Смеющийся дом. Первая книга из серии «Смеющийся дом»

Юлия Ивановна

От избытка чувств говорят уста. Это сказано, как раз, о том, как родилась книга. Воспитанная в многодетной семье. Получившая замечательное образование. На практике знающая методы воздействия на человека добра и сочувствия, ненависти и жалости, автор и с читателями делится этими необходимыми знаниями. При любом, самом безнадежном, повороте событий, автор учит читателей быть хозяевами своей единственной и неповторимой, жизни. Стоять крепко на ногах и идти по жизни с ослепительной улыбкой.

Глава III.

Да, это ненормально!

— На «Гипроземе» остановите, — громко прошу я водителя. Хватит сидеть мне в мягком салоне.

Монастырь расположен на перекрестке нескольких городских дорог. Много остановок вокруг. Я вышла из маршрутки и побежала. Вернее, не побежала, а быстро пошла. Насколько мне позволяли два полных роддомовских пакета.

Богословский корпус. Нужный этаж. Нужный класс. Нужная дверь. А вот запасной, третьей руки нет!

На мое счастье, проходил мимо батюшка Михаил, преподаватель патрологии*. Он-то и открыл мне с участием дверь.

Войдя в класс, увидела сплошь удивленные лица братии. Да, простите. Не ждали? А я вот она!

— Со святым днем, братья! — смотрю на большие часы. О! Я не опоздала, молимся…

Справившись благополучно с размещением пакетов, осмотрела парты. Ни Богослужебных книг, ни схем. Ничего такого, что указывало бы на урок Устава. Староста просит слова.

— Извините, Ксения Николаевна. Мы к славянскому приготовились.

— Отлично, — отвечаю энергично. — Сегодня возьмем по Уставу темы, где вам предстоит много читать. Совместим полезное с нужным.

Ребята повеселели.

Назначила несколько студентов, ответственных за прибытие в класс Богослужебных книг. Братья успокоились.

Из всех предметов, какие преподаю, Устав — мой самый любимый. На этих уроках я действительно «всякое житейское откладываю попечение».

Гляжу в журнал. То, что у меня тут два Васильевых, это я уже запомнила. Потому что, как только вызову для ответа Васильева, всегда двое встают. А вот еще что-то такое вылетело из головы. Смотрю на инициалы первого: «А». Ну, значит, «А». Так и объявляю.

— Васильев А., как отличить епископа от просто монаха, если оба стоят рядом в черном монашеском облачении и клобуках? — поправляя книги на своем столе, задаю вопрос.

Поднимаю глаза. А тут… опять двое стоят! Оба Васильевы. Ну, ребята, давайте разбираться.

— Вы чего опять вдвоем встали, а? — стараюсь грозно спросить. — Я поняла уже, что вас двое в группе, поэтому и сказала: «Васильев А.».

Дружный добродушный смех волной покатился по аудитории. Я сидела с видом человека, у которого исчезло из рук пирожное, которое он вот-вот собирался съесть!

Тот, что постарше, поясняет, едва не переходя на долгосрочный смех:

— Ксения Николаевна, мы оба встали потому, что мы оба «А». Гы-гы-гы! Вот и смешно нам. Но мы привыкли уже, как близняшки поднимаемся на всех парах, и все, — веселятся братья и хохочут.

Так! Ясно! Озарение пришло неожиданно.

— Твое отчество каково, мил человек? — обращаюсь я к тому «А», который постарше.

— Федорович. Анатолий Федорович! — ответил мне студент, ничего не понимая.

— Отлично! — Я встала, протянула в его сторону вытянутую руку с указующей ладонью, смотря на всех ребят по очереди, подражая древнему глашатаю. — Отныне ты будешь именоваться Анатолием Федоровичем. Всегда. Во избежание такой вот путаницы и непредвиденных остановок во время урока, — договаривала я уже в комнате смеха.

