Дело о сорока разбойниках

Юлия Нелидова, 2018

1892 год. Земского врача Ивана Иноземцева направляют в столицу Туркестанского генерал-губернаторства – Ташкент. Но добраться до нового места службы Иноземцеву не удается: его похищает шайка разбойников во главе с коварным басмачом Юлбарсом, приручившим настоящего тигра. По всему краю ходят слухи и легенды о набегах банды Юлбарса. Он жесток и безжалостен, умен и необычайно хитер, так зачем же ему среди оазисов и миражей пустыни понадобился обычный земский врач Иван Иноземцев? И как теперь ему справиться с новой напастью – эпидемией холеры, которая преследует местных жителей?..

Глава II. Иноземцев и сорок разбойников

Говорил буфетчик, не сиди на солнце, голову напечет. Вот, пожалуйста, теперь, видно, в бреду все это и наблюдает. Стоит, чуть дыша, за ручку дверцы схватившись, и пытается высмотреть сквозь темноту вагона действительно ли в его ногах мертвые солдаты лежат, а над ними возвышаются несколько высоких черных фигур, увенчанных причудливыми чалмами. Вспыхнуло пламя, Иноземцев дернулся назад, тотчас заслонившись от вспышки, но, когда осознал, что это был всего лишь факел, больно обожгло затылок: получил удар по голове и вывалился из двери за поручни наружу. Падая, краем глаза успел заприметить, как с крыши вагона спустился еще один разбойник.

— Йўқ, мумкин эмас!^[6] — донеслось следом точно из пустого бочонка. — Овсар! Эшак! Нима учун? Йўловчини тегма, деб айтгандимку!^[7]

Иван Несторович ощутил, как, обхватив за ноги, его вытащили из-под колес, потянули нещадно по шпалам и бросили на песок.

— Кечарасиз, илтимос^[8], — шуршали вокруг тени. Потом у самого уха кто-то как гаркнет:

— Юлбарс, йўқ! Йўқ! Мумкин эмас. Қоч!^[9]

Уж очень тревожным показался Ивану Несторовичу этот пронзительный визг. Замер, стонать от боли перестал, открыл глаза, оторвав голову от горячего песка, продолжая сжимать затылок рукой. Из раны хлестала кровь. Вокруг столпились бандиты в халатах, некоторые держали зажженные факелы, били копытами нетерпеливые кони.

Вдруг ударил в нос бедного Ивана Несторовича звериный дух — в самой близости от лица, точно сквозь дымку, на него глядело нечто живое, ярко-оранжевое, оно было усато, горячо пыхтело, тыкало в подбородок чем-то липким и мокрым. Низенький сарт бесстрашно вцепился сему чудищу в загривок и пытался оттащить, все твердя свое: «Юлбарс, йўқ». И осознал доктор, что Юлбарсом был тигр, а не человек. Мысль сия сразила наповал, отобрав остатки чувств и сознания.

Очнулся Иноземцев от тряски и неприятного ощущения, что вот-вот упадет: оказалось, ехал верхом на лошади. Сидел без седла, на одной попоне, вернее, не сидел, а повис на шее, распластавшись, невыносимо смердящего навозом животного. По обеим сторонам ехали всадники — милостиво придерживали пленника прикладами ружей.

В глазах темно, голова трещала, как телеграфный аппарат, страшно мутило и хотелось пить. Поднявшись, кое-как уселся, оглянулся, увидел позади большой желтый шар, чуть выглядывающий из-за края пустыни, отливающей червонным золотом. Утро, тотчас решил Иноземцев, рассвет, стало быть, шли на запад. Кругом кучугуры, нет-нет саксаул вставал на пути темной изогнутой тенью, копыта тонули в песке едва ли не по колено бедных животных. Его окружало человек сорок всадников, в грязных, неопределенного цвета халатах, серых чалмах, лица по глаза прикрыты платками, за поясами — пистолеты, за плечами — ружья, сабли стучали о бока тонконогих быстрых их лошадок в дорогой сбруе, с расписными седлами. Все, как один, были устремлены взглядом в горизонт, молча неслись легким галопом против солнца.

