться к нему. Вид у него был несколько помятый и растерянный.

— Владимир Александрович!

В последнее время мне очень часто приходилось маневрировать в толпе. Наверное, скоро это войдет у меня в привычку.

Как все изменилось за каких-то три месяца! Домашней, опекаемой девочке приходится учится быть самостоятельной. И знаете… мне такая жизнь нравится!

Теперь в ней есть смысл…

— Кристина Глебовна, что вы здесь делаете? — удивился Костицын.

— Еду в Быхов, — просто ответила я. Потом повторила громче из-за выкриков в толпе.

— За Сергеем Леонидовичем?

— Да.

— Вы ведь ему не сестра, Кристина Глебовна?

Я бы могла обидеться на бестактность или соврать, но Владимир Александрович много сделал для меня.

— Я люблю его — вот причина, — ответила я, а затем быстро спросила, — что будет с генералами? Пустят ли поезд?

— Трудно сказать… — замялся Костицын, и тут кто-то в толпе крикнул про арестантский вагон, а затем это подхватили многие и стали скандировать: «Арестантский вагон! Арестантский вагон!»

Сколько же унижений должны пережить генералы, прежде чем смогут уехать? Почему люди такие жестокие?

— Кристина Глебовна, вам лучше уйти, — Костицын взял меня за плечи и легонько подтолкнул в сторону. — Здесь вы ничем не поможете.

Затем он обратился к толпе, призывая к милосердию, но его не слушали и требовали свое.

Пришлось послать за арестантским вагоном.

Я же никуда не ушла, а лишь немного отошла в сторону, чтобы не бросаться Владимиру Александровичу в глаза.

Мое ожидание было вознаграждено, когда на платформу вывели арестованных генералов.

Сергей Леонидович не выглядел напуганным. Он окинул толпу быстрым взглядом, усмехнулся и, обернувшись к Деникину, что-то сказал ему.

Сергей Леонидович не потерял присутствия духа, а я, наоборот, закусила губу, чтобы удержать слезы. Наверное, я чересчур сентиментальна…

Я намеренно отворачивалась, чтобы Маркин меня не увидел. Он не обрадуется, узнав, что я веду себя так неблагоразумно.

Арестантского вагона на станции не оказалось, но успокоиться люди никак не могли. Их ум прекрасно работал над сочинением различных издевательств над не виновными.

Нет арестантского вагона? Не беда! Подавайте товарный вагон!

Он нашелся. Когда его подали, оказалось, что он весь загажен чьим-то пометом, но генералы, не колеблясь, залезли в него. Маркин поддерживал квартирмейстера Орлова, у которого почему-то было разбито лицо.

Я вернулась в свой вагон, и поезд наконец-то тронулся. Было уже десять часов вечера.