В дальнейшем многие любопытные люди спрашивали меня о том, почему одного из студентов я величаю по имени-отчеству?

Настроились на Устав при помощи «Блиц-опросника»*, который находится в книге «Стовопросники» на сайте «Ридеро».

Возгласы, возгласы, книги, книги, стихиры, отпусты. Рождественский сочельник!* Ребята с интересом составляют службу, пользуясь и схемами, и Типиконом*, и записями. Только не Богослужебными указаниями! С ними любой человек составит службу! Еще успеют в жизни, когда служить начнут. А вот без БУ на уроке — это как раз лакмусовая бумажка приобретенных знаний.

Мне остается сейчас проверить то, как они усвоили новый материал. Заметив, что производительность слегка упала, привлекаю внимание к себе и даю им отдохнуть. Они, конечно, об этом и не догадываются.

— Братья, вы обратили внимание на то, что в Рождественский сочельник всегда служится еще и служба святой преподобномученице* Евгении? Всегда. Каждый год! А что за Евгения, какая Евгения, чем прославилась, знаете?

Николай, староста группы, тянет руку.

— Николай, расскажите.

Сдержанный смех прокатился по аудитории.

Так! «Я его опять Николаем назвала?! О! Но ведь он Георгий. Почему, Господи? Почему?! Почему я его каждый раз называю Николаем, когда знаю, что он — Ге-ор-гий?»

— Простите, Георгий! — прошу я.

— Ничего, Ксения Николаевна, я привык уже. Преподобномученица Евгения была игуменом мужского монастыря. Пострадала за чистоту. Была игуменом, но от сана отказывалась категорически. По ложному навету в надругании над женщиной осуждена была на показательную смерть на арене стадиона. Вот там она и разделась, и все увидели женское естество. После этого ей пришло время пострадать мученически за Христа. И сам Бог явился ей, заверив в своей любви, указав на скорую смерть в день своего Рождества, — проникновенно рассказывает Георгий-Николай своему притихшему курсу.

Все молчат, каждый думает о своем. Я не прерываю Георгия. Смотрю по сторонам — и вижу такое! Можете представить лица тридцати братьев, обращенных в вашу сторону? Все они перенеслись сейчас в то далекое время. Но один из них, Серега Афганец (так за глаза называли его ребята за службу в Афганистане), сидел на первой парте всегда один. Это я так настояла. Много раз во время урока приходится мне подсаживаться на его скамью, к его книгам, побуквенно научая составлять службы. Так вот он один как раз и плакал. Тихо, беззвучно катились слезы по его щекам. Он делал определенные усилия, стараясь не вздрагивать плечами. Глаза его покраснели. Он один! Вот тебе и солдат! Пришлось дать ребятам перерыв. Пусть проветрятся.

По обычаю, кто-либо не желает гулять и остается слоняться или сидеть в классе. Для таких у меня всегда припрятаны отдельные темы, содержание которых они должны в дальнейшем, при оказии, передать отсутствующим братьям.

Милостиво они дали мне посидеть молча пару минут. Вопрос одного из них готов был сорваться с языка, но я его опередила:

— Мученики и страстотерпцы — это кто такие? — навалившись на спинку стула, тихонечко вопрошаю я.

— Ну, это кого убили за веру во Христа, — уверенно сообщает Петя.

— Правильно! А почему и мученики, и страстотерпцы? Почему одного святого называют мучеником, а другого — страстотерпцем? — замешиваю я кашу.

Ребята не знают четкого ответа, но все равно отвечают:

— Молодых и старых по-разному зовут.

— В одной стране таких называют мучениками, а в другой — страстотерпцами.

— Не-е-е! В зависимости от года, в котором они пострадали, их назвали мучениками. А других, позже пострадавших, стали называть страстотерпцами, — довольно уверенно отвечали мне братья, «ничтоже сумняшеся», как говорится!

