У нежности на поводу. Три повести и короткая быль в стихах

Юлия Добровольская, 2010

Элементы детектива с головоломными интригами, умопомрачительные приключения, холодящие кровь погони и опаляющие душу страсти!.. Только всё это – не здесь. Но не спешите отложить книгу в сторону – возможно, вам покажутся близкими радости и переживания моих героев, их сомнения и откровения. * Все три повести и цикл стихов – это вполне самостоятельные истории. Но у меня часто получается так, что герои уже завершённых историй вдруг появляются в каких-то новых повествованиях. С Анной я не смогла расстаться после самой первой написанной мною в конце 90-х повести "Жаркий август", и она стала героиней "Сердоликовой Бухты", а совсем давний цикл стихов "У нежности на поводу" совпал по настроению и по смыслу с первой частью этой повести. "Ночное такси" появилось как наброски к киносценарию с вполне реальным прототипом и реальными сюжетами из его практики, а потом как-то само собой вылилось в продолжение "Жаркого августа". Надеюсь, вам не будет скучно!

СЕРДОЛИКОВАЯ БУХТА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АННА

День молодёжи

Она шла к автобусной остановке. Как всегда — одна.

Наличие отдельного кабинета… хотя, возможно, это слишком громкое название для её крохотной комнатушки — те не менее, наличие отдельной комнатушки избавляло от всяческих неписаных законов, бытующих в любом коллективе. Как, например, занимание очереди в столовой или мест в зале заседаний, бегание в буфет за-чем-нибудь-к-чаю по всё той же, неписаной, очерёдности, или кучкование в вестибюле в конце рабочего дня. Да и вообще, изолированное рабочее место, обусловленное объективной необходимостью — творческим характером её работы — давало массу привилегий.

Она шла не спеша. Она никогда никуда не спешила. Ни на работу, ни с работы. Даже на показавшийся из-за поворота автобус — даже в дождь, даже в мороз. Правда, некоторые водители порой медлили закрывать двери, дожидаясь её. Тогда она немного — совсем немного — прибавляла шаг и никогда не забывала послать джентльмену за рулём благодарную улыбку за оказанную любезность.

Была пятница. В настроении ощущалась приподнятость с лёгким оттенком грусти. Первое — оттого, что пятница, а второе — оттого, что первое. Это у неё с детства — если очень хорошо, то обязательно немного грустно. Сколько раз она пыталась докопаться до корней этого загадочного явления, но пока безуспешно. Появись этот симптом в нынешнем возрасте, его можно было бы объяснить очень просто: накопленный к тридцати трём годам жизненный опыт не раз убеждал в непреложности формулы"всё кончается уже тем, что начинается", а конец хорошего — всегда грустно. Но, возможно, она, эта формула, заложена в человеческие гены как некий предохранитель от эмоционального перекала?..

Сейчас она не хотела думать об этом. Она любовалась зацветающими кустами рябины и буйно раззеленевшимся газоном, вдыхала терпкий запах цветов и травы, разогретых за день невысоким, но долгим северным солнцем.

Эти приятные ощущения подобно монетке, опущенной в музыкальный автомат, вдруг завели в душе свою, почти независящую от неё, игру. Игру мыслей и чувств, определений и образов, воспоминаний и реалий…

Сколько раз — сотен?.. тысяч раз?.. — она проходила мимо этого газона! И он представал перед ней то покрытый снегом — лёгким и пушистым, слежавшимся и тяжёлым, серым и ноздреватым, то зеленью — яркой первой, томной налившейся, бурой увядающей… И все эти картины сменяли одна другую вне зависимости от чего-либо иного, кроме единственного неколебимого закона, установленного и соблюдаемого главным распорядителем вселенского действа, имя которому Хронос.

Можно обмануть себя, растянув дни в месяцы или сжав недели в часы, но верные служители своего господина неумолимо разоблачали подлог. Стоило только глянуть в их сторону, как всё становилось на свои места: между двумя звонками умещались лишь раскрывшиеся желтковыми венчиками хоботки мать-и-мачехи, а это никак не больше трёх-четырёх дней; и отпуск был не таким уж коротким, если жёлто-багряная листва успела уступить свои развесистые владения — не без ропота, наверно, — тёмно-коралловым гроздьям в пушистых белых шапочках.

Учась в институте, далеко отсюда, в своём родном городе, она изо дня в день на протяжении пяти лет ходила через большой парк, расположенный в котловине. Ещё издали, свернув на улицу, ведущую к парку, она могла заметить любую перемену, произошедшую в кронах его деревьев за минувшую ночь.

И тот парк, и этот газон, бесстрастно и объективно отмеряли время чётким чередованием фаз своего бытия. И только потому, что делалось это весьма деликатно — посредством таких изысканных инструментов, как цвет и запах — ей никогда не пришло в голову разозлиться на занудную пунктуальность исполнительных слуг господина Главного Церемониймейстера. Напротив: эта их, в общем-то, незавидная монотонная работа воспринималась ею как непрекращающееся чудо. И глядя на окостеневшие от мороза ветви или набухающие лоснящиеся почки, она меньше всего думала о том, что с новой переменой, которая должна вот-вот произойти в природе, безвозвратно канет в Лету, отлетит искрящимся инеем, лепестками рябины или пухом тополей ещё один кусочек её жизни.

Она не жалела о прожитом и не мечтала о будущем — она просто жила в каждом своём дне так, как если бы он был первым или последним. Или просто — единственным.

* * *

Она и автобус подошли к остановке одновременно.

Ей показалось, что настроение из приподнятого переходит в откровенно радостное. Если бы она пожелала выяснить причину этого, то ей сначала помешала бы обычная автобусная болтовня ни о чём, сводящаяся, как правило, к её лаконичным ответам на чьи-нибудь пространные вопросы; потом толчея в магазине — она заглянула поверх толпы, давали финские конфеты в ярких финских же коробках, вероятно, ко Дню Молодёжи, а может, к концу месяца — а потом просто забыла бы о том, что оно, настроение, было другим.

Она вынула почту и, скинув туфли, плюхнулась в кресло тут же, в прихожей. Достала из пакета бутылку молока и с удовольствием выпила залпом почти половину — прямо из горлышка, за что непременно выговорила бы сыну.

В почте оказались счета за телефон — это её переговоры с мужем по поводу предстоящего отъезда сына; газета почти пустая, вот только статья об Афгане, где дослуживает племянник, надо прочитать, но это позже;"Иностранка" — тоже, кажется, на сей раз не слишком интересная: итальянскую прозу она не любит, немецкие романы тоже, стихи — потом. И всё остальное — тоже потом…

Она откинула голову и прикрыла глаза. Странное дело: работа сидячая, а дома первым делом хочется посидеть. Неужели старость?..

Щелчок замка не дал ей прийти к какому-нибудь выводу.

Она схватила недопитую бутылку, стоявшую на полу, прижала к себе и состроила виноватую мину.

Её взрослый сын в расстёгнутой джинсовой куртке с этюдником на плече моментально сориентировался в ситуации и молча заклеймил позором нарушителя порядка, установленного им же самим, нарушителем, непонятно для чего: ведь пить молоко из бутылки гораздо вкусней! Так же молча он взял из её рук остатки молока и допил залпом, удовлетворённо крякнув.

— Привет! — Сказал он.

— Привет! — Ответила она.

* * *

Она переоделась в джинсы и майку с надписью"чемпион регби"на английском языке, заплела волосы в две косы и отправилась в кухню, по пути заглянув к сыну. Тот раскладывал последние этюды.

— Хочешь свеженького? — Остановил он её вопросом.

— Ага.

И он повернул к ней лист картона с пейзажем в тёмных красно-зелёных тонах. Рассмотрев его вблизи, она увидела, что в картине присутствуют все цвета и оттенки спектра.

— Упражняешься в импрессионизме? Или задание такое?

— Не-а. Сам. Хочу пуантилизм попробовать.

— Сдашь или оставишь?

— Папе отвезу. Можно?

— Ну конечно! А высохнуть успеет?

— Я с этюдником поеду — в нём и досохнет.

— О-о-ой! — Она изобразила плач. — Ты же завтра… Я же с тоски помру.

— Ма, ну прилетай к нам, а?

— Посмотрим, Кирюша. — Она немного помолчала. — Ты же помнишь, что вышло в прошлом году из нашего совместного отдыха.

— А вдруг в этот раз получится удачно?

— Посмотрим… Пошли есть, потом ещё раз проверим, всё ли собрано, и ляжем спать… Во сколько же нам завтра подниматься?

— В шесть-тридцать.

— Ужас! И это в субботу-то!..

Поужинав, они пересмотрели содержимое чемодана. Кирилл сменил несколько тюбиков в этюднике, вложил в него пейзаж.

— Мне очень понравилась твоя последняя работа. — Сказала она.

— Хочешь, я оставлю её тебе? — Он оживился и уже почти достал картон из зажимов.