«Сорок разбойников», — подумалось Иноземцеву с горькой иронией.

Невольно потянувшись к ушибленному затылку, Иноземцев нащупал нечто вроде повязки, спустился пальцами по шее к плечу — обнаружил, что весь был сплошь липким от крови. Правая рука оказалась без рукава — им, видимо, перевязали рану. Медленно, кряхтя, попробовал покачать головой, наклонить ее вперед-назад. Тотчас будто кто чем-то тяжелым рубанул по затылку, и горячее потекло по шее, к плечу, по голой руке. Закапала густая алая кровь на песок.

— Черт, — проронил Иноземцев и снова бухнулся на шею лошади.

Когда солнце окончательно взошло и начало припекать, караван встал у развалин персидской крепости. Иноземцева сняли с лошади и усадили в тени поодаль от всей станицы. От неловкого движения вдруг все закачалось, завертелось, тяжелый спазм схватил внутренности. Стало доктора выворачивать наизнанку. А сил нет остановить приступ. Сил нет даже руки поднять, прикрыть рот, утереть лицо.

Один из разбойников наклонился к нему, заглянул в глаза, выругался по-басурмански. Развернулся, хотел уйти, но отчего-то остался, продолжая браниться, махая растопыренными пальцами во все стороны, словно должен был выполнить не совсем ему приятное поручение.

Вынул из ножен кинжал, поднял лезвие к солнцу, стал разглядывать с какой-то зловещей внимательностью, долго тер о грязный рукав халата, при этом бросая на доктора какие-то не то грозные, не то торжественные взгляды, пока лезвие не заблистало в лучах, как зеркало. Иван Несторович от страха вжался в глиняную стену калы, предположив, что его сейчас прирежут. Но басурманин вдруг протянул нож рукоятью вперед и проронил снисходительно что-то на своем, басурманском.

Совсем звери — хотят, чтобы Иноземцев сам себя порешил. Да с радостью, но только сил не хватит нанести один хороший удар, чтобы покончить с собой без мучений, еще больше изранит и все.

— Нет, не могу, — прошептал доктор, зажмурился, задержав дыхание — сейчас взъяриться, прибьет. Поскорее бы! А то вот вновь подкатил к горлу неприятный спазм.

— Э-эх, қўрқоқ… Кучинг етмидими? Қандай сен табиб? Сен табиб эмас!^[10] — презрительно бросил тот, присел рядом и дернул ворот, понуждая его снять китель. И принялся вспарывать швы. — Хохламасанг — унда узим^[11]..

Только тогда Иноземцев уразумел, что разбойник предлагал ему всего-навсего разрезать китель на бинты. Точно камень с души слетел — он встрепенулся, поднял руку, замахал что есть мочи.

— Я сам! Сам… Не беспокойтесь! Сам… Я понял…

Дрожащими пальцами почти выхватил из рук сарта нож, стал спешно рвать со второй руки рукав давно не белого кителя. Ни мыслей, ни боли не чувствовал, до того жить хотелось на самом низком уровне инстинктов, автоматически, без драматизма и высоких слов. Просто хотелось жить. Давясь рвотными позывами, утирая хлынувшую носом кровь, он кое-как обмотал голову, сел и откинулся на стену калы. Нож выпал из его пальцев. Сарт подобрал, обтер лезвие о край халата, пробормотал что-то на своем, тюркском, гортанном, развернулся и пошел к своим. Едва скрылся за поворотом калы, Иноземцев со вздохом закрыл глаза. Слабость брала свое, Иван Несторович начал проваливаться сознанием в спасительную дрему. Как вдруг вновь у самого уха:

— Юлбарс, қоч! Мумкин эмас. Қоч!

Доктор вздрогнул, мгновенно открыв глаза. Перед ним стоял уже другой бандит — низенький, щуплый до того, что полосатый халат его болтался на худых плечах, с небольшой чалмой на голове, какие носили здесь ремесленники — из грязно-серого хлопка, лицо тщательно обмотано концом сей чалмы. Он был очень сердит, топнул ногой, зарычал, взмахнул обнаженной саблей. Иноземцев зажмурился, думал, его бранят за какую-то неведомую ему оплошность.