Я и не ожидала других ответов. Ну что ж, Ксения, время твоего монолога настало. Сделав многозначительную паузу, я начинаю мини-лекцию:

— Расскажу вам историю, реальную. Случилась она со мной. Интернета тогда совершенно не было. Сколько-то много лет назад у меня возник вопрос: а почему одних мучеников называют мучениками, а других мучеников называют страстотерпцами? Стала я задавать его всем встречным и поперечным людям. И батюшкам, и матушкам, и монахам, и даже одному игумену. — Очень хочется рассказать братьям все в красках, но у меня не урок по житиям святых. А всего лишь перемена. Ребята притихли. — Одни люди отвечали на мой вопрос так-то. Другие — вот так-то. Наподобие ваших уверенных ответов. Некоторые говорили нечто невразумительное, во время разговора подыскивая подходящий ответ. И поняла я, дорогие ребята, что правды никто из них мне не сообщил. Не убедили они меня, понимаете?

— Да, да, — закивали головами студенты.

Начали подтягиваться возвращающиеся с перемены. С большим любопытством присаживались на свои места, стараясь уловить суть нашей беседы. Я вздохнула, вспоминая те времена неведения и мою грусть по этому поводу. Продолжаю:

— Однажды отправили меня от нашего центра с несколькими другими коллегами в Москву на Рождественские чтения*. Поселилась я в гостинице. Хорошо устроилась. А там, в Москве, такая система. Открывает чтения огромный концерт. В зале Церковных Соборов в храме Христа Спасителя. Президиум, выступления владык, все дела. Во время долгого перерыва все участники ходят по вестибюлю. Берут себе толстые книжки, которые являются программками чтений. Таким образом все устроено, что каждый приезжий может самостоятельно составить себе график посещения лекций. Естественно, выбирая интересующую его нишу.

Ребята в полном составе вернулись с перемены и заполнили собою аудиторию. Сидят, внимательно слушая. Лишь Алексей стал шуршать страницами Октоиха и раскладывать по парте тяжелые богослужебные книги. Промелькнула мысль: стоит ли продолжать?

Не успела я ее оформить до конца. Староста развернулся к Леше и прижал его ладонь к парте, тем самым молча указав ему сидеть и не шуметь. Я поняла почти общее желание братьев дослушать историю до конца. Рассказываю дальше:

— Один из дней на чтениях я посвятила нише «современные мученики». Нас собрали в Доме писателей, в огромном уютном зале. На сцене стали выступать один за другим докладчики. Каких только там тем не было! И современные мученики, и законы канонизации, и новые сведения о канонизированных ранее святых. Нам даже раздали буклеты с правилами канонизации* в РПЦ. Объяснили, почему не могут канонизировать Женю Родионова и т. д. Настал черед выйти на сцену с докладом женщине из какого-то монастыря. Она бодро взошла на кафедру, разложила свои листы и стала повествовать. Тема показалась мне очень необычной: дети-мученики. Я сидела, слушала. И каждое ее слово отзывалось в моем сердце.

Я замолчала, вспоминая те волнительные мгновения. Одновременно где-то далеко-далеко голос совести мне шептал: «Ксения, у тебя урок по Уставу». А мне так хочется поведать братьям обо всем, что я мысленно ответила ей: «Милая, сейчас, сейчас, обещаю тебе: какой-либо мой обед полностью проведу за книгами по Уставу со студентами, по очереди». И, подгоняя себя, продолжила:

— Докладчица никак не могла дочитать свои строки до конца. Она начинала плакать. И весь зал из нескольких сотен человек молча ждал ее, внутренне переживая такие же эмоции. Долго ли, коротко ли, но доклад окончился, и она зашла за кулисы. Я встала и тоже побежала за кулисы в надежде расспросить ее о мучениках. Встретившись с нею там, я представилась и обо всем поведала. Она дала мне адрес своего научного руководителя — какого-то игумена*. И добавила к этому, что он знает вообще все и чтобы я написала ему письмо. Больше мне ничего у нее узнать не удалось, так как она продолжала постоянно плакать.