— Нет-нет. — Остановила она. — Ты же решил, что это папе.

— Я ему другой подарю, он же не знает.

— Это нечестно. Тем более, потому что он не знает.

— Ты права.

Она обвела взглядом приготовленные вещи и сказала:

— Кажется, всё?.. Может, тебе конверты подписать?

— Вот ещё! Я же не в пионерский лагерь!

— Смотри, не будешь писать, не прилечу за тобой!

Она подошла к Кириллу, прижала его голову к груди — вот-вот её сын сравняется с ней ростом — и сказала:

— Всё, отбой, а то проспим аэроплан.

— Йес, мэм!

* * *

Её комната была перегорожена платяным и двумя книжными шкафами таким образом, что получалось две: спальня, где стояла широкая низкая кровать с одной спинкой-полкой в изголовье и лежал половик из овечьих шкур, и нечто среднее между кабинетом и будуаром с письменным столом и двумя большими глубокими креслами.

Стены были почти сплошь завешены картинами и полками, а полки и оба шкафа заставлены книгами и разными безделушками: от малахитового булыжника до кубика Рубика со стороной в шесть клеток, который ни собирался, ни разбирался, и был сделан из разноцветного парафина.

Всё в квартире было просто, но мило, а единственной дорогой вещью была стереосистема: проигрыватель и усилитель с колонками. Когда-то с ними в комплекте были магнитофон и тюнер, но они теперь стоят где-то за семью морями, в совсем незнакомом ей доме. Весьма приличная коллекция пластинок осталась ей, а кассеты он забрал себе — это было их обоюдное решение. Они вообще мирно"поделили имущество" — всё получилось как-то само собой. Как и развод, непонятный до конца ни друзьям, ни родителям, ни, похоже, им самим: жили-были — тихо и счастливо, а потом взяли и разъехались…

* * *

Она постояла около полки, рассеянно думая, что же выбрать, потом взяла конверт наугад. Это был Элтон Джон. Она поставила пластинку на диск, нажала кнопку и села в кресло. Но тут же встала и принесла из прихожей газету и журнал и устроилась в кресле поудобней, подобрав под себя ногу.

Что-то не давало ей начать чтение…

А! Она вспомнила: после работы у неё вдруг поднялось настроение. Была ли тому явная причина, или…

Тихой булькающей трелью зазвонил телефон. Она машинально глянула на часы: без пяти десять.

— Да?… Привет. — Её лицо преобразилось: взгляд устремился сквозь материальное пространство туда, куда она уже перенеслась всем своим существом, а губы тронула нежность. — Да так, ничего особенного, а вы?… Надо же, какое совпадение!… Очень хотим… но не очень можем. Кирилл завтра улетает… забыл?… В девять-пятнадцать.… Да, но встать-то надо аж в шесть.… А если завтра?… Так важно?… По-моему, он ещё не спит.… Хорошо, я перезвоню.

Она положила трубку, посидела с полминуты, глядя на бегающие вниз-вверх красные и голубые огоньки эквалайзера. Потом поднялась, подошла к двери в детскую. Света нет.

— Ки-и-ри-и-илл. — Позвала она шёпотом, потом чуть громче — Кирюша-а-а.

Вернулась в комнату, села на край кресла.

У-у-у, тру-ту-ру-ту-ту, тру-ту-ру-ту-ту… Звонить или не звонить — вот в чём вопрос. Тру-ту-ру-ту-ту-ту-у-у… Под этого крокодайла здорово рок-н-ролл танцевать… Тру-ту-ру-ту-ту-у-у… Если не сегодня, то завтра — нужно только определённо договориться, не то может и на сто лет пропасть. Или на все двести. У-у-у-у… А если сегодня, то… Тру-ту-ру-ту-ту-у… То тогда — просто сегодня, а если завтра — то и сегодня и завтра…

Пластинка закончилась. Лёгкий щелчок — пак! — и огоньки погасли.

Да, вот такая сложная арифметика…

Она встала под душ, подставила лицо потоку тёплой воды, зажмурила глаза. Набирая воду ртом, она выпускала её тугой струёй: приятная тренировка лицевых и шейных мышц.

Медленно, с расстановкой, сделала массаж жёсткой плетёной рукавицей. Плеснула на ладонь душистого мыла, так же медленно натёрла им себя и ополоснулась, чередуя холодную воду с горячей.

Обернувшись мохнатой простынёй, она села на край ванны.

В голове — словно в большой пустой комнате — заводной крокодайл ломал свой рок: тру-ту-ру-ту-ту-у-у…

Не сегодня, так завтра… не завтра, так через сто лет…

Она решительно встала, растёрла в ладонях крем, приложила их к лицу, шее, груди.

Распустила волосы — они рыжими волнами легли на плечи.

Единственное, что ей нравилось в собственном облике — это цвет волос. Насчёт всего остального периодически возникали сомнения: длинная шея и длинные ноги — это хорошо или плохо? а маленькая грудь и узкие бёдра? а смуглая кожа? Какое-то это всё… неженственное.

Она тряхнула головой, отгоняя пустопорожнюю болтовню мыслей. Провела щёткой по волосам, едва коснулась тушью ресниц и, как была, в простыне, пошла к себе.

Вязаное платье-мешок цвета летней хвои выигрышно облегало её стройную фигуру и гармонировало с цветом волос и глаз. Из украшений — тонкая серебряная цепочка и пара колец без камней. Эти побрякушки она, конечно, снимет, но это будет позже… А сейчас всё должно быть на своих местах.

Чуть не забыла — духи…

Ещё раз осмотрев себя в большое зеркало с ног до головы, она набрала номер.

— Считай до трёх. — Сказала она и положила трубку.

* * *

Она нажала на квадратную клавишу.

"Кнопка звонка — и ты в дверях, как глоток озона" — пришло ей в голову.

Она попыталась придать своему лицу выражение вроде"мы тут случайно проходили и решили заглянуть"… Но распахнулась дверь и сдунула с него все надетые и ненадетые маски.

"Любимый мой Алёша! Я не видела тебя вечность — с понедельника… Как я рада тебя видеть…" — стучит в висках и во всём теле, а губы произносят:

— Два с половиной…

— Три! — Подхватывает он вместе с лёгким жакетом, который она стряхивает с плеч, стоя спиной к Алёше, и каждой клеточкой своего изнывающего тела ждёт, что вот сейчас он обхватит её своими сильнющими руками…

Но это бывает очень-очень редко. И в сегодняшнюю программу, по-видимому, не входит.

Чмок! — в щёчку тёплыми сухими губами, в которые ей хочется впиться своими. Чмок! — в другую.

— Проходи.

— М-м-м… — Она принюхивается, проходя в кухню. — Чем-то подпольным пахнет! Никак, контрабандный груз из Бразилии получили?

— И ваши полкило в том числе. А теперь прошу публику занять свои места в партере. — Он развернул её за плечи и выпроводил из кухни.

В гостиной телевизор беззвучно вещал о последних новостях под диппапловского"Солдата фортуны".

Перемотав ленту на начало, она забралась в кресло рядом с низким столиком и закрыла глаза.

По горячему запаху кофе она поняла, что Алёша вошёл в комнату, но сделала вид, что кроме музыки ничего не воспринимает.

Шёпот льющейся в чашку кофейной пены и новая горячая волна аромата. Потом что-то вроде разрываемой бумаги. Запах целлофана. Тишина.

И вдруг — этого она совсем не ожидала — его губы на её губах. Не открывая глаз она испила его поцелуй — ровно столько, сколько он позволил, пока не отстранился.

— Ого! — Сказала она, оглядывая сервировку. — Да тут не только из Бразилии контрабанда. У вас и с Финляндией связи? — На столе стояла коробка с теми самыми конфетами, за которыми давился давеча страждущий народ.

— Тебе очень идёт это платье. Я уже говорил об этом?

Она улыбнулась. Она знала, что в тусклом свете его торшера с бордовым абажуром выглядит моложе лет на… на семь.

— А я сегодня плёнки проявил.

— М-м-м?

— Помнишь, зимой в горы ходил?

— Быстро — не прошло и полгода… Покажи.

— Отпечатаю — покажу.

— Это за этим ты меня вытащил из тёплой постели — сообщить, что проявил, но не покажешь?

— Во-первых, не из постели…

— Откуда ты знаешь?

— От верблюда… А во-вторых, я… я просто хотел тебя видеть. Могу я захотеть тебя увидеть? — Он пересел на подлокотник её кресла и положил руку ей под голову.

Она, не шелохнувшись, продолжала цедить крохотными глотками терпкую горячую жидкость. Ей нравился Алёшин способ приготовления кофе, который он держал в секрете, — во всяком случае, от неё.

Её удивляло, что он сегодня не такой, как всегда, что-то новое в его поведении: нетерпение?.. возбуждение?.. какая-то тайна? Раньше его железобетонная выдержка не позволяла просочиться наружу ни одной эмоции. Что бы это значило?..

