Соль уходящего лета

Юлия Резник, 2019

Она сидела на самом краю утеса и просто смотрела вдаль. Женщина, в чьих бедах он был виноват и в чьем прощении нуждался. Тот же ветер, что принес ему слезы моря, заставлял танцевать ее волосы. Длинные, чуть с рыжиной, напоминающие цветом осень. В стороне от дорожки брюхами кверху лежали рыбацкие лодки и древний поржавевший от времени катамаран. В воздухе пахло горькими травами, палой листвой и йодом. Затянутое сланцем туч небо не давало пробиться солнцу, и собирался дождь. Ник остановился. Порыв ветра подхватил соленые брызги моря и что есть силы ударил в лицо. Отрезвляя. Лишний раз напоминая о том, что это единственная соль на щеках, которую он может себе позволить. Содержит нецензурную брань!

Глава 3

Лада задыхалась. Даже покинув теплый салон машины, она не могла избавиться от ужаса, сковавшего все ее тело в момент, когда Ник резко ударил по тормозам. Ослепляющими всполохами фар мчащейся навстречу машины в памяти мелькнули болезненные, изматывающие душу воспоминания. Те, которые она не могла забыть, как ни старалась. Адский скрежет металла, резкий удар, черное беспамятство… страшная боль…

Проводив взглядом медленно удаляющийся автомобиль, Лада сделала несколько глубоких вдохов, но заполнивший легкие кислород не сумел вытеснить панику из груди. Руки все так же дрожали, а сердце колотилась так сильно, что его грохот отдавал пульсирующей болью в затылке.

Неожиданно дверь, в которую она так и не решилась войти, распахнулась.

— Ладушка… Здравствуй! Ты чего здесь стоишь, как неродная?

— Ох… Голова закружилась, Йоси Соломонович. Ничего страшного. Здравствуйте…

— Ты белая, как мел… Проходи, проходи, моя хорошая… У нас как раз примерка. Не желаешь взглянуть?

— Нет… — Лада отвела взгляд. Она не желала… Она вообще хотела забыть, сколько времени и сил отдавала работе когда-то. В ущерб семье, в ущерб отношениям с мужем… Господи, если бы она знала, как мало им отмеряно счастья… если бы она только знала! Только поздно уже. Ничего не вернуть. И не избавиться от вины, что корежила душу.

Пожилой мужчина нахмурился:

— У тебя точно все хорошо?

— Да-да, все неплохо. Я привезла кружево…

Лада извлекла из простой холщевой авоськи сверток, обернутый в грубую серую бумагу, и положила на стол. Тончайшей работы кружево… Она провозилась с ним весь прошлый месяц.

Йоси Соломонович отмотал полотно и тихонько присвистнул, по достоинству оценив все возрастающее мастерство своей ученицы. Поначалу Лада занялась этим старинным ремеслом, чтобы справиться с параличом рук, но кружевоплетение оказалось увлекательным делом. И вот теперь, спустя почти два года, в ее руках рождались поистине уникальные кружева, которые находили свое применение в декоре неповторимых в своем роде свадебных платьев.

— Красиво? — закусив губу, поинтересовалась Лада у своего учителя.

— Это какая-то итальянская техника?

— Бурано…

— Точно… Я видел что-то подобное у Dolce & Gabbana.

— О, да! Кружево добавляет интриги их последним коллекциям. И будоражит мужское воображение… Только мое кружево все же отличается.

— Ты сама разработала схемы? — вскинул брови пожилой мужчина.

— Сама, да… Хотя, конечно, мне здорово подсобили старинные описания, раздобытые в мою прошлую поездку в Италию. Как бы было хорошо поучиться у тамошних мастеров… — мечтательно протянула Лада.

— Так что же тебе мешает?

Лада оглянулась, провела по замысловатому узору тонкими пальцами без маникюра и, нацепив на лицо маску беспечности, пояснила:

— А у меня с финансами беда, Йоси Соломонович! Реставрация крыши отняла все, что удалось скопить за сезон. А ведь еще менять старый водопровод и проводку!

Отказываясь поддержать шутливый тон разговора, мужчина бросил на Ладу задумчивый взгляд:

— Зачем тебе это?

— Ну, как же? — сделала вид, что не понимает сути вопроса Лада, — по стояку постоянная течь, проводка искрит и мигает! Меня скоро закроют, к чертям… Вот будет хохма! Второй прогоревший бизнес за без малого пару лет…

— Лада!

Владислава резко отвернулась. Ссутулила плечи:

— Извините… Извините, Йоси Соломонович, я… Я просто не могу это обсуждать.