Я остановила свой взор на старосте.

— Юрий! Продолжение на следующей перемене? — прямо спросила.

— Не-е-е!

Братья вместе со старостой ответили так дружно, что я не удержалась:

— Вы что, репетировали? Я постараюсь быстро. В общем, написала я игумену письмо. Ответ он выслал на адрес нашего центра. Я с нетерпением прочитала его в первые минуты. Там четко и ясно указано. Слушайте, ребята. Мученики — это святые люди, которых умертвили за веру во Христа чужие люди. Чу-жи-е, — говорю я по слогам. — Или по вере, или по национальности. А страстотерпцы — это святые люди, которых тоже умертвили за веру во Христа. Только свои люди. Сво-и. Или по национальности, или по вере. Представляете?

Гул пронесся над партами. Мне вдруг стало ясно, что надо сворачиваться с переменой и выруливать на Устав. Времени в обрез, но нужно успеть составить до конца урока еще одну службу.

Смотрю на ребят. А настрой у них совсем не учебный. Все переговариваются друг с другом. Да, заварила ты кашу, Ксения. Сама и расхлебывай. Думай. Так-так-так! Есть решение!

Бодро прохожу между рядами парт. Торжественно и громко говорю:

— Друзья! В память обо всех мучениках-детях составим службу семидесяти двум святым мученикам, со святым Исидором в Юрьеве Ливонском пострадавшим. Память восьмого января. Остальное — самостоятельно. Составьте только вечерню. Первый вариант — по знаку Типикона на воскресный день. Второй вариант — Престол* в будний день.

Какой нескончаемый сегодня урок. Воистину, Бог и растягивает, и сокращает время.

Через семь минут первые поднятые руки стали призывать меня на проверку задания. Я шагаю по ряду, и глаза мои фиксируют слишком склоненного над книгой Сережу Афганца. Подозрение сразу закралось в мои мысли. Я остановилась, наклонилась пониже, незаметно заглядывая ему в лицо. Так и есть! Сидит мужик, прошедший настоящую войну, видевший смерть каждый день вокруг себя, и… плачет. Я наклонилась еще ниже, стряхивая несуществующую пылинку с туфли, и сказала ему вполголоса:

— Отставить!

После того как была проверена составленная вечерня у всех студентов, мы взялись за ектении* и паремии*. Нашли в Минеях* службы с паремиями. Записали очередность возглашений. Начали торжественно зачитывать, как на службе. Возгласы священника и диакона тихонечко вставляла я. В помощь студентам, для ориентирования. Замечаю очень недовольное лицо взрослого богослова. Он и работает на уроке, и противится. А смотрит на меня так, будто я ему денег должна.

Вызываю к доске очередного зачитывающего. Даю ему задание:

— Всеволод, вместо возгласов говори «возглас».

Все братья слушали отвечающего. Поэтому у меня был развязан язык на галерке. Я ретировалась к моему недовольному.

— Ты чего такой недовольный? — прямо в лоб спрашиваю его.

Он молчит, отвернув голову. Ясно!

— Это личное, да?

— Нет-нет, Ксения Николаевна, вы что? Просто паремии… — и тянет с ответом.

Это становится интересно. Не личное, значит, можно всем. Я хлопаю в ладоши.

— Внимание! Стоп, Всеволод! У Матвея есть сообщение. Срочное, — и указала на недовольного.

Братья «ничтоже сумняшеся» спокойно развернулись в его сторону. И Матвей начал, обращаясь к сокурсникам:

— Мы на уроках Устав проходим, так? Так! Ксения Николаевна много возгласов говорит? Много! Прям громко, прям говорит! Вот я и смущаюсь: она женщина, ей не положено.

Братья зашумели.

— Ты Устав хочешь выучить? Священником хочешь служить? — кто-то спросил громче всех.