Зато она, словно, наконец, переняв эту его манеру, спокойна и внутри, и снаружи…

Алёша, не дождавшись, когда она закончит смаковать свой любимый напиток, властно забрал из её рук чашку и поставил на стол. Поднялся сам и поднял её. Его большие ладони сжали её лицо. Губы обдают горячим кофейным… и коньячным?.. дыханием.

А она уже больше ничего не хочет, кроме этих губ, которые пьют её жадно — не оставляя ни капли… никому… даже ей самой… до пустыни, до небытия…

Любимый… любимый мой… Она не знает — вслух ли произносит эти слова, или это в крови гудит. Она уже ничего не знает. И не помнит. И не знала. Ничего. Никогда. Кроме вот этих рук. Губ. Вздувшейся на шее вены. Маленьких упругих сосков. Твёрдого узкого живота. Ничего. Никогда. Не помнила. Не знала. И уже не узнает. Потому что её уже нет. И никогда не будет. Никогда… Любимый. Любимый. Любимый…

* * *

Она сладко потянулась и, ещё не успев проснуться окончательно, ощутила прилив радости. Приоткрыв глаза, глянула на будильник — десять минут девятого.

Ах, да!.. Воскресенье. И она ещё раз потянулась и улеглась поудобней, собравшись поваляться, пока не появится неотвратимого желания вскочить и распахнуть тяжёлые шторы, за которыми — то ли солнце, то ли пасмурно — не угадаешь.

Едва она задремала, как её блаженство нарушил телефонный звонок.

Свесив руку с кровати, нащупала трубку — аппарат она всегда носила за собой.

— Да?

Услышав голос, она улыбнулась и закрыла глаза.

— Доброе… Только позвольте, что за безобразие — в такую рань!… Что может быть интересного в воскресное утро, кроме самого воскресного утра?… Сюрпрайз?… Прямо нау?… Как, ты уже не в постели?! Вот это сюрпрайз!… Около какого?… Так, для нормального человека — это минут семь… стало быть, для тебя — три с половиной.… Ну, давай — на старт, внимание, марш!

Она вскочила, словно отпущенная пружина, заправила постель, раскрыла шторы и голяком побежала в ванную.

В радостном смятении она всё же успела удивиться нежданному звонку: расставаясь в пятницу ночью, а точнее, ранним субботним утром, Алёша, как всегда, ни словом не обмолвился о планах на будущее, а она, как всегда приготовилась ждать. И ещё заметила — за окном синее безоблачное небо.

Когда она выходила из ванной, застёгивая джинсы одной рукой, а другой расчёсывая волосы, раздался звонок в дверь. Она бросила щётку и запахнула рубаху.

— Ты сошёл с ума… — Она пыталась увернуться, но Алёша прижимался горячим лицом к её прохладной, ещё влажной после душа коже.

— Совсем немного, и сошёл бы… как-никак — я не видел тебя целых двадцать восемь с половиной часов…

Она была уверена, что он и дней бы не сосчитал между их встречами… Если это и есть тот самый сюрприз, ей вполне достаточно.

— Ну, выкладывайте, что за…

— М-м-м… — Перебил он её, демонстративно принюхиваясь к чаю, который она насыпала в чайник.

И она поняла, что началась игра в перетягивание каната. Ну что ж, прекрасно, как говорит Алёша, я тоже уже кое-что в ней смыслю.

— Что за аромат! Тоже контрабанда? — Он принялся разглядывать пачку.

— Нет, это один мафиози пытается добиться моего расположения.

— Как специалиста в области языкознания… или?..

— Или.

— Мне это не очень! — Прорычал Алёша.

— Вам со сливками иди без? — Она поняла, что он на крючке.

— Без… Так что это за мафиози?

— А бутерброд?

— Нет. Я спрашиваю, что у него за интерес?

— Ой, чуть не забыла! Вот джем… какой-то экзотический.

— Оттуда же, откуда и чай?

— Держи ложку.

— Что за тип? — Алёша встал.

Неужели она перегнула?

Он поднял её, обхватил руками и пытался поймать взгляд, который она упорно отводила, невинно улыбаясь.

— Что за тип? — Не унимался он.

За деланным напором она почуяла живой нерв. Нет, не умеет она играть на чувствах других — даже тех, кто вольно или невольно играет на её собственных.

— Сестра прислала. — Пусть счёт будет в его пользу, мы не гордые.

— Хороший тип. — Объятия ослабли и стали нежными.

Они допивали чай.

— Небо, как над Италией… Пойдём на крышу? — Сказала она, глядя на пронзительную синеву сквозь неподвижные ветви большой берёзы, почти упиравшиеся в стекло.

— Как Кирилл долетел? — Опять в своей манере уходить от вопроса.

— Хорошо. Сегодня ночью звонили из конечного пункта.

— Смелая ты мама — отправить ребёнка одного…

— Во-первых, он у меня изначально не ребёнок, а мужчина. К тому же уже одиннадцати лет. Во-вторых, его в Москве муж встретил. А я случайно встретила в аэропорту приятелей, которые летели…

— Загорать надо не на сером рубероиде пыльной крыши, а на жёлтом песке Чёрного моря.

— Ну, это — кому что. Хотя, помнится, в прошлое воскресенье вы даже подмурлыкивали, лёжа на этом самом…

— Это вовсе не значит, что я готов мириться с рубероидным пляжем всё лето.

— А! Догадываюсь: вам отпуск подписали.

— У вас непревзойдённые дедуктивные способности. А что ваш отпуск?

— Мы не очень-то и спешим. — Она поняла, что настроение резко поползло вниз, за нулевую отметку, и, чтобы справиться с этим, она принялась собирать со стола и мыть посуду. — Куда ехать, ещё не решили… А вы куда собрались? Держу пари, в славный город Со¬чи.

— Проиграли! Мы едем в Крым.

— Тоже неплохо. И что, компания весёлая?..

Чем же ещё отвлечься, чтобы продержаться хотя бы капельку, минутку… Она вот-вот возьмёт себя в руки, и Алёша ничего не заметит.

Хотя вся эта игра для того и затеяна им, чтобы увидеть, почувствовать, ещё раз убедиться, что она зависит от него. А она зависит от него, и он это знает… Неужели ему не достаточно знать это раз и навсегда? Почему?..

Он обнял её сзади за плечи.

— Ты что, забыла?.. Мы едем в Феодосию… Вдвоём… Через пятнадцать дней. А, Малыш?

Она замерла с тряпкой в руке.

"Малыш"… Вот уж не ожидала она когда-нибудь ещё раз услышать это. Нет, она ждала, всякий раз ждала… Но почти не надеялась.

Она повернулась к нему. Его взгляд прожёг ей зрачки.

— Ты рада?

Она едва кивнула головой и спрятала лицо у него на плече, чтобы он не увидел, что её глаза на мокром месте.

— Вот и прекрасно. Я тоже рад. А тебе отпуск дадут?

— Хоть завтра. Я из-за Кирилла тянула… И ещё из-за тебя.

— М-м-м?

— Ждала, когда ты уедешь… Мне как-то легче из пустого города…

— Значит, ты всё забыла?

— Я ничего не забыла… Я думала, тогда, зимой, ты пошутил.

— Кто пошутил?.. Я пошутил?.. Почему пошутил?.. Зачем пошутил?.. — Он, дурачился и тянул её в комнату.

— А ты не пожалеешь?.. Я же тебе быстро надоедаю… Тебе же всё быстро надоедает… И как мы будем спать?.. Ведь ты не умеешь спать в одной постели с…

Но он не дал ей договорить.

* * *

На часах около трёх.

Алёша то ли спит, то ли делает вид.

Она положила голову ему на живот. Сейчас он потянется, посмотрит на часы, пролопочет что-нибудь возмущённо на тарабарском языке, сошлётся на дела и уйдёт.

Ну и что?.. У него своя жизнь, свой дом, свой круг друзей и занятий. Замуж он ей не предлагает. Да она и не пошла бы второй раз замуж — она ещё с первым замужеством не разобралась: за четыре года им с мужем в голову не пришло заняться формальностями. К тому же, Алёша молодой, ему ещё тридцати нет, и жена у него должна быть молодой — не на семь же лет старше…

Алёша надул живот, потом втянул. Ещё раз. Ещё.

— Штормит. — Сказала она.

— Это что — три часа ночи?

— Угу.

— Не правда! Сейчас день, потому что я хочу есть!

— Энергетические ресурсы требуют пополнения.

— А есть, чем их пополнить?

— Поищем.

— Поищем. — Сказал Алёша и заглянул под подушку. — Ничего. — Заглянул под другую. — Здесь тоже… И здесь. — Он свесил голову и пошарил под кроватью рукой. — Придётся съесть тебя. — И он укусил её за плечо.

— Ой. — Сказала она с тем выражением, с каким произносят названия букв в кабинете окулиста.