Справа вдруг мелькнула рыжая тень. Головой двигать не мог, как будто даже парализовало, но боковым зрением успел заметить черно-оранжевый хвост, исчезнувший за поворотом стены. Через мгновение там же показались две массивные лапы и невероятных размеров любопытная кошачья морда. Верно, в беспамятство провалился, не заметив приближение хищника, которого привлекал запах крови, запах поверженной жертвы.

— Менинг ғам, Юлбарс! Қоч! Бу овқат эмас^[12].

И топнул ногой с такой небывалой энергией, так грозно махнул кулаком, что тигра точно ветром сдуло.

«Хозяин зверя, атаман собственной персоной», — решил Иноземцев. Он еще тогда понял, с кем имеет дело, когда у поезда лежал на шпалах и услышал этот мальчишеский фальцет, хозяин которого из кожи вон лез, чтобы прибавить голосу немного мужественности.

И как же этот кисейный юноша, прообраз маленького Мука, умудрился приручить тигра и собрать вокруг себя целую шайку отчаянных головорезов? Надо обладать такими талантами, таким непревзойденным даром внушения, такой мощью духа в столь юном возрасте, чтобы добиться послушания от строптивых подопечных и не стать их жертвой. Воистину Восток полон неразрешимых загадок. Разгадывать кои у Иноземцева охота уже отпала, равно как и знакомиться с его просторами. Подобно зыбучим пескам, подобно болоту безжалостно утянут, и поминай как звали. Все вокруг здесь словно в тридевятом царстве было, словно в сказочных краях таинственной Шахерезады.

Атаман подошел ближе к Иноземцеву, нагнулся, осмотрел затылок.

— Вай-вае, — недовольно покачал головой он, а потом выпрямился. В руках его сверкнул странный предмет. Иноземцев только и разглядел мелькнувший огонек сквозь туманную дымку. И затылок пронзила острая боль, в нос ударил запах паленого мяса и волос. Он сжался пружиной и, даже не вскрикнул, повалился ниц.

Очнулся вновь на лошади, ближе к ночи. Небо было синим с парой тройкой первых звезд, песок золотили лучи заходящего солнца. Куда они едут? На кой им сдался бедный измученный доктор? Любопытно, остались ли еще в туркестанских краях невольничьи рынки? В рабство, вестимо, продать хотят. Али на что обменяют… Ведь Иноземцев у них за табиба считался, носил китель военного врача, стало быть, умелец, знаток своего дела, да еще и европеец. А у них с европейцами, поди, туго. Уколы их лекари делать не умели, носы перекраивать — тоже.

Шли всю ночь, не сделав ни единого привала. Наступило утро. Только тогда остановились, когда безжалостное солнце принялось печь, как угли в камине. Вдали Иван Несторович заметил сияющую полосу воды — мираж, не иначе. Но воздух стал влажным.

Дышать стало еще тяжелее, капли испарины катились по вискам. А как голова от солнца нещадно болела, это ни словом сказать ни пером описать. Тела своего не чувствовал, до того дурно было. Всю дорогу лица от шеи своего скакуна не отрывал, вцепившись в гриву, чтоб не скатиться с попоны. А земля проплывала мимо, тянулась полосой, будто нескончаемая желтая лента. И находило на Иноземцева помрачение, начинало вновь страшно выворачивать. Но никто караван не остановил, все двигались вперед и вперед, внимания на мучения пленника не обращая.

К первым звездам и вправду дошли до воды, доктор глазам своим не поверил — огромное море, сверкающее в лучах заката. А, может, река то была, а, может, и озеро, вообразить трудно — такое диво среди песков и барханов, конца и края его не видать. И не привиделось ли во сне? Но вокруг весьма правдоподобно носились чайки, отчаянно вопя, по берегам рос высокий камыш, пахло тиной.

Бандиты молча спешились, пустили лошадок камыш щипать. Столь же молча, неспешно, деловито погрузили на большой ялик тюки, что из вагонов товарно-пассажирского поезда были изъяты. Несколько сартов взобрались на борт, и, конечно же, сокровище свое, талисман — Юлбарса — чудище полосатое — тоже взяли. Сарт в полосатом халате, как заправский дрессировщик, щелкал хлыстом по сапогам, зверь послушно, даже как-то по-детски вскочил на суденышко.