— Ты гробишь свой дар в этой трещащей по всем швам гостинице, ты зарываешь себя…

— Неправда! Меня зарыли давным-давно… Уже два года как… — парировала Лада тихим срывающийся голосом. — Я… я, пожалуй, пойду. — Она подхватила свою авоську и устремилась к выходу. Йоси Соломонович посеменил вслед за ней:

— К Лидочке?

— К ней… Не знаю, как в глаза ей буду смотреть. Опека опять не шевелится. Хорошо хоть в детдом не запретили приходить. Блюстители порядка, чтоб им пусто было…

— Постой… А ты разве не в курсе, что ее забрали в больницу?

— В больницу? — застыв на полушаге, просипела Лада. Откашлялась, встряхнула волосами, прячась за отросшей челкой. — Но как… когда? Мне ничего не сказали…

Холод волной прошелся по ее искореженному телу и свернулся тугим комом в груди.

— Как? Я думал, что ты в курсе… Вчера ей опять стало плохо. Мне Леночка Савина разболтала. Знаешь, там такая светленькая работает? Она мне творог продает…

— Господи… Почему же мне ничего не сказали? Я ведь просила! Я их просила сразу мне сообщать…

— Лада! Послушай, ты ведь никто ей по факту…

— Но ведь не потому, что я этого не хочу! — едва не плача, воскликнула женщина. — Есть ли в них хоть толика человечности?!

— Я не знаю, милая… Но, тем не менее факт остается фактом. Они тебе ничего не должны.

В бессилии Лада сжала руки в кулаки. Ее учитель был прав. Сотрудники интерната не были обязаны перед ней отчитываться! Кто она такая? Несостоявшийся опекун, которому из-за инвалидности и отсутствия мужа в этой самой опеке отказано? Сумасшедшая баба, которая, не имея возможности родить, сосредоточила всю свою любовь на чужом ребенке? Больной ребенке… Смертельно больном…

— Знаешь, что? Погоди несколько минут. Я отвезу тебя в больницу. Только отпущу девочек.

— Я не хочу отвлекать вас от дела, — прошелестела Лада.

— Да какое тут дело теперь? Погоди… Не убегай…

— Я подожду на улице, — не имея сил больше противиться, согласилась Лада и резким ударом ладони открыла дверь. С трудом преодолела три не слишком высоких ступеньки и опустилась на красивую, выкрашенную белой эмалью скамью. Отгоняя слезы, растерла лицо. Яркий свет больно ударил по ее воспаленным глазам, золотистым лучом скользнул по отполированной резной двери и скрылся где-то под козырьком веранды. Все было как всегда. Ничего не поменялось за время, что она пробыла в доме учителя. Только в ее душе стало немного больше боли. Боли, о которой никто не знал. Боли, до которой никому не было дела. Ни солнцу, ни небу, ни облакам, плывущим в далекие дали…

Как и большинство пожилых людей, Йоси Соломонович вел машину неторопливо. Лада едва сдерживала себя от того, чтобы не прикрикнуть на него с просьбой ускориться. Несчастные пятнадцать минут, что они ехали, для нее растянулись на долгие-долгие годы.

В отделении Ладу прекрасно знали. Это она из собственного кармана оплачивала лечение девочки, это ей врачи отчитывались о ее состоянии. Это ее пугали прогнозами, сочувствующе похлопывая по плечу…

— Виктор Васильевич… Ну, слава богу, вы на месте! Как она? — Лада влетела в обшарпанную ординаторскую, даже не поздоровавшись, и, увидев знакомого врача, в облегчении замерла у стены.

— Добрый день, Лада… Сама понимаешь, что ничем хорошим я тебя порадовать не могу.

Она знала. Она действительно знала… Неоперабельный порок сердца. Неоперабельный… порок. Прогноз — меньше шести месяцев. Лидочка и без того прожила больше, чем ей было положено, исходя из тех же дурацких прогнозов врачей. Впялив взгляд в потолок, Лада шумно вздохнула. Она же понимала, она ведь все понимала, так почему же так больно? Каждый чертовый раз? Слезы набежали на глаза. Слезы бессильной злобы. Она перерыла все! Изучила законодательство, практику… Она написала о проблеме Лидочки в министерство и проклятому президенту… Она даже телевидение подключила, но это нисколько не помогло. Для нее не находилось донора. Не находилось…

— Лада, — тяжело вздохнул пожилой доктор. — Пойми, я и сам за эту девочку как за свою переживаю. Мне ситуация с ней… вот тут! — Виктор Васильевич ударил ребром ладони по горлу и в отчаянии зарылся пятерней в остатки своей шевелюры. — Но нет для нее донора. Нет! Все упирается в это чертово противопоказание: «ограниченная поддержка семьи». Все…

— Они не дают разрешения на удочерение…

— Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль.