Они ели холодную окрошку.

— Вкусно, но холодно. — Поёжился Алёша. — Пойдём на улицу греться.

— А у тебя что же, никаких дел сегодня?

— Сегодня — День Молодёжи. Может молодёжь отказаться в свой день от всяких дел?.. Мне, как-никак, ещё два года молодёжью быть.

— Весьма неучтиво с Вашей стороны намекать даме на её немолодёжный возраст.

— Глупости! У тебя в паспорте ошибка… И вообще, прошу, перестань об этом. — Она почувствовала в его голосе то, что называла"съёжился", и у неё заныла душа.

Она любила его. Любила таким, каким он был: во многом непонятным, во многом непонятым ею.

Словно чуя какую-то давнюю рану — то ли затянувшуюся, но не изжитую, то ли всё ещё кровоточащую, но тщательно скрываемую — она желала взять на себя часть его боли, если не получится всю.

Но Алёша не из тех, кто делится своими проблемами: рубашку последнюю — пожалуйста! Но не боль.

Почему — она не понимала. Нет, понимала, конечно — мужская гордость, выдержка, воля… Но ведь так ещё больней, причём — обоим: тому, кто страдает, и тому, кто рядом и не может помочь. А она не могла — не знала, в чём, а стало быть, и как… Вот и старалась быть выше своих собственных чувств, призывая в помощники разницу в возрасте и свой материнский опыт.

— Ладно, — сказала она — молодёжь, так молодёжь! Пошли гулять!

* * *

Когда они расставались поздно вечером у её подъезда, Алёша вдруг хлопнул себя по лбу:

— Я же совсем забыл!

Он достал из кармана куртки и протянул ей сложенные бумажки.

Она развернула их. Это были билеты: два на самолёт до Москвы и два на поезд Москва-Феодосия.

Она очень устала за сегодняшний день и поэтому уснула, едва коснувшись подушки.

Translation Into Russian

Им с Игорем приписывали роман почти с тех самых пор, как он пришёл в отдел пацаном двадцати одного года отроду. Её это забавляло — ей было тогда чуть больше, чем теперь ему, а Игорю льстило — Алёша как-то проговорился.

Сам Алёша за два с половиной года их странных — прерывающихся на недели, а то и месяцы безо всяких объяснений — отношений ни разу не попытался уточнить, было ли это только легендой, или…

* * *

Почему ей приписывали именно Игоря, трудно сказать. Может быть, общность литературных пристрастий дала такой повод — они часто обменивались книгами и журналами, а за чаепитием вели дискуссии о прочитанном. Хотя, будь у них роман, они нашли бы другое место и время для обмена мнениями и литературой…

А может, из-за Игоревых"тысяч", которые она переводила ему, когда тот поступил на заочный?.. Но не он один бегал к ней с коньяком, шоколадками и этими «тысячами» в виде единственной доступной широким массам газеты на английском под названием «Москоу ньюс»…

Впрочем, у досужих языков своя логика.

Через три дня — Новый Год, Кирилл улетел на каникулы. Будут с отцом в Домбае с гор кататься. Она возражала, конечно, из-за лавин, о которых без конца говорили по телевизору. Но два сильных мужчины всё же оказались сильнее одной сильной женщины.

Да, иногда в её жизни кое-что нет-нет, да и оказывалось сильнее… Вот и теперь ей не слишком нравилось то, что происходит, но сопротивлялась она этому как-то нерешительно.

Игорь. Он был"не её романа", и интересовал чисто интеллектуально. Но, очевидно, количество общения мужчины и женщины со временем непременно влияет на качество этого общения. Или это одиночество берёт своё?.. Как бы то ни было, она начинала волноваться при мысли о нём. Да и он, похоже, подумывал: зачем напрасно щекотать общественное мнение? — и проявлял всё больше актёрского таланта на публике и всё меньше сдержанности наедине.

Сегодня он буквально навязался на визит: завтра летит на сессию, а хвост в пятнадцать тысяч печатных знаков — хуже нелётной погоды.

Ей эти пятнадцать тысяч на полчаса — могла бы и в рабочее время. Но он настаивал. И ей хотелось этой настойчивости.

Работа позади, а Игорь не спешит уходить. Открыл бутылку её любимого дагестанского коньяка и попросил сварить кофе.

Они болтают на свои обычные излюбленные темы, но обоим не по себе, и каждый ощущает сгущающееся в воздухе электричество.

Игорь выбрался из кресла под предлогом сменить музыку, покопался в пластинках и поставил"Сантану".

— Можно? — Он присел на подлокотник её кресла и коснулся волос.

Она промолчала, а Игорь стал медленно теребить косу, освобождая прядь за прядью.

Зазвонил телефон. Она недоумённо посмотрела на часы — 22:17, и сняла трубку.

— Да?

— Добрый вечер. — Негромкий низкий голос.

— Добрый… если можно так выразиться, вечер.

— Простите, я понимаю, что поздно.

— Почти простила. — Она готова была разозлиться, но голос был завораживающе приятным.

— У меня есть сведения, что в вашей квартире находится молодой мужчина, рост около ста восьмидесяти сантиметров, тёмно-русый, глаза серые, женатый, отец трёхлетней дочери, ранее не судим…

Она хотела бросить трубку, но что-то мешало ей сделать это.

— Подтверждаю ваши сведения. — Кто бы и зачем бы ни звонил, она не даст ему вывести себя из себя.

— Ну что ж, прекрасно. Будьте так любезны, передайте ему трубку.

Она молча протянула её Игорю, сидевшему уже в своём кресле. Тот, недоумённо слушавший её реплики, вдруг понял, в чём дело, засмеялся и, закрыв ладонью микрофон, сказал:

— Прости! Я забыл предупредить… я дал твой номер… Прости. — И заговорил в трубку. — Алекс! Ёлки-палки! Ты где?… Ну что?… Не может быть! Даёшь!… На завтра на одиннадцать?… Да что там на сессию собирать? Ирка собрала. — Он, словно опомнившись, глянул на свою визави, и она заметила смущение. Ей стало неприятно. А Игорь продолжал: — Да, готово.… А ты где?… Н-ну, не знаю… Сейчас спрошу. — Он снова прикрыл трубку. — Это Алёха, он мне билет на завтра достал… Можно он за мной зайдёт, мне ж его забрать у него надо, а?

Она была раздосадована таким завершением вечера. Но больше тем, что, как ей показалось, Игоря это ничуть не задело. Он уже переключился на друга Алекса, билет и сессию.

— Конечно, можно.

— Запоминай адрес… Знаешь?.. Откуда? — Он вопросительно посмотрел на владелицу известного другу адреса, но та болтала ложечкой в чашке с остывшим кофе и не заметила его взгляда.

Игорь протянул трубку и она положила её на аппарат.

Он снова перебрался к ней на подлокотник и попытался обнять её.

— Не надо, Игорь… К тебе сейчас придут.

— Ты сердишься?

— Вот ещё!

— А откуда Алёха знает твой адрес?

— А он знает мой адрес?

— Ну, вскорости это выяснится…

Чирикнул звонок в прихожей.

Она поднялась и пошла открывать, заглянув мельком в зеркало: волосы растрёпаны, лицо растерянное.

Она привела себя в порядок и открыла дверь.

На пороге стоял снежный сугроб. В щели между мохнатой шапкой и клетчатым шарфом улыбались светло-карие глаза. Они сразу понравились ей.

Игорь разлил коньяк:

— За знакомство моих ближайших друзей! Анна… Алексей…

— Не знала, что я твой ближайший друг. — Анна усмехнулась.

— Ну, теперь знай… А вот Алекс знает… Ты ведь тоже его знаешь… заочно.

— Правда? — Спросил Алексей, хотя наверняка знал, что Анна знает о нём так же, как и он о ней.

Игорь нёс какую-то чушь об Анне, как о друге, наставнике и учителе, о том, что все мужчины их достославного предприятия коммунистического труда только и мечтают… и т.д. и т.п.

Анна и Алексей глядели друг на друга. Анне нравилось, что он смотрит прямо, не пряча взгляда, и улыбается, словно они и в самом деле давно знакомы.

"Болтун наш Игорёха…" — говорили его лаза.

"А я вас не таким себе представляла" — говорила Анна.

"Сейчас выболтается, и мы выпьем… за знакомство."

"Я думала, вы солидней. Игорь о вас всегда с таким пиететом…"

"Скоро он закончит? Я замёрз, честно говоря!"

"Мне нравятся ваши глаза…"

"Ваши волосы кажутся тёплыми… даже горячими…"

"…и ваши губы…"

"…хочется погреть о них руки…"

"…очень хочется разглядеть ваши руки, но я не могу оторваться от глаз…"

— Эй! Это я вам говорю! — Игорь недоумённо смотрел то на Анну, то на Алексея.

Они оба повернулись к нему.

Алексей улыбнулся и снова перевёл взгляд на неё:

— За вас, Анна.