Мутным взглядом наблюдал Иноземцев, как тот уселся на носу. Доктору помогли перебраться и милостиво спустили в узкий трюм, где только лежа можно было расположиться. И слышал он сквозь лихорадочный бред рев тигриный, хлюпанье, чавканье, царапался зверь сверху, скребся, а сверх того еще и бесконечное это: «Юлбарс, йўқ, йўқ! Юлбарс, мумкин эмас. Ўтир! Юлбарс, ёт. Юлбарс, ёнбошга», — так атаман, видать, упражнял своего питомца.

Вскоре голос этот стал убаюкивать Ивана Несторовича, потом знакомым показался. В конце концов, в бреду и уснул.

Продрал глаза — вокруг темнота, сырость, холод. Ну все, отмучился, не трюм это ялика, а самая настоящая могила. Лежал Иван Несторович на спине, точно звезда морская, раскинув руки-ноги, всем телом ощущая, как вдалеке капля за каплей куда-то стекала вода, и эхом отдавался сей монотонный звук, ударяя по гудящим вискам. Осторожно ладонь перевернул, пальцами нащупал землю — мокрая, склизкая соль. Болью пульсировал затылок — стало быть, жив пока.

Вдруг вспыхнул невыносимо яркий свет, сначала справа, следом слева, потом с потолка. Иноземцев зажмурился. А когда чуть веки приоткрыл, с трудом разглядел сквозь побитые стекла очков серо-зеленый с изумрудным переливом потолок и стены пещеры со свисающими конусами белесых сталактитов и бурых сталагмитов. Где-то над головой виднелся кусочек неба, видать, глубоко под землей залегал сей сказочный грот. Поднялся — кругом залитый светом интерьер настоящей пещеры с замысловатыми, поросшими сквозь соль и известняк буграми мха.

А посреди — кристальной чистоты круглое, точно блюдце, озерцо. Совсем как в Бюловке, только маленькое. А на другом берегу его в беспорядке лежали груды начищенной золотой и серебряной посуды, монеты, восточные украшения с каменьями и кружевной резьбой, оружие — сабли, кольчуги, шлемы с островерхими пиками, статуэтки с большими страшными головами — и все сплошь сверкало мириадами искорок, как в книжке с картинками из далекого детства.

— Господи боже, — проронил Иван Несторович, — навоображал себе невесть что, вот и привиделось. Уже четверть века давно минуло, как ребенком был, а сказок начитался… Неужто пещера Али-Бабы… Где же это я?

— Здравствуй, — раздался раскатистый женский голос. Эхом прокатившись по всем закоулкам, проходам пещеры, несколько долгих мгновений он мячиком отскакивал от изъеденных солью стен, черной птицей кружа над головой Иноземцева. Тот аж подпрыгнул, задрав голову вверх.

— Где я? — одними губами проронил он.

— В Барсакельмесской пещере, посреди Аральского моря, — ответил услужливый голос. «Моря, моря, моря…» — повторило эхо — точно некто в мегафон Эдисона говорил.

— Кто вы?

— А я — Барсакельмесская пери.

«Пери, пери, пери…» — Иноземцев изо всех сил принялся крутиться, стараясь понять, откуда идет голос, откуда льется свет и где спрятался человек с рупором. Но всюду были только грозные копья сталактитов, так недобро напоминающие решетки тюрьмы. Он сжал рукой пылающую болью голову.

— Не может же так сильно напечь, что… — вырвалось у доктора в отчаянии.

— Смотри, сколько здесь золота! Бери, сколько хочешь, — вновь заговорила таинственная хозяйка пещеры, — и уходи. Уходи немедля и никогда сюда не возвращайся.

«Возвращайся, вращайся, щайся…»

— Я бы рад уйти… Да и не нужно мне ничего… А нет, вспомнил, мне в Ташкент нужно.

— В Ташкент нельзя, — голос дрогнул тревожной ноткой. — Возвращайся откуда пришел.

