Летописец. Книга 2. Тень во времени

Юлия Ефимова, 2018

"Люди часто тянутся к прошлому, если недовольны настоящим и не верят в будущее". Три года спустя после предыдущей войны в Сканналии снова кипят страсти и льётся кровь. Мая бессильно наблюдает, как нити тайного заговора оплетают тела и души людей, но как ей быть, если самые близкие люди окажутся на краю гибели?

Глава 2. Тайна Тёмной галереи

Принцесса оказалась примерно такой, какой Георг представлял себе дочь Маэрины и Гиемона. Внимательные голубые глаза оттенялись светлыми бровями, гладкие русые волосы были зачёсаны назад, что очень бы ей шло, если бы не шрамы. Марция не унаследовала от матери типичных для Кройдомов чёрных волос и карих глаз — от Маэрины ей достались чуть треугольное лицо с большим лбом, твёрдый подбородок, небольшой рот, говорившие об уме и силе воли.

Принцесса старалась казаться невозмутимой, но он видел: её задевают косые и насмешливые взгляды. Мало того, этот болван Дайрус чуть ли не в лицо оскорбил дочь Гиемона только потому, что это лицо не так красиво, как лица его любовниц. Георг со счёта сбился, пытаясь уследить, с кем Его Величество развлекается в настоящее время — порой отыскать короля было непросто в самый нужный момент. Королевский Совет часто собирался без участия короля, или же Дайрус обходился поверхностными расспросами и упрёками в нерадивости. К счастью, новые обязанности позволяли барону пореже бывать при дворе.

«К счастью для тебя, не для Ванды», — про себя усмехнулся Георг. Жена предпочла бы шумное столичное общество, развлечения, песни, танцы до утра и прочее, что любит молодёжь. Она и в их поместье приглашала музыкантов, певцов, скоморохов и других дармоедов. Ей было одиноко, она злилась на мужа, на слуг, на поместье, даже на мозаичное панно, изображавшее парус посреди моря. Однажды Ванда уговорила Георга написать её портрет. Он попытался вспомнить прежние навыки, чтобы развлечь её. Готовая работа напоминала поделки, которые он рисовал в далёком детстве, когда только учился разводить краски. Жена обиделась, Георг разозлился, заявив, что проще нанять десяток художников, пусть они напишут ей хоть десять портретов. Куда он может послать этих художников, Ванда описала в таких выражениях, каких Георг от солдат на войне не слышал. Жизнь среди горцев приучила её ничего не бояться, не скрывать чувств, зато хорошие манеры она усваивала с трудом. В итоге Георгу хотелось держаться подальше от Нортхеда и собственного поместья, где Ванда наводила порядок. Не поэтому ли он принял предложение короля и носился по стране в поисках недовольных? С ними легче договориться, чем с Вандой. Жена в его отсутствие обустраивала поместье по своему вкусу. Вкус у неё, надо отметить, был своеобразный. Спальню она отделала так, что та напоминала дорогой, прекрасно обставленный бордель. От красного цвета резало глаза, обнажённые женщины на картине в семейной спальне вызывали не столько желание, сколько смех. Георг, чтобы не ссориться с супругой, держал язык за зубами, стараясь пореже бывать дома: рано или поздно жена наиграется.

Георг надеялся, что хотя бы во дворце короля ей полегчает, — и ошибся. Она флиртовала с Максом, обоими Ривенхедами, даже с Райгардом, который этого не заметил, так как глаз не сводил с Илзы Ривенхед. Пусть Валер выяснит, что ей надо. Он понимает дочь куда лучше, а вот Георг так и не нашёл с ней общего языка: он порой просто не знал, о чём с ней говорить. Георг не возражал бы завести ребёнка, однако за два с лишним года их брака дети не появились. Впрочем, учитывая, как смотрят на Ванду её поклонники… Конечно, он не так молод, как раньше, но не слеп. Лучше увезти жену домой сразу после свадьбы короля, пока же придётся не спускать с неё глаз. Хорошо хоть Валер помог: сегодня она точно никуда больше не выйдет. Георг как раз хотел ускользнуть из зала, и тут подвернулся удачный предлог. Заодно Марция сможет уйти: ей явно не по себе под взглядами здешней публики, пусть она и делает вид, что это её не задевает. Сидя за столом, Георг невольно сравнил жену с принцессой и признал, что видимое спокойствие и невозмутимость Марции ему больше по нраву, чем крутой и пылкий характер Ванды. Жаль, что Ванда не такая, как Марция. Или Мая.