— За тебя, Анна… Спасибо тебе… Нам пора. Алекс, давай билет… сколько с меня? Как достал, по дороге расскажешь… Анна, это — песня, как Алёха умеет билеты доставать…

Алексей протянул Игорю билет, продолжая смотреть на Анну:

— На. Со стипендии отдашь.

— Какая стипендия?.. А ну тебя! Пошли.

— Дай погреться. — Сказал Алексей и спросил Анну взглядом:"Вы не возражаете?"

"Грейтесь…" — ответили её глаза.

— Кофе? — Спросила она.

— Дома попьёт, — бурчал из прихожей Игорь — кофе на ночь вредно.

— Спасибо, — сказал Алексей.

— Спасибо да, или спасибо нет? — Улыбнулась Анна.

— Большое спасибо — да.

Почему он, ровесник Игоря, казался Анне гораздо старше его, и даже её самой?

— Ты в своём уме? — Выглянул из прихожей полуодетый Игорь. — Мне ж поспать надо хоть пару часов!

— Ты что, со мной спать собрался? Или я на сессию с тобой лечу?..

Анна засмеялась. У Игоря вытянулось лицо:

— Так ты остаёшься?.. Ну, тогда — гуд бай, май френдз!

— Переведите мне, что он сказал, я не силён в иностранных языках. — Алексей, улыбаясь, смотрел на Анну.

Она перевела:

— Игорь сказал: будь другом, свари Анне кофе, как ты это умеешь делать.

Игорь на несколько секунд замер с таким выражением лица, словно его только-только выстирали и выгладили. Он смотрел то на одного, то на другого, потом пришёл в себя, попрощался и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

— Так что там у нас про кофе?.. — Спросил гость.

Они одновременно поднялись из кресел и оказались лицом к лицу. Алексей протянул руку и коснулся щеки Анны. Она закрыла глаза, и через миг оказалась в крепких объятиях.

Она так давно не испытывала сладости мужского поцелуя. Она почти забыла, что такое — это волнение… Именно волнение — когда тебя качает и захлёстывает так, что невозможно вздохнуть…

Раз-два в год они виделись с мужем. Но это было не то, что нужно женщине… Попытки войти второй раз в стремительно бегущую реку оставляли только привкус горечи и осадок разочарования.

* * *

— И что, интересно, после этого можно обо мне подумать? — Она ещё не вполне пришла в себя, а пионерская совесть уже билась в конвульсиях самообличения.

— Надеюсь, то же, что и обо мне: и вы, и я вери гуд справились с предложенной ситуацией. — Алексей перевернулся на спину, увлекая на себя Анну.

Они рассмеялись и долго не могли остановиться.

На этом рефлексии были исчерпаны, а долгая зимняя ночь, казалось, никогда не закончится — что вполне устраивало обоих.

Зелёные чернила

Понедельник прошёл на удивление быстро. Когда много работы, всегда так — не успеешь во вкус войти, пора домой. Хотя это тоже приятно — идти домой.

Рябиновые кусты в клочьях сбитых, густо пахнущих сливок. Когда она вернётся из отпуска, это будут уже ягоды…

Отпуск ей подписали без проблем: перевод почти завершён, осталось отшлифовать до брильянтового блеска, как она это любила.

Отпуск… До сих пор не верится! Но не сон же это — она билеты видела своими глазами. И всё же, какая-то заноза сидит в душе… Не связано ли это с Алёшей? Вроде бы — нет, тут всё прекрасно, как никогда…

Только покупая в магазине молоко, она поняла: дома пусто, Кирилл улетел… Душа сжалась, а заноза исчезла.

Она купила одну бутылку вместо трёх. Теперь"зарплату"сына будет получать она. А можно не сдавать пустые бутылки, приедет Кирилл, и у него будет сразу солидная сумма… Хотя, что это она, она ж через две недели сама улетает! Вроде бы… вроде бы улетает…

* * *

Уже восьмой час, а она так и сидит в кресле, как уселась, придя с работы. На полу пустая молочная бутылка и прочитанная газета. Даже передовицу прочла… Только вспомнить ничего не может — паралич какой-то.

Надо бы встать. Только зачем? Готовить некому. Самой есть неохота. Делать ничего неохота… Позвонить Алёше, уточнить детали? Нет! Она никогда не звонила ему первой. А может, это-то и глупость?..

Звонок в дверь.

Кого это принесло?

У неё, вероятно, вытянулось лицо — потому что Алёша, стоявший на пороге, шутливо заозирался по сторонам, ища, кто же это напугал Анну.

У неё была причина удивиться — никогда доселе он не являлся без звонка.

— Привет. — Он обнял её. — Вот, проходил мимо и решил заглянуть: не скучаете ли в одиночестве?

— Или не нескучаете ли в неодиночестве… — И она тут же мысленно шлёпнула себя по губам.

Он съёжился — Анна ощутила это по едва дрогнувшему объятию, — но тона не изменил:

— Кроме этого, есть предложение.

— Нет возражений.

— Ну что ж, прекрасно. Тогда — пошли.

— Куда?

— Нет возражений, нет и вопросов.

— Мне надо переодеться.

— Жду. — И Алёша уселся в кресло.

Что надеть?.. Пытаться выведать у Алёши, что он задумал и куда они отправятся, бесполезно. Поэтому, на всякий случай, можно слегка вырядиться. Дневной макияж сменить на вечерний, и — любимые его духи. Всё? Брошка не помешает. Теперь — всё.

— Я готова. — Анна вышла в прихожую.

Алёша изобразил изумление.

— Это я так, на всякий случай… — Смущённо сказала она. — Вдруг ты меня на приём к Английской королеве поведёшь.

— В нашем городе других королев, кроме тебя, нет.

По дороге Алёша рассказал Анне о том, какой переполох вызвала в среде женщин-операторов статья, выуженная им в каком-то американском журнале и переведённая ею. В статье описывались возможные отрицательные последствия работы беременных и детей с дисплеями. Похоже, будет бабий бунт, а школьников перестанут таскать на дурацкие занятия по профориентации, от которых никакой видимой пользы, одна суматоха на весь рабочий день.

Они зашли в подъезд знакомого Анне дома.

— Уж не в восьмую ли квартиру ты меня ведёшь?

— Я уже говорил тебе о твоих дедуктивных?..

— Стоп! Я не пойду.

— Что за капризы? Нас ждут.

— Алёша… Я совершенно не готова. Зачем тебе это? — Она остановилась. — Что ты придумал?

— Это мой лучший друг.

— И мой коллега, между прочим. Я понимаю, что за два с половиной года он… где-то как-то догадался о наших с тобой отношениях… Но зачем тебе понадобилось их афишировать?

— Труси-и-иха!

— Я трусиха?! Мне-то чего трусить? Я — свободная женщина…

— А я — свободный мужчина…

–…который привёл свою престарелую подружку знакомить с другом.

— Думаешь, если грузин вспыльчивый, его дразнить можно? — Она почувствовала в его голосе натянутость и снова пожалела, что никак не может забыть об этих злосчастных семи годах…

— Хорошо, пошли.

— То-то! — Алёша уже взял себя в руки, а Анна прикусила язык, чтобы больше никогда не напоминать ему о разнице в возрасте.

Предлогом визита был вяленый Игорев улов, который они запивали бочковым пивом, и новый фильм какого-то шведа в стиле абсурда, не слишком увлёкший Анну — она не любила, когда автор выворачивается наизнанку, чтобы рассказать о простых и понятных вещах.

Алёша ни на минуту не отпускал от себя Анну, то обнимая её за плечо, то держа за руку. Ирка, жена Игоря, всё время косила в их сторону взглядом. Не спать Игорёхе полночи — замучает расспросами… Зачем всё же это понадобилось Алёше — вносить смятение в души друзей?

— Как тебе фильм? — Спросил Алёша, когда они вышли на улицу.

— А как тебе Ирка?

— Здоровый женский рефлекс…

— Куда мы идём? Мне же в другую сторону.

— Мы идём домой, уже поздно, и пора спать.

— Вот именно, пора спать, завтра на работу. — Анна чуть приотстала.

— Совершенно правильно. — Сказал он, не сбавляя шага.

— Алёша!

Он остановился и вернулся к Анне.

— Идём. — Алёша сказал это таким тоном, что в голове поплыло. Или это от пива?..

* * *

Этой ночью Анна выяснила, что Алёша спит крепко, но к нему нельзя прикасаться — не уснёт. И ещё: она не может уснуть, если её не обнимает лежащий рядом возлюбленный. Возможно, она не уснула бы, если бы он и обнимал её… Так или иначе, она не спала всю ночь.

То ли нарочно, то ли по ошибке, Алёша поставил будильник на шесть часов вместо семи. Час они провалялись в объятиях друг друга, таким же образом приняли душ, и Анна отправилась на работу с тёмными кругами под глазами.