— Как — нельзя?.. Господи, с кем же я говорю? Почему нельзя? Бред какой-то… — обессилев от изумления, Иван Несторович присел на соляной пол пещеры. Голову уронил на руку, вновь свело желудок — сейчас опять начнется приступ рвоты. Крепко же его огрели басмачи по затылку. Кажется, сотрясение имеется…

— А где Юлбарс? Где этот лохматый тигр? Где шайка? И были ли они? Или уже лихорадка завладела моей головой?.. И почему мне понятна твоя речь? Ведь басмачи говорили по-тюркски. Я даже теперь знаю значение нескольких слов… А ты, пери, по-русски говоришь. Как-то это странно все. Разве пери говорят… — Иноземцев не заметил, как, бормоча, улегся, прижавшись горячей щекой к холодной скользкой соли, дотянулся рукой до края озера — ледяная вода тотчас остудила дрожь в теле. — …по-русски. И все же, кто ты? Покажись!.. Не могу поверить, что все это со мной происходит на самом деле.

Вдруг неслышная белая тень скользнула за спиной, присела рядом, коснувшись чем-то мягким лба.

Он обернулся — закутанная в шелковые невесомые покрывала, склонившись, на коленях стояла подле него сама барсакельмесская пери. Легким движением рук с нанизанными на запястья браслетами откинула с лица шелка. Обнаружив, к изумлению доктора, под ними — ласковое, улыбающееся лицо Ульянушки, обрамленное тесным восточным украшением из серебра: множество сверкающих монеток и камушек спускалось на лоб, щеки, перехваченных у подбородка большим желтым янтарем.

— Яснее-ясного — брежу, — проронил тот.

— Не ходи, Ванечка, в Ташкент. Там холера. Поезжай обратно, отсидись месяцок-другой в Асхабаде или в Баку. Пусть минует свирепая болезнь, потом приедешь.

— Наверное, никогда мне не забыть этого лица. Всю жизнь преследовать будет. Даже сюда, в Каракумы, забралась.

На что видение вновь спрятало лицо под покрывалом.

— Я принимаю облик того, чего мой гость больше всего боится. Была я семиглавым львом, и горящей птицей Симург, и котелком с раскаленным свинцом. Но чтобы красавицей-девицей — это впервые. Бери из этой пещеры золота сколько сможешь унести и возвращайся в родные края. Скажешь, был в плену на барсакельмесских островах… — заговорила она обиженно, а потом вдруг всхлипнула и добавила. — Оставила бы я тебя здесь, но к людям, видно, нужно поспеть — горишь весь. Ладно, Юлбарс проводит.

«Горю, — прошептал Иноземцев, потрогав лоб, — и вправду горю…»

Открыл глаза — кругом солнце, горячий песок и бело-голубое небо без единого облачка. Ни воды, ни озера с осокой по берегам, ни ялика, и самое удивительное — ни единой души из шайки бродячего тигра. Кряхтя, поднялся, снял очки — те сплошь побитые, одно из стекол на ладан дышит, вот-вот из оправы выпадет. Вспомнил про удар в затылок, дернул подбородком — замутило, но желудок был пуст — свело спазмом, и все на том. Потянулся рукой сначала к плечу — рукав оторван, глянул на руки — оба рукава оторваны, потянулся к голове — та перевязана грязной, насквозь пропитанной кровью тряпицей. Под прожженными волосами — сухая корка засохшей крови. Вспомнил и то, как затылок прижигали. И когда это было? Сегодня? Вчера? Неделю назад?

Повращал глазами, покрутился волчком — солнце в зените. А где юг, где запад, где восток, нипочем не разберешь. И стоял так, замерев, едва не с четверть часа, воспоминая-соображая. Горячий ветер обдувал лицо. Мысли все вперемешку — то пери вспомнит с лицом Ульянушки, то тигриную морду, то голос из мегафона Эдисона, эхом отдававшийся в стенах пещеры, то резкие, гортанные команды на тюркском.

Ну что дивиться да руками разводить — бросили помирать среди пустыни, надоело возиться, поняли, что живым не доедет до невольничьего рынка. А пери с лицом Ульянушки — приснилась, как и пещера Али-Бабы, и сокровища, и сталактиты, и озеро… Такое только в сказках бывает да во снах бредовых.