Георг редко видел Маю за эти три года, каждый раз отмечая, что её выдержка становится всё сильнее, от прежних эмоций не остаётся и следа. Поговаривали, что от неё веет холодом, что она умеет вызывать северный ветер, её кровь давно застыла в жилах, как у мертвецов, и она говорит напрямую с Селевруном, хозяином Страны Ледяного Тумана. Георг смеялся про себя над этими суевериями. Иногда, когда Мая появлялась на публике, люди смотрели на неё со страхом и отвращением — тогда за неё становилось страшно. Вряд ли кто-то отважится напасть, конечно. О силе Истинной Летописи по стране ходило всё больше легенд, клятва на эшафоте стала притчей во языцех, обросла такими подробностями, что истиной там не пахло. Милая добрая девушка переменилась полностью. Это восхищало Георга, одновременно вызывая жалость: такая жизнь и впрямь напоминала смерть. Будь проклято волшебство, сканты и Летопись! Не такого хотела Катрейна для Маи!

Иногда Георг мечтал сделать то, о чём говорил Оскар Мирн: сжечь Истинную Летопись. Получалось у него это разве что в снах. Дело было не только в магической вещи и Мае. Дайрус не обращал внимания, но члены Королевского Совета не раз горячо обсуждали между собой появление скантских алтарей и бродячих «волхидов» с их призывами, предсказаниями, угрозами. Страну захлестнули всплески языческих ритуалов, всё более шумные празднования скантских праздников в дни солнцестояния и равноденствия. После костров и монастырских погромов времён Айвариха власти не решались обуздать идолопоклонников, тем более что их главного идола — Истинную Летопись — никто в Сканналии тронуть бы не посмел. С именем Летописи на устах всевозможные «маги», «чернокнижники», «вещуны» отравляли веру, бередили народ, который после недавних потрясений наивно принимал всю эту ерунду за чистую монету. На проблему накладывались нерешённые конфликты эктариан с зарианцами: они не желали уступать место соперникам по вере и спорили между собой, кому принадлежит кафедральный собор. Дайрус после коронации так и не поменял закон, делавший короля главой церкви. Он заявил, что зарианцы и эктариане — дети одного Бога, пусть каждый молится, как считает нужным, король же будет выступать судьёй по спорным вопросам. Наспех собранный Церковный Собор утвердил эдикт. Теперь споры копились, решения откладывались, протесты с обеих сторон усиливались, грозя когда-нибудь прорваться. Георгу не было дела ни до старых, ни до новых богов — он не желал вражды из-за веры и на своих землях навёл порядок, вынудив верующих договориться друг с другом.

— Сколько здесь портретов? — голос Марции оторвал Георга от мрачных мыслей. Оказывается, они уже добрались до Тёмной галереи. Георг надеялся откланяться по пути, но Марция так старалась выглядеть заинтересованной, что он решил остаться. К тому же Сиверс, кажется, не знает, о чём говорить. Георг видел, что он слегка растерян и тоже не прочь уйти.

К Ноэлю Сиверсу он испытывал двоякие чувства. Его подчёркнуто старомодные наряды, неуверенность в себе вызывали у многих раздражение и насмешки, Георг же видел в нём внутреннюю гармонию и независимость от мнения окружающих, которым безотчётно завидовал. Ноэль ничего особенного не ждал от жизни, ни у кого ничего не просил, тем не менее получил любимую женщину и отличного сына. Георг понятия не имел, есть ли у Сиверса сейчас женщина, зато отметил, насколько плохо выглядит Ноэль. Вероятно, он чем-то болен.

— Здесь тридцать два изображения королей и королев, — Георг знал эти работы наизусть.

Портреты занимали большую часть стены — на фоне скромных работ особенно выделялись два огромных полотна. Правда, Георг всегда смотрел не на размеры, а на лица, оценивая руку художника. От одного конца коридора до другого менялись эпохи, костюмы, причёски, приёмы, манера письма, однако выражения лиц и глаз не зависели от времени — только от мастерства художника и характера личности, которую он писал.