Это не ушло от внимания шефа, возбудив в нём прилив весьма специфического, ему одному присущего, чувства юмора, и он незамедлительно сострил на тему её недужного вида как вероятного результата бессонной ночи и прочее.

— Вам не откажешь в дедуктивных способностях. — Сказала в ответ Анна.

Выходя из отдела, она встретилась взглядом с Игорем, слышавшим, разумеется, как, впрочем, и весь коллектив, их содержательный диалог с шефом.

Они улыбнулись друг другу и обменялись коротким"привет".

К концу рабочего дня позвонил Алёша и спросил о самочувствии.

— А я сегодня дежурю в ночь. — Сказал он. — За отгул.

— Это что — доклад шкодливого мужа ревнивой жене? — И Анна тут же пожалела о своей глупой шутке. — Шучу! А я зато буду спать.

Можно было бы добавить, что ей теперь будет скучно без него, что ей понравилось спать… ну, или не спать… вдвоём. Но она не сказала этого Алёше.

В одиннадцать он позвонил снова и сказал, что приступил к дежурству.

— А я уже почти сплю… Ты знаешь какую-нибудь колыбельную?

— Колыбельную? М-м-м…

Через секунду она услышала пиликанье его новых японских часов, исполняющих"Караван"Великого Дюка. Она едва не расплакалась от нежности.

Мой непредсказуемый Алёша… — думала Анна. — Мой любимый?.. Почему я так легко называю тебя любимым? Любовь ли это? Ведь любовь — это общий дом, дети… штамп в паспорте. А у нас ни того, ни другого, ни третьего. Или это страсть?.. А есть ли разница между одним и другим? И возможно ли одно без другого?..

Хотела бы я заглянуть в твою душу, чтобы узнать, какое место я в ней занимаю? И да и нет. Нет, потому что догадываюсь — далеко не первое. Да — потому, что так уж воспитали: в тоске хоть и по горькой, но правде…

Что такое — наши два с половиной года: счастье? мука?.. Дьявольский коктейль из этих двух дурманов… И я пью его взахлёб. Знаю — скоро дно, но пью… Потому и взахлёб, наверно.

А чего я жду, чего хочу? Замуж за тебя? Нет — ни замуж вообще, ни за тебя в частности. Быть твоей вечной любовницей? Но вечного ничего нет на этой земле, а вечной любви и подавно…

Пройдёт ещё немного времени, и ты сам захочешь иметь семью. Найдёшь себе жену — подходящую по возрасту и статусу. А мне — старшей подруге и наставнице — останется благословить тебя на семейное счастье.

А что, если родить тебе сына?.. Здоровый женский рефлекс, сказал бы ты.

Голова пухнет от вопросов. А нужны ли мне ответы? Я ж с тоски помру от ясности…

Спи. Завтра будет новый день. И даже если в нём не будет Алёши, он будет в тебе — твой любимый… любимый… любимый…

* * *

Он позвонил только в пятницу. К вечеру. Ей на работу. Предварив своё сообщение оговоркой, что это не доклад шкодливого мужа ревнивой жене, он сказал, что сегодня у них в отделе массовый выпивон по случаю чьего-то новоселья и спросил, можно ли ему после этого зайти за ней?

— Примерно в двадцать один сорок шесть, — добавил он.

Сколько раз она пыталась взять себя за горло и отказаться от встречи. В отместку — демонстрируя свободу выбора. Просто так — отказаться и всё. Небрежным тоном, не объясняя причины. Но это было выше её сил. В душе всё пело от одного Алёшиного голоса, а добровольно лишить себя возможности увидеть его… Нет, этого она не могла заставить себя сделать.

— Сверим часы? — Ей всё же удалось спрятать за сухим деловым тоном распиравшую её радость. Только вот зачем?..

Они сверили часы и попрощались до вечера.

Ну вот, остаток дня уже обрёл смысл. Если бы он назначил встречу через месяц, весь этот месяц был бы благословенным, наполненным радостью ожидания, временем…

Но Алёша никогда не делал этого. Он просто появлялся, исчезал, снова появлялся. Как ни в чём ни бывало. Будто простился только вчера.

Анна делала вид, что это — абсолютная норма подобного рода отношений. Но что такое постоянное ожидание — ежеминутное, ежемгновенное — когда вызывает раздражение любой позвонивший только потому, что это не тот, кого ты ждёшь, что такое напряжение, не ослабевающее ни через день, ни через месяц, знала только она.

Лишь однажды Анна сказала ему: правда, со мной очень удобно — я ни о чём не спрашиваю, ничего не требую?

Я об этом как-то не задумывался, сказал Алёша.

В этом-то и заключается удобство, сказала Анна.

Больше к этой теме ни он, ни она не возвращались.

Хотя, нет, как-то Алёша спросил: а тебе не любопытно, почему я не звонил эти полтора месяца?

Да нет, — сказала Анна как можно более спокойным и безразличным тоном, и впервые почувствовала, как он съёживается.

У неё было желание крикнуть: ну конечно, хочу! хочу! хочу знать, почему ты пропал! ведь я не живу без тебя!..

Это было год с небольшим тому назад.

Она сидела в кресле и вязала себе хламиду из некрашенных льняных ниток, вплетая в неё глиняные бусины и обрезки тесьмы. Получалось нечто живописное и богемное.

За окнами дождь шуршал по листве. В открытую балконную дверь густым потоком вливался влажный запах земли и отцветающей рябины.

Звонок в дверь раздался ровно в двадцать один сорок шесть. Если Алёша что-то пообещал, его не остановит даже землетрясение.

Анна открыла и чуть не взвизгнула: перед ней стоял огромный пластиковый мешок с ногами и с дыркой в виде амбразуры, в которой сверкали Алёшины глаза.

Мешок отряхнулся и вошёл.

— Я забыл зонт, пришлось раздеть шкаф у новосёлов.

Алёша вылез из мешка и прижал Анну к себе.

— Почему ты не на бровях?.. или не на ушах? У вас в отделе что, новоселье справлять не умеют?

— Я тебе что-то принёс… — Сказал он вместо ответа и достал из кармана плоскую коньячную бутылку, заполненную ярко-зелёной жидкостью. — В клювике. Вот.

— Что это?

— Что могут пить в отделе вычислительной техники? Отгадай с трёх раз.

— Чернила.

— Правильно, Сигизмунд, зелёные чернила. — Алёша открутил крышку и дал понюхать Анне.

Жидкость пахла спиртом и смородиной.

— Приятный запах. — Сказала Анна и потянулась к бутылке.

— Э, нет! Пить её мы будем не здесь. Одевайся.

* * *

— Тебе не забавно, что у нас с твоим… бывшим мужем одно имя? — Алёша перебирал пальцами волосы Анны.

Забавным было то, что она именно об этом и подумала.

Анна приподнялась на локте и склонилась над его лицом. Она молча водила губами по его лбу, щекам, шее.

— Я вот думаю… — Голос Алёши сделался хриплым. — А вдруг ты… вдруг ты со мной только поэтому? — Он изо всех сил старался придать словам тон пустой болтовни.

Анна, не произнеся ни слова, всё так же молча целовала его лицо.

— Скажи… поэтому? — Алёша уже не скрывал волнения, и у Анны от этих живых ноток задрожала душа.

— Нет, нет… Мой Алёша… мой милый… Я люблю тебя, за то, что это — ты, и никто другой… как бы тебя ни звали.

— Анна… Анна моя… — Его чуть хрипящий голос был выразительней любых признаний.

Через некоторое время она сказала:

— Я пойду. Не вставай и не провожай.

— Нет, ты никуда не пойдёшь. — И Алёша крепко обнял Анну.

— Но я опять буду мешать тебе спать. — Робко возразила она.

— Не надо мешать. Надо спать. Привыкай. У нас впереди целая… ну, как минимум, целый отпуск. — Он гладил её по спине. — А хочешь, я что-то скажу тебе по пьяной лавочке?

— Скажи.

— Сейчас, только глотну чернил… — И он поднял с полу бутылку с остатками ароматной зелёной настойки. — Будешь?

Анна отпила немного.

Алёша кашлянул и сказал:

— Знаешь… ни одна женщина на свете не способна так замечательно мешать спать. — И он прижал её к себе.

Просто очень нежно прижал к себе.

Она плакала в его жёсткие кудри — тихо и нескончаемо.

— Ну что ты, Малыш… Перестань… перестань…

День рождения

В понедельник утром её вызвал шеф.

— Анна Владимировна, что со статьёй, которую я вам дал в прошлом месяце?

— В работе… Мне приготовиться к ультиматуму: пока не сдам, не уеду в отпуск?

Со своим шефом она позволяла быть себе женщиной, а не подчинённой. Ему это нравилось: чтобы удовлетворить свои начальнические амбиции хватало остального отдела, а вот мужское самолюбие тешила Анна — она была женщиной не по его зубам, и её к нему отношение давало шанс быть мужчиной, а не просто клерком.