Надо идти. Быть может, где-то рядом то самое озеро с яликом, или море, или река, или мираж…

Но словно в подтверждение мыслей доктора или в насмешку над его надеждами вдалеке блестела полоска воды. Давеча озеро-то доктор принял за мираж, а мираж взял да целым морем обернулся, отчего сейчас не принять мираж за озеро, идти ведь все равно некуда. Снял остатки кителя, повязал им голову и двинулся в путь.

Сделал пару верст, вдруг видит впереди, на бархане, человек спиной сидит, весь с головы до пят в белом, только на макушке ярко выделяется круглый черный венец.

— Эй! — протянув руку, прокричал Иван Несторович.

Человек поднялся, покрывала его красиво на ветру развеваются, точно у Спасителя в Аравийской пустыне. Иноземцев припустился бегом, а Спаситель шагнул вниз и исчез, словно сквозь землю ушел, прямо под жаркие пески.

Эх, показалось!

Иван Несторович до холма дошел, на самый верх взобрался, чуть ли не по колено утопая в песке, глянул вниз — дюны и барханы справа, барханы и дюны слева, чуть тронутые тонкой извилистой рябью, а меж ними и небом лента горизонта сверкает, маня голубизной реки. Нарочно Господь Бог эти миражи придумал, чтобы духом не падать.

Еще версту осилил и ниц повалился без сил. Солнце спину обжигало, песок во рту, в глазах, в нос забился, ни вдоха, ни выдоха не сделать… Вдруг слышит сквозь дрему голоса — не иначе как брань басурманская вперемешку с тигриным рыком. Глаза открыл — глядь, а он снова верхом, да только лошадь его не едет, а на месте стоит, копытами перебирает.

Что это такое происходит? Что за шуточки! Минуту назад никого не было. Голову поднял: песка нет. Кругом опять лёсс и верблюжьи колючки, как у станции подле Артыка. Разбойники переругиваются, один даже саблю достал, тигр телом к земле прижался, будто перед прыжком оскалился, кончиком хвоста бьет по земле. Иноземцев поискал глазами полосатый халат атамана. Тот восседал верхом, важно скрестив руки на груди, глаза его — светло-золотистые, как два янтаря, грозно посверкивали на загорелом лице, по-прежнему наполовину замотанном платком.

Он зорко следил за развивающейся ссорой, но молчал, никоим образом не проявляя ни тревоги, ни беспокойства.

Поправив очки на носу, Иван Несторович наконец заметил, из-за чего склока: один из басмачей лежал в пыли, руки-ноги раскинув, и не двигался. Что могло с ним произойти — лишь бог ведал, но едва в Иноземцеве проснулся врач, готовый оказать помощь, атаман направил свою лошадь к его, и одним мощным ударом в плечо едва не сшиб с попоны.

— Давола уни!^[13] — гаркнул он.

Иван Несторович сполз на землю, но до недвижимого басмача так и не дополз. Ну что за дикари? Зачем было так больно бить в плечо, опять спазм подкатил к горлу, звезды заплясали пред взором, кругом закружилась голова, и пространство почернело.

Иноземцев зажмурился, одной рукой зажав рот, чтобы предупредить очередной приступ рвоты. И все померкло.

Открыл глаза — лежит на спине. Его все еще продолжало качать, но обдувало свежестью, пахло тиной. Притянул к лицу руку, вернул съехавшие набок очки, перед глазами простерлось черное полотно ночного неба с россыпью звезд. И были эти звезды так низко и так живописно мерцали, что непременно захотелось поднять руку. Всецело полагая, что видит сон, поднялся на локте и потянулся к самому яркому из небесных бриллиантов. Вдруг основание под ним дернулось, будто живое, стало ходить ходуном вправо-влево, будто то было огромное тело дива-великана. Доктор быстро пришел в себя, с глаз слетел сон, он успел заметить, что находится на длинной лодке, которую здесь именовали «каюк», две фигуры на носу, одну — с веслом, другую — восседавшую на мешках. И повалился в воду. Все тело прожгла судорога. Плыть он не смог, даже если бы умел.