Я улыбнулась. Не впервой мне отвечать на подобные вопросы.

— Тихо, тихо, дорогие! Вы все молодцы. Ты молодец, потому что не стал в себе это хранить всю жизнь. Ты молодец, потому что напомнил о предстоящем великом служении. А я — тоже молодец. Давным-давно взяла благословение у игумена нашего на озвучивание возгласов и на… — Делаю намеренную паузу, интригуя братьев. — И на назначение поклонов непослушным ученикам.

— Сто поклонов ему.

— Сорока хватит.

— Что так мало? Тысячу назначьте, — понеслось со всех сторон.

Но видно хорошо, что братья шутят. Я улыбаюсь и продолжаю:

— А чтобы не сподобиться этого, давайте хорошо выучим тему паремий. Продолжай, пожалуйста, чтение.

Мы в полную силу включились в работу. Я присела и внимательно слушала отвечающих.

— Стоп, стоп! Не «исповеда́ние», а «испове́дание».

Через некоторое время, другому чтецу:

— Стоп! Не «студе́нца», а «студенца́».

Я дослушала отвечающего и задаю вопрос всей группе:

— На уроке славянского языка вы тексты читаете?

— Почти нет, — отвечает за всех Георгий. — Мы там имперфекты, аористы проходим.

— Ясно. Тогда запишите себе в тетрадях: Причетник*, книга на сайте «Ридеро», конкретно написанная, для чтеца. Конкретно.

— Дилинь, дилинь, дилинь…

Смотрю на взывающего ко мне абонента. Да это сама Муза Мефодиевна!

Отличный, профессиональный, самый лучший режиссер нашей епархии*. Составит, организует, проведет и исполнит любой концерт на любом уровне. Поставит православную сценическую сказку. Договорится с артистами и найдет спонсора. И что самое важное: все это не выходя за рамки приличной, православной тематики. В общем, уникум! И это все она. Дай Бог ей еще больших сил и вдохновения. Я часто пересекаюсь с ней на общих епархиальных праздниках. Но чтобы она звонила — это редкость. Показываю студентам знак «минуточку».

— Але! Да. Со святым днем, Муза Мефодиевна. Говорить? Могу, конечно. Для вас всегда, дорогая. — Я прервала урок, чтобы уделить время такому уважаемому мной человеку. — Я слушаю. Вся внимание, — приготовилась запоминать информацию о каком-либо благотворительном событии и т. п.

Но на том конце провода какая-то заминка.

— Але, але! Связь уезжает. Мне вас не слышно. А вы меня слышите? Але!

Я приготовилась нажать на кнопку сброса, но услышала в динамике голос.

— Ксения Николаевна! — наконец-то начала собеседница разговор. И голос ее звучит как-то печально, что ли. Или просто устала?

Я говорю ей:

— Секундочку!

Даю братьям задание:

— Найдите мне службу, на которой звучат — внимание! — больше двенадцати паремий.

Братья заохали, не веря услышанному.

— С моей стороны — никаких подсказок.

Ох и зашумели студенты после этих слов! Ох и загремели тяжелыми книгами по партам! Я счастливо улыбаюсь. Справятся! Прикладываю телефон к уху и слышу:

— Дорогуша моя! Ксениечка Николаевничка! Я слышу, ты занята. Тогда без предисловий, сразу по делу. Ты знаешь, я недавно звонила одному человеку. Рассказала о тебе: женщина имеет семью, мужа, семерых детей. Преподает в нескольких воскресных школах. Преподает на Б юогословском, преподает в регентской школе. Преподает в одной специализированной школе. Участвует постоянно в концертах, снимает видеоклипы, записывает аудиодиски и выпустила несколько книг.

Муза перевела дыхание, и я успела вставить свои слова благодарности:

— Только по вашим молитвам. Спаси вас, Господи, за теплые слова.