— Примерно так. — Он загрохотал своим раскатистым смехом. — Хотя ваше заявление уже в бухгалтерии, но я могу и команду дать…

Ничего он не может, и он знал это не хуже Анны: статья внеплановая, за неё наличными причитается, к тому же, чисто субординационно она подчиняется главному инженеру, и виза начальника отдела на её заявлении — весьма условная закорючка. Кроме всего прочего, статья интересная, и Анна в общих чертах её давно перевела.

— Вам очень идёт стоять с ножом у горла беззащитной слабой женщины. — Сказала она и тут же пожалела: сейчас из её реплики будет состряпан сальный каламбур в стиле поручика Ржевского.

Что и не замедлило произойти.

Но Анна уже выходила из отдела, и Игорь подскочил к двери, открывая её:

— Анна Владимировна, можно к вам на пару слов?

— Если только на пару, Игорь Антонович. — С нажимом произнесла Анна. — Вы слышали, у меня срочная работа, я не хотела бы из-за вас лишиться отпуска.

— Да-да, Игорь Антонович, — забасил им вслед шеф, — у вас тоже работа, между прочим, срочная.

Они зашли в её кабинет.

— Покурим?

Она уловила волнение Игоря и удивилась.

— Если угостишь.

Анна редко курила на работе, и пачки ей хватало на месяц-полтора. На днях она обнаружила, что пачка пуста и не стала покупать новую перед отпуском.

— Ну и? — Сказала она немного выждав.

— Да так… просто покурить зашёл.

— Просто ты куришь в отведённых местах.

— Там такой компании нет. — Он смотрел на разминаемую в пальцах сигарету.

— Игорь, не темни… и не тяни.

— Правда, просто так. — Он поднял взгляд на Анну, и она поняла, что он не скажет ей чего-то очень важного.

— Знаешь такое — не берись за гуж?..

— Ты будешь у Алекса в пятницу?

— Я сопротивляюсь… Но, скорей всего, буду.

— Там и поговорим. О кей?

— Кей о.

Они поболтали немного о пустяках, и Игорь ушёл, посеяв в душе Анны смутную тревогу.

* * *

В пятницу у Алёши был день рождения. Двадцать шестой по счёту. Было много весёлого народу, столы а-ля-фуршет, музыка и танцы. Ко дню рождения была приурочена"отвальная" — в понедельник рано утром Анна и Алёша улетали в отпуск.

Анна старалась держаться рядом с Игорем и Ириной — ведь они друзья, а с Игорем ещё и коллеги… Но Алёша не принял эту её маскировку под случайного гостя и не собирался ни от кого скрывать своего к ней отношения. Это удивляло Анну и озадачивало. Как, впрочем, озадачивало и его поведение на протяжении прошедших недель.

В разгар вечера Игорь подошёл к Анне и сказал, взяв за локоть:

— Пойдём покурим.

Анна поняла, что он готов сказать ей нечто.

Они вышли на балкон.

— Кури, я не буду, — сказала Анна.

Игорь вопросительно посмотрел на неё и прикурил сигарету. Тут кто-то из гостей решил присоединиться к ним, но Игорь закрыл дверь на щеколду перед их носом и состроил многозначительную гримасу.

— Ань… — Он мялся. — Ты помнишь..?

— Игорёша, ближе к делу.

— Не перебивай. Ты помнишь, Алёха… после вашего знакомства… через полгода… исчез?

— Что значит, исчез?

— Ну, он не звонил тебе, не появлялся.

— А ты откуда знаешь, когда он мне звонит, а когда нет?

— Помнишь, или нет?

— Помню.

— А потом появился… а потом снова…

— Игорь, ты можешь короче?

В этот момент по стеклу забарабанили. Анна обернулась и увидела Алёшу: тот возмущённо рвался на балкон.

Она улыбнулась: подожди. Но Алёша не унимался.

Тогда Игорь приоткрыл дверь и сказал:

— Не мешай, мы репетируем заздравную дуэтом.

Алёша погрозил кулаком:

— Смотри, сейчас заупокойную придётся петь… по тебе.

Игорь закрыл дверь, а Алёша отошёл.

— Игорь, если у тебя что-то серьёзное, говори, Алёша не даст нам много времени.

— Так вот, у тебя не возникало вопросов, почему он так себя ведёт?

— Имеет право…

— И всё объяснение?

— Я сейчас тебя сброшу с пятого этажа! Ты можешь короче?

У них над ухом раздался Алёшин голос:

— Ну, пойте, пойте! Не слышу! — Он торчал по пояс из кухонной форточки.

Игорь быстро открыл дверь и затянул Анну в комнату, прижал её к себе и сказал: потанцуем. И быстро заговорил шёпотом ей на ухо:

— Ты не волнуйся, сейчас всё в порядке. Но ты береги его… Береги. Он…

Но тут подошёл Алёша и громко сказал:

— Мои ближайшие… кхе-кхе… друзья решили спеть мне дуэтом.

Анна и Игорь, не сговариваясь, затянули"в лесу родилась ёлочка". Все засмеялись, Алёша закричал"браво!"и, подхватив Анну в танце, увёл её от своего лучшего друга.

— О чём вы шептались?

— Мы только начали, но ты не дал…

— И не дам! — И он прижался губами к её губам.

Конечно, все, кто был рядом, застыли, едва ли не разинув рты, но Анну это уже не заботило: Алёша — взрослый мужчина, и она не будет ему указывать, что делать, а чего не делать.

И спрашивать, что имел в виду Игорь она тоже не будет. У Алёши не будет.

А у Игоря допытаться ей так и не удалось, он только ещё несколько раз повторил: следи за ним, береги его.

Будучи вполне рассудительной женщиной, Анна подумала: если бы Игорь имел ввиду что-либо на самом деле серьёзное, он не умолчал бы, но при этом решила не забывать его предостережения.

* * *

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЕРДОЛИКОВАЯ БУХТА

Море

Поезд медленно подходил к станции.

Запахи моря и тропической зелени, крики ласточек и чаек — всё это с детских лет было растворено в её крови. Всякий раз, попадая в милую её сердцу стихию, она испытывала столько разнообразных чувств, что они комом застревали в горле.

Алёша тоже волновался, хоть и скрывал это лучше Анны.

— Ты рада? — Спросил он, прижимая её к себе. — А? — И чмокнул в висок.

Не нужно было этого.

Анна уткнулась ему в плечо и не смогла больше сдерживать слёз.

Море… Алёша… Отпуск вдвоём… Это выше её сил.

Они с трудом нашли такси, готовое везти их за двадцать пять километров на ночь глядя.

Алёша положил сумки в багажник и сел на заднее сиденье, крепко прижав к себе Анну.

Они почти всё время молчали. Только иногда, касаясь губами лица Анны, Алёша шептал: «я соскучился» — и ещё крепче прижимал её к себе.

Анна готова была замереть и не дышать, чтобы эти минуты никогда не закончились. Она ни о чём не могла думать. И не хотела ни о чём думать: ни о том, как расценит Алёшина тётушка их приезд, и вообще — их союз, ни о том, что на третий день им нужно будет покупать обратные билеты, потому что всё когда-нибудь кончается, и — что потом?..

Город остался внизу и скрылся за перевалом.

Вскоре из виду исчезло и море.

Шины шуршали по гравию узкой петляющей дороги. Яростно стрекотали цикады. В боковом окне плясала голубая луна — играя в прятки с машиной, она то исчезала за деревьями или скалами, то бежала рядом, обратив к ним свою всепонимающую джокондовскую улыбку.

— Ты не грустишь у меня, а? — Спросил Алёша.

— Нет. — Сказала она.

— Вот и хорошо. — Сказал он и снова, поцеловав, прижал к себе Анну.

Так не бывает, подумала она и закрыла глаза.

Алёша расплатился с водителем, и машина уехала. Они остались на пустой дороге под лунным светом.

— Нам туда. — Сказал Алёша, указывая пальцем сквозь заросли.

Анна пригляделась и увидела за ними огоньки.

— Алёша… — Она села на сумку и закрыла лицо.

— Что с тобой?

— Я боюсь…

— Прекрати! — Алёша понял, о чём она. — Сколько можно говорить, тётя Ната не ест маленьких глупеньких девочек! И даже не кусается…

— Алёша-а-а…

— Хорошо! Оставайся тут, я через три недели вернусь. — Он взвалил на плечо свою сумку и сделал вид, что спускается к тропе.

Анна встала и поплелась за ним.

— Нет-нет! Оставайся здесь. — Он развернул её и подтолкнул назад, к дороге.

— Алёшка! — В её голосе звучали слёзы, а вовсе не капризы.

Он положил сумку, обнял Анну и сказал тихо и нежно:

— Пойдём скорей, я соскучился по тебе.

Этого оказалось достаточно.