— Ҳой, қарагин! — донеслось сверху. — У сувга йиқилди^[14].

Раздался всплеск совсем рядом, кто-то подхватил Иноземцева за воротник, больно дернув гудевшую болью голову.

— Кўтар!^[15] — оглушительно проорали в ухо. Иноземцев не хотел утонуть, лицо заливала вода, тело было точно свинцом налито.

Он собрался с духом и попытался ухватиться за низкий борт плоскодонки. Зажмурился от усилий.

А когда вновь глаза открыл, пригляделся — оказалось, судорожно сжимает корявый корень саксаула, все ладони об нее изодрал. Завертел головой — снова в пустыне один. Сумерки. Через минуту-другую солнце совсем закатится за горизонт, только ветер шелестит в шапках иссохших кустов.

Как же так?! То желто-бурое одеяло кругом, то эти шапки да кривые деревца, корни которых порой выглядывали из песка причудливым змеиным клубком, то вода. Чудеса!

Иноземцев поднялся на колени, принялся ощупывать себя, одежда сухая, воды вокруг ни капли. Приснилось, что ли?

— Ванечка… Ванечка! — завыл ветер.

Слышал Иноземцев, какие правдоподобные миражи рисует пустыня, что даже опытные путешественники порой становятся жертвами ее проказ, но чтобы до таких степеней, чтобы глаза открыл — в одном месте, глаза закрыл, снова открыл — в другом оказался, кто рассказал бы — ни за что б не поверил. Хотел встать да пойти, но голову на песок склонил, внутренне смирившись, что тщетны его усилия. Тут опять ветер в кустах, дразнясь, зашуршал:

— Ванечка, вставай, идем!..

Ванечка послушно встал, покачался и опять лицом вниз. Думал, в песок мягко упадет или хотя бы в прохладные воды канет, но грохнулся на пересушенный лёсс. Вот опять двадцать пять — лежит, удивляется: только ведь на песке лежал, теперь жесткая почва лёсса.

— Вези меня, ковер-самолет, до Ташкента, — проронил он.

Вдруг по щучьему велению, по Ивана Несторовича хотению, лёсс закачался и взмыл ввысь. Ветер волосы трепет, лицо обдувает. Глаза открыл — медленно перед взором проплывает пустыня, меняя очертания пейзажа, точно картинки ручного кинетоскопа. Отрезвленный столь странным видением, кое-как поднялся, но, закачавшись, повалился за край ковра-самолета. Казалось, сейчас взовьется ввысь, словно птица, но лицом ухнул в песок. Взгляд его скользнул вправо, потом влево. Не на ковре-самолете он летел, то была арба с огромными колесами, запряженная осликом, которым погонял человек в белом, что впереди него маячил. Человек почувствовал, что за спиной повозка дернулась, обернулся, а это и не человек вовсе, а пери барсакельмесская с лицом Ульяны. Поспешно оставив вожжи, волшебница бросилась помогать доктору, подняла его, на арбу усадила.

— Держись за край, не вставай больше. Нельзя на песке лежать — тарантул за нос тяпнет или скорпион. Сейчас до аула довезу, там люди.

— Зачем люди? — улыбнулся Иван Несторович глупой опьяненной улыбкой. — Ты же пери, оберни пустыню оазисом, пусть сейчас на этом самом месте фонтан чистой воды из-под земли забьет.

— Шутите, Иван Несторович? Видно, сильно вас Обид стукнул. Вай-вае.

— Нет, что ты, какой шютка, — с напускной серьезностью ответил Иноземцев, закрыл глаза и в сон провалился.

Примечания

6

Нет, нельзя. (Здесь и далее перевод с узбекского.)

7

Ты бестолочь! Ишак! Зачем? Я же сказал, не трогать пассажира.

8

Извините, пожалуйста.

9

Юлбарс, нет! Нет! Нельзя! Прочь!

10

Трус… Духу не хватает? Какой ты доктор? Ты не доктор!

11

Не хочешь, тогда я сам.

12

Горе мое, Юлбарс! Уйди! Это не еда!

13

Лечи его!

14

Эй, смотри! Он упал в воду.

15

Поднимай!