Собеседница продолжила:

— После моего рассказа о тебе я задала ему вопрос: нормально ли это? — Она замолчала, видимо ожидая моей реакции.

Я тоже молчала, потому что никак не хотела поверить в услышанное. Муза Мефодиевна спрашивала обо мне?! У чужого человека, который ни меня, ни семью мою не знает?! Она спрашивала обо мне: нормально ли то, что я всем сердцем, всей душою, всей жизнью своей прославляю Творца?! Ну, она дает!

«Думай, Ксения, думай быстрее. А то бросит сейчас трубку — и до свидания! Ведь не просто так тебе дано было это услышать». Уникум первая прервала молчание:

— Ксения Николаевна, он ответил мне, что это ненормально. Поняла? Ненормально это! Ненормально!

Муза у Музы закончилась. Есть. У меня готов ответ для вас. Я начинаю вещать:

— Милая моя Муза Мефодиевна! Благодарю вас за заботу и посылаю вам мой ответ: да, ненормально. Согласна. Абсолютно ненормально, когда один человек спрашивает о другом такое! Как раз то, что вы спрашивали обо мне, вот это и есть ненормально. Простите, у меня урок. Ангела-хранителя! — и отключила соединение.

Мне бы сейчас пофилософствовать, но некогда. Ждут продолжения урока братья, которые также с радостью посвящают часть своей жизни Богу. Всех вам благ, дорогие. И только радости на своем пути!

— На чем мы остановились? — спрашиваю у группы.

Братья удивляются и радуются своему открытию. Самостоятельному. Они нашли эти паремии. Предлагаю им:

— Давайте оставшееся время урока все-таки почитаем!

— Давайте!

— Не-е-е!

— С удовольствием!

— Конечно!

— Как скажете!

Я хитро улыбаюсь.

— А выходи к доске для чтения паремий тот, кто… — Студенты молчат, не понимая моих задумок. — Тот, кто сказал «не-е».

Дружный смех раздался в аудитории. Смеялась даже я. Одному Игорю было не до смеха. Он вышел, прихватив с собой открытую Минею. Приготовился и начал чтение.

Я присела. Оказывается, устала. Склонила голову и сижу, немного удаленная от происходящего. Стараюсь слушать внимательно и молчу. Братья сами подсказывают чтецу правильные ударения в словах. Вот и славненько. Посижу, успокоюсь.

Через некоторое время замечаю в себе какую-то необычность. Мысли? Нет! Где-то болит? Нет! Так что же? Пришлось немало потрудиться над решением этой задачки.

Игорь читал медленно. Очень медленно. И мое воображение или сознание…

В общем, вчера я много печатала вечером. Оказывается, вслед за словами молитв Игоря я мысленно, причем очень быстро, набирала произнесенное им на клавиатуре компьютера, в «Ворде»…

Урок подошел к концу. Я простилась со студентами. Пошла подышать во дворик. Заодно вдоволь насмотреться на здешний зеленый садик и отдохнуть.

Через пару минут бежит ко мне тот самый Игорь. И приближается он с моими пакетами:

— Ксения Николаевна, вы забыли, — протягивает мне пакеты, но не уходит.

А я пребываю в таком благостном состоянии, что практически не уделяю ему внимания. Сижу, улыбаюсь да смотрю на фазанов. Игорь все равно не уходит! Пришлось спросить:

— Игорь, я, может, обещала тебе что-нибудь да забыла впопыхах?

— Нет, нет, вы что? Простите меня, пожалуйста!

Он стоит, теребя край своей рубашки. Готов и поплакать. Только не это!

— Игорь, Бог простит, и я прощаю. Все хорошо. Видишь, спокойно с тобою разговариваю.

Мой проситель делает рывок ко мне. Я на всякий случай отодвинулась в сторону. Одновременно выкинула «стоп-ладонь» к нему:

— Целоваться не будем!

Мы оба от души засмеялись. Всего два слова вернули человека в миротворческое русло.