Встав на пороге просторной кухни-гостиной, Алёша громко сказал:

— Вперёд, мой друг, нас ждёт пылающий очаг и горячая пища. По лестнице со второго этажа сбежала приветливая женщина с живым добрым лицом. Алёша подхватил её с последней ступеньки и закружил, целуя то в одну, то в другую щёку.

— Аленька! А я уж не ждала сегодня — последний автобус пришёл, а вас нет.

— А мы на лошадях. Сто семьдесят лошадей — представляешь?! Анна, заходи!

Анна, всё это время стоявшая за порогом на крыльце, вошла внутрь.

Алёша подошёл к ней, обнял за плечи и представил:

— Это моя Анна. А это моя тётя Ната.

Тётя Ната без церемоний поцеловала Анну в щёку.

— Добро пожаловать. — Сказала она. — Сейчас кушать будем. Алёша, проводи Анну в вашу комнату. Если хотите — примите душ с дороги…

Тётя Ната сразу расположила к себе Анну, и все её опасения тут же были забыты.

Анна и Алёша вышли на крыльцо, освещённое неподвижной луной в окружении звёзд — та взирала на них с чёрного гребня, словно желая удостовериться, что привела путников в нужное место, что они больше не нуждаются в её опеке и теперь она спокойно может закатиться за горы.

Откуда-то тянуло дымком — жгли обрезанные виноградные плети. У Анны снова перехватило горло.

Но Алёша не дал ей загрустить и увлёк за собой.

— Пи-пи — туда, в душ — сюда. — Он показал на две двери в разных концах просторного двора. — Я сейчас.

Он вернулся с полотенцами, мылом и мочалками.

— Раздевайся.

— Прямо здесь?..

— Ты кого стесняешься?.. Эй! Всем отвернуться! — Крикнул он. — Всё. Все отвернулись, а тётя Ната накрывает на стол.

Анна скинула с себя одежду, бросила её на верёвку и зашла в кабину. Алёша быстро разделся и нырнул за Анной.

— Серость городская! — Он засмеялся, видя, как та ищет краны, чтобы открыть воду, наступил ногой на педаль в углу, и из сетки над головой потекла тёплая вода.

Алёша растёр мыльными рукавицами Анну, и пока она мыла голову, вымылся сам.

Когда Анна одевалась, Алёша вдруг остановил её, прижал к своему влажному телу и сказал:

— Так хотел помыться, что не заметил рядом обнажённой женщины.

— Это называется — кто о чём, а вшивый о бане. — Засмеялась Анна.

— Это называется — кто о чём, а я соскучился.

— Но мы не расстаёмся уже четвёртые сутки, Алёша…

— Глупыш мой Малыш. — И он тихонько укусил её за ухо.

Так много признаний за один день она ещё не слышала.

* * *

Открыв глаза, Анна тут же зажмурилась от яркого света: прямо в окно светило солнце, и ситцевые занавески не в силах были удержать его в решимости растормошить всех, кто по глупости своей ещё не выбрался из постелей.

Она села и огляделась.

Небольшая мансарда, обшитая деревом, обставлена скромно, но мило — в стиле новомодных журналов по оформлению жилища под девизом"назад, к природе"или"вперёд, в деревню". Некрашеные полы устелены яркими домоткаными дорожками, у небольшого окна стоит старый письменный стол с двумя тумбами и резными дверями, на нём в глиняной вазе несколько белых чайных роз, в углу рядом с дверью трёхногая вешалка, а напротив — большой потемневший от времени деревянный сундук, покрытый домотканой накидкой, под невысоким потолком висит плетёный из лозы абажур.

Гармонию обстановки нарушали раскрытые сумки, стоящие посреди комнатки, и одежда, брошенная на стулья — по всему видно, ровесники стола.

Под Анной был невысокий топчан с туго набитой периной и одной длинной — на ширину лежанки — подушкой. Топчан стоял в алькове, образованном из двух наклонённых стен, обитых живописными валяными шерстяными ковриками. Анна сразу узнала их — один точно такой же висел у Алёши в спальне.

Кстати, где Алёша? И вообще — как она сюда попала, кто её раздел догола? Она ничего не помнит…

Приняв душ, они сели за стол, и тётя Ната принялась кормить их невообразимыми вкусностями: чебуреки с пылу с жару, салаты, солёные грибы. Всё это они запивали совершенно фантастическим напитком оранжевого цвета с привкусом абрикоса… Ну, разумеется — вот вам и результат!..

Анна встала, потянулась и раздвинула занавески. Под окном зелёной подушкой лежала густая крона, усыпанная райскими яблочками. Если раскрыть окно, можно дотянуться и сорвать…

Она взвизгнула от неожиданности — кто-то взял её сзади за талию.

Инстинктивно сжавшись в комок по причине абсолютной обнажённости, она обернулась и снова вскрикнула: за её спиной стоял Алё¬ша, а за стёклами его очков вместо глаз были две огромные клубничины.

— Почему ты не спрашиваешь: бабушка, для чего тебе такие красные глазки?

— Алёшка!.. — Анна пришла в себя и пыталась вырваться из его рук, чтобы что-нибудь накинуть на себя.

Но Алёша крепко держал её за плечи.

— Нет, ты сначала спроси у бабушки!

— Бабушка… — Анна хохотала. — Бабушка… для чего…

— Для того, внученька, чтобы ты их съела. — И он, достав ягоды, поднёс одну к её рту.

Анна откусила, а он лизнул её губы.

Она привела комнату в порядок: одежду повесила на вешалку, заправила постель, сумки поставила в угол за сундук.

Вынув из сумок бельё, книги, умывальные принадлежности и прочие мелочи, она раскрыла тумбы стола, чтобы уложить туда всё это. Полки были застелены чистой белой бумагой и пахли лавандой. Анна заметила, что в глубине лежат букетики сухих трав, достала один — это и была лаванда.

Любимый с детства запах: так пахло в бабушкиных и маминых шкафах и кладовках…

* * *

Девочкой Анна, загрустив, забиралась почему-то в огромный шифоньер. Она сидела там какое-то время, пока не ощущала перемены настроения, когда лицо растягивалось в улыбке, а фонтан энергии было уже не сдержать.

Тогда она выскакивала из темноты и принималась бегать по огромной квартире со словами:"Солнце! Солнце! Здравствуй, солнце!"Откуда вдруг появлялся этот гимн, она тогда не знала, и никто ничего не мог понять: как в тёмном шкафу можно увидеть солнце?

Только много лет спустя, привезя из отпуска маленькие пробирочки с ароматным маслом в свою северную квартиру, и разложив их по полкам шкафов, Анна через несколько дней вдруг поняла: в доме пахнет солнцем!

* * *

Вошёл Алёша и присел рядом на корточки.

— Это кто тут у меня грустит? — И коснулся ладонью её волос.

— Уже нет… Детство вспомнила. — Сказала Анна. — Который час?

— Семь.

— Не может быть!

— Что, много или мало?

— Я думала, десять. Почему мы в такую рань?..

— Рань?! Завтра мы встаём в пять. Если кое-кто не напьётся снова, как сапожник. — Он засмеялся. — Хороша же ты была вчера, когда уснула за столом!

— Это правда?.. Ужас! Что твоя тётя Ната подумает?..

— Подумает, что достойную наливочку соорудила.

— А где она?

— Ушла на сутки на дежурство. Она работает в больнице. Нам тоже, между прочим, пора. — Он погрозил пальцем. — И давно пора.

— Куда?

— Отгадай с трёх раз!

— На море?

— Дедуктив ты мой! Собирайся! Завтрак уже на столе.

Он поцеловал Анну и спустился вниз.

А она закрыла лицо руками и не могла шевельнуться. Господи! Как хорошо! Так хорошо бывает только в мечтах или в книжках, да и то — в сказках…

После завтрака Алёша произвёл ревизию собранных Анной вещей. Молча достал из пакета её купальник и свои плавки, скрутил всё это в тугой комок и запустил его снизу в раскрытую дверь их комнатки под крышей.

— До конца сезона сие нам не пригодится.

Анна только улыбнулась — она привыкла не задавать вопросов.

— А вот это… — Он снял с крючка на стене две больших соломенных шляпы. — Вот это нам просто необходимо. — И нахлобучил одну на Анну, другую на себя.

Они пошли в глубину двора, за сараи, через огород, и оказались у калитки, выходящей на скалистую узкую тропу.

— Ну, что, пионеры — вперёд!

* * *

Тропа петляла среди кустов кизила, огромных валунов и редких приземистых деревьев, похожих на оливы. Пахло сухой полынью, горячим камнем — это тоже были запахи, знакомые и любимые с детства. Верещали цикады, кричали какие-то птицы и шуршали камешки под ногами.

Они шли молча. Казалось, воздух так насыщен звуками, запахами, солнечным светом и синевой неба, что не хватит никаких сил превозмочь всё это колебаниями голосовых связок.

Минут через двадцать Алёша резко остановился, повернулся к Анне и скомандовал:

Конец ознакомительного фрагмента.