Первые портреты появились лет двести назад. Каждый король считал долгом оставить своё изображение, да ещё, как правило, не одно. В галерею вешали один портрет короля, остальные пылились на складе, подробно описанные в списке дворцового имущества и никому не нужные.

Портрет Валамира в образе святого, написанный лет через триста после смерти первого сканналийского короля, напоминал икону на дереве. Георг не видел, как был написан небольшой портрет Райгарда Второго, но рука Алика Двара, барундийского художника, чувствовалась сразу. Георг учился у него в Барундии.

— Я думал, портрет пропал, — он задумчиво посмотрел на преданного им когда-то короля.

— Катрейна сохранила его, — тихо сказал Ноэль.

— Давненько я тут не бывал, — Георг огляделся. Из новых работ в галерее появился офорт, изображавший Айвариха в образе безумного Иригора. Интересно, какой насмешник его сюда принёс? Лист явно вырвали из книги, отпечатанной в типографии Килмаха. Да, это его линии, хотя привычная монограмма «ДК» отсутствовала. После смерти Айвариха художник уехал в Барундию, где объявился при дворе Гиемоню Недавно он вернулся в Сканналию и сейчас усердно рисовал портрет Дайруса. Георг предпочёл бы удалить Килмаха из дворца, однако Дайрусу он нравился.

— Об этой картине говорила ваша жена? — восхищённо спросила Марция, остановившись у портрета Катрейны.

— Да, — коротко ответил Георг. Катрейна стояла в свадебном белом платье, на котором едва различались детали шитья — словно белое облако окутывало фигуру восемнадцатилетней девушки; лишь на расстоянии мазки соединялись в идущие по подолу узоры, шнуровку и бледно-розовые цветы на корсете, обшитом жемчугом. Окружающие девушку люди также были слегка не в фокусе, их одеяния казались чёрно-белыми, как на карандашных рисунках. Лицо Катрейны художник прорисовал отчётливо: лёгкая улыбка, полуприкрытые веками глаза, слегка растрёпанная ветром причёска. На её шее сверкали рубины изящного ожерелья.

Георг не помнил, как писал эту картину. Война только что окончилась, Айварих сидел на троне. Барон уехал к себе в поместье и ждал объявления о свадьбе. Время шло, слухи ходили разные. Фальшивый Байнар, козни Винкустов, игры барундийского двора, смерть Рижитты и Артура Мэйдингоров — Георг боялся за Катрейну и, чтобы отвлечься от мрачных предчувствий, взялся за кисть. Он сам не понял, откуда появилось вдохновение и мастерство. Рука свыше водила по холсту, а не его собственная. Закончив портрет, он будто очнулся от тяжёлого сна, рассматривая готовое творение как незнакомца. Килмах, не зная автора картины, как-то раскритиковал его работу в пух и прах, но почти каждый, кто её видел, потом безотчётно смотрел на королеву, словно искал в ней то, что изобразил художник.

Наверное, именно предчувствия он воплотил на холсте, потому что юное лицо девушки под определённым углом казалось искажённым страданием. Самому Георгу не раз приходило в голову, что девушка идёт не к алтарю, а к Вратам Покоя, поэтому он никогда больше не смотрел на портрет, подарив его королю ко дню свадьбы. Рубиновое ожерелье, доставшееся барону в наследство от матери, получила в подарок Катрейна. С тех пор Георг не пытался писать снова, лишь каприз Ванды вынудил его взяться за кисть. Результат, как он и думал, оказался плачевным. Ванда недоумевала, как он мог забыть свой талант. Осталось загадкой, откуда Ванда узнала, что автор портрета именно Георг. По его просьбе Айварих никому об этом не говорил, зато Ванда сообщила половине двора.

— Поразительно, — прошептала Марция. — В ней словно два человека. Счастливая невеста и… Я видела такое выражение на лице умирающей Святой Ульги. Как вы этого добились?

— Я не помню, — Георг не хотел развивать тему.

— А вы ещё что-нибудь написали? Мама говорила… — она замолчала.

— Королева Маэрина лучше всех знала мои способности и сказала вам правду. Я просто любитель.