Лада все же всхлипнула. По крайней мере, этот человек не намекал на то, что ей стоит обратить внимание на менее проблемных детей, как это делали многие другие. Люди, с которыми она после не смогла общаться. Которых вычеркнула из жизни, не понимая, как они вообще в ней появились? Черствые… Чудовищно равнодушные.

— Вы, наверное, знаете, что после принятия решения о трансплантации реципиенты ожидают донорский орган порой до восемнадцати, а то и больше месяцев? Пятьдесят процентов… пятьдесят чертовых процентов погибают, так его и не дождавшись?

— Лада…

— У нее нет восемнадцати месяцев. У нее нет…

— Мне очень жаль.

Она покачала головой и, пошатываясь, встала со стула:

— В какой она палате? Я ведь могу ее увидеть? Или… мне это тоже запрещено?

Виктор Васильевич тяжело вздохнул:

— Она в седьмой. Пойдем… провожу.

В седьмой палате лежала одна только Лидочка. Ее маленькая, совсем не по возрасту фигурка казалась еще меньше на фоне огромной больничной койки. В тонкую ручку была воткнута капельница. Лада ненавидела… лютой ненавистью ненавидела эти иголки.

— Ладушка, ты пришла…

— Конечно, моя золотая девочка. И всегда буду рядом, помнишь?

— Да… до конца.

Лада сглотнула соленый ком:

— Это с чего ты о конце заговорила? Виктор Васильевич утверждает, что ты молодцом. Того и гляди выпишут.

— Это хорошо! Ты обещала прокатить меня на лодке… — тонкий голос Лиды слабел, а ведь она просто разговаривала… всего лишь разговаривала…

— Обязательно… Я обязательно покатаю тебя на лодке, моя золотая девочка. Быстро-быстро, чтобы соленый ветер в лицо и лишь крики чаек над головами…

Лида сонно моргнула, не в силах больше сопротивляться усталости, закрыла свои прозрачные, как родниковая вода глазки. Взрослые глаза маленькой девочки. Глаза, полные обреченного понимания…

Лада растерла слезы по лицу, поправила тонкое одеяло и, поцеловав малышку в пропахшие больничным смрадом волосики, вышла прочь из палаты.

— Ладочка! Как хорошо, что ты здесь! Там тебя ищет какой-то мужчина. Говорит, постоялец.

О господи! Она совсем о нем забыла…

— Лада?! Все хорошо?

Он спешил ей навстречу, а солнце… слепяще яркое солнце зажигало костры в его каштановых волосах. Почему-то Лада видела все происходящее словно в замедленной съемке. Летающую в воздухе пыль, вольготно прогуливающегося по широкому водостоку воробья, угодившую в паутину муху… В какой-то мере она и сама себя чувствовала где-то так. Еще живой, но уже полумертвой. Запутавшейся в паутине чужих смертей.

— Да… да, все… нормально.

Не плакать, только не плакать… Он — постоялец, а не жилетка.

Но как же хочется выть…

— Что все же произошло? Я приехал в назначенное время, но мне сказали, что ты в больнице. Я примчался сюда…

— О… извини за беспокойство. Голова кругом…

— Да к черту! Что случилось-то? Я чем-то могу помочь?

Да! Можешь! Вырви из груди свое сердце… Отдай его маленькой-маленькой девочке… Я бы свое отдала. Но ведь не подходит… Сломанное… ни на что не годное сердце… — пронеслись в голове наверное страшные мысли.

Улыбнувшись дрожащими губами, Лада сказала:

— Нет. Здесь… уже никто не поможет.

И снова улыбнулась. Как дура. Не улыбаться нельзя. Нельзя, потому что никому нет дела до ее слез. Даже богу нет, который по идее должен быть милосердным. А еще… потому, что если эта маска сползет с лица, от нее вообще ничего не останется. Под этой маской ничего нет. Она вся истлела…

— Лада…

— Погодите еще пару минут. Я… мне нужно переговорить с врачами, оставить деньги на всякий случай…

— Да-да, конечно… Я подожду на улице.

Денег не понадобилось. Поддерживающая терапия покрывалась медицинской страховкой, а все, что сверх — больше не имело смысла… Не имело… Сунув несколько сложенных в гармошку купюр медсестре и санитарке, Лада на подгибающихся ногах вышла на улицу. Тело ломило, собранная по частям нога отказывалась повиноваться. И то ли испортившаяся вмиг погода тому была виной, то ли нервы…

— Все уладила?

— Да, все в порядке. — Лада растянула губы в натянутой улыбке и отвернулась к окну. Господи, когда же это все закончится?