— Но это… — Марция показала на портрет.

— Это проблеск, озарение, если хотите, вспышка пламени, которое тут же окатили водой. Наверное, с каждым такое случается. Потом приходят будни, и ты возвращаешься к привычным делам. Я не смогу этого повторить, да и не захочу.

— Сильные чувства вызывают бурю в душе, но когда она уляжется, хочется покоя и тишины, — прозвучал в полумраке тихий голос Ноэля. Георг про него уже забыл. Да, их бури давно улеглись, хотя последствия до сих пор дают о себе знать.

При виде картины глаза Марции заблестели, черты её лица разгладились. Она не выглядела уродливой в полутьме, которую рассеивал свет свечей. Георг подумал, что она как Катрейна на картине: при свете одно, во тьме другое, точнее, на лице одно, на душе другое. Но что именно? Если бы он рисовал её, то вот так, перед иконой Миры, матери сына Божьего Зарии, и чтобы тень скрывала шрамы. Марция обернулась — барон вздрогнул: вот так же смотрела Катрейна с картины по пути… то ли к алтарю, то ли к могиле.

— Ваше Высочество, вам лучше пойти к себе, уже поздно.

— Подождите, хочу посмотреть ещё одну работу, — Марция подошла к портрету Эйварда.

— Дядя похож на брата, но губы другие, — заметила принцесса. И нос немного скошен. Зато у них обоих одинаковые глаза и чёрные волосы, как у вашей жены. «Дорин Килмах», — прочитала она. — Я слышала, он сейчас работает с Его Величеством?

— Да, Ваше Высочество, некоторые короли его любят.

— А вы?

— Я… я бы отправил его восвояси, — отрезал Георг. — Его картины отравляют душу, — он неосознанно повторил слова Маи. Что-то зацепило его в этом портрете.

— Как такое возможно? — удивилась Марция.

— Простите, я не так выразился. Катрейна не любила Килмаха, да и Райгард его выгнал…

— Кто это? — Марция смотрела в сторону Южной башни.

— Это летописец, её зовут Самайя, — ответил Ноэль.

Мая стояла у двери, ведущей из башни в галерею, и явно не ожидала найти здесь посетителей.

— Здравствуй, Мая, — поприветствовал её Георг. — У тебя всё в порядке?

— Разумеется. — Она кивнула и скрылась в проходе.

— Она жила с Дайрусом, я помню. Почему он выбрал летописцем её? — недовольно спросила Марция.

— Она сама выбрала, — угрюмо возразил Ноэль.

— Да, такой выбор врагу не пожелаешь, — заметил Георг. — Должность летописца — это проклятие.

— Тогда почему она согласилась?

— Слишком часто мы делаем не что хотим, а что должны, — с горечью сказал Ноэль. Это Марция поймёт.

— Что ж, благодарю вас, барон, господин Сиверс, — Марция направилась к двери в Северную башню, откуда было рукой подать до её покоев.

— Прошу прощения, я вас оставлю, — на полпути Георг поклонился. — Меня ждут дома.

Отправив Ноэля провожать принцессу, Георг вернулся в галерею. Мимолётное чувство, будто он пропустил нечто важное, не оставляло его с тех пор, как Марция заговорила об Эйварде. Георг подошёл к его изображению, присмотрелся. Он узнал те же белый и красный цвета, что пузырились на портрете Айвариха, сгорая в огне, но не чувствовал прикосновения к разуму. Что же тогда? Или дело в словах Марции? Она сказала, что Райгард с Эйвардом похожи. Дайрус пошёл в отца, Райгард Сиверс такой же. Истинный Кройдом, как сотни других до него. Что ещё? Георг прошёлся вдоль портретов и вернулся обратно. Кто-то из предков Эйварда отличался формой губ, носа или подбородка, но все они были одинаково честолюбивы и одинаково черноволосы. Георг похолодел. Второй раз картины сообщали ему то, что люди желали спрятать подальше от чужих глаз. Он слепец, не видел того, что лежало перед глазами! «Зато у них обоих одинаковые глаза и чёрные волосы, как у вашей жены». С портрета Эйварда на Георга смотрели глаза его черноволосой жены Ванды.