Хранитель Книги Света

Юлия Бун

Таинственный мир разворачивается прямо на улицах Дании. Средневековые улочки, старое поместье, которое досталось в наследство главному герою – Марти. Он писатель, который раскрывает в себе дар волшебника и отправляется в мир, что запрятан в глубинах темноты. Накрытый мраком и Огненной Луной он возьмёт в руки книгу, чья магия подвластна только силе самой природы. Его губы произнесут заклинание…

Поместье в Орхусе

В благородно-пудровый цвет несколько рабочих покрасили стены с наружной части, когда счёт дней сменился на 1799 год. Оттенок превратился в кремово-грязный с подтёками после дождя и крапинкой от земляных брызг. Фундамент собран сплошной каменной подушкой, составлял большую часть веса от всей конструкции дома, под тяжестью он просел в землю. Наружная часть заросла борщевиком. Участок прилегающий к дому находился в запущенном состоянии. Сухая почва с длинной травой и остатками прошлогоднего перегноя, на которой ничего красивого не растёт. Передний фасад здания потрескался, по левой части ползла узкая трещина. Тянулась к небу и солнечным лучам. Наравне с ней поднимался плющ, как настойчивый возлюбленный пытался догнать её. В сильный дождь крыша протекала, и комнаты заставляли любыми ёмкостями, которые могут собрать капли.

Когда я узнал про наследство, на меня хлынул поток слухов. Поместье находилось в самой отдалённой части Орхуса. За ним непроходимый лес, а впереди Вишнёвая чаща. Я хотел больше узнать об истории дома, но не забивать голову присказками местных жителей. Копался в старых сводках библиотеки, искал ответы в записях дедушки. Узнал, что поместье построила семья Хафеллов на месте разрушенной церкви Марии Антуанетты. Участок размером двенадцать гектаров без забора и ограждений. Зайти могла любая живая душа, но все сторонились особняком. Во времена церкви вблизи стояли домики, к моему поколению остались пустые земли.

Через пять лет после завершения стройки главу семьи нашли повешенным в гараже. Там он проводил большую часть времени, громко включал музыку и чинил красный кабриолет. Поговаривают, что вопли из старого магнитофона помогали ему не слышать звуки из стен поместья. Стопы старины Джека соскочили с облезлого табурета, но петля не затянулась сразу. В последние секунды под страхом оказаться в худшем кошмаре, он схватился за верёвку, пытаясь её разорвать. Жёсткий джут разодрал мягкую кожу под ногтями, через раны просочилась тёплая струя. Поздно, слишком поздно, что-то делать. Тело нашла супруга Джена, холодно посмотрела на него, потом пошла убираться и готовить ужин для детей. Через несколько часов вызвала доктора. После этого случая поместье сменило жителей одного за другим, ни одна семья не смогла там прижиться. Гендби купил его за небольшую цену. Такого размера участки продавали обычно в три-четыре раза дороже. Его нисколько не смутили странные истории, скорее вызвали интерес. Будет о чём написать, говорил он.

Моего отца звали Брэдли, его отношения с дедушкой не складывались. Они были упрямыми и не могли принять точку зрения другого. Часто ссорились на пустом месте. На день благодарения отец устроил скандал. Это случилось за десять лет до кончины дедушки. Брэдли не хотел заниматься писательством, считал это проклятием, настолько всё противило ему, что сменил фамилию.

— У тебя совсем крыша поехала с этими книгами! Кому сейчас нужна эта груда бумаги!?

— Брэдли — это твоё наследие! Ты не можешь вот так отказаться от этого! Это многое изменит. У тебя нет права так поступать!

— Хватит! Значит на мне всё закончится. — отец достал из кармана паспортную книжку, дедушка выдернул из рук, увидел другую фамилию.

— Что за вздор! — лицо налилось красным цветом: — Вон! Вон из моего дома! Больше не хочу тебя видеть!

Брэдли подскочил из-за стола и это был последний раз, когда его нога ступала на порог дедушкиного имения.

Я часто спрашивал у отца почему меня оставила мама. Он не находил слов и делал вид, что всё в порядке, как будто, так и должно быть, переводил тему разговора на другую. Я испытывал вину очень долгое время, думал о том, чего натворил, раз она меня бросила. Когда отец пропал, кроме тётушки Сэтвул у меня никого не осталось. Тогда мне исполнилось семь с половиной. Последний раз отца видели на улице Нерре-Алле в магазинчике «Пашлоу». Там он покупал мои любимые леденцы: мятные, с апельсином и кислинкой от которой рот сводило. Иногда вспоминаю тот день. Я завёл бурную истерику, не хотел идти в школу. Отец успокаивал меня леденцами или мороженым, но в этот день дома ничего не было. Мы планировали поехать в зоопарк, отец взял выходной среди недели, сказал, что вернётся через час, но больше я его не видел. Тётушка Бетти забрала меня к себе. Она выглядела свежо для своего возраста, а глубокие морщины полосовали добродушное лицо. Её улыбка мягко светилась, только серо-голубые глаза отражали тоску. Она словно тяжёлая ноша сопровождала сердце тётушки десятки лет. Для родителей нет ничего хуже, чем хоронить детей. Она любила многие вещи смазывать пачули, говорила, что это к деньгам. Когда прижимала меня к груди, я буквально задыхался. Зато во времена насморка ноздри отлично пробивало. Чаще всего Бетти носила платье из грубого льна, с рукавами как фонарики тёмно-фиолетового цвета. К подолу была пришита старославянская тесёмка багрового оттенка, а её шею огибала чёрная нить с лазуритом. Я и сейчас помню спокойствие, которое давали мне её объятия.

Я был единственным наследником поместья, мы могли сразу переехать туда с Бетти, но она была против. Остановились в её квартирке на юге Орхуса. Она рассказала про последний визит в поместье после смерти дедушки. Бетти приехала туда одна. На пороге дома выжгла белый шалфей, когда прогорели последние веточки, вошла внутрь. Вместе с ней завалился густой туман из дыма. Правая рука стискивала в пальцах церковную свечу и икону Девы Марии. В серокаменной ванне первого этажа она нашла керамический таз, в нём замочила зверобой, вереск, чертополох. Рассекая воздух веничком из трав, брызгала на стены, капли подбрасывало в потолок, когда вода попадала на камин, зашипела и стала испаряться. Глубокий вдох, воздух не набирается. Голоса завывали вокруг. Появились звуки тяжёлых шагов, за ними последовал звук скрипучей половицы где-то за спиной, а с кухни раздавалось лязганье металлических приборов. При том, что в доме никого не было кроме неё. Она не успела закончить, как стало дурно. Поток воздуха сворачивал лёгкие. Бетти попросила меня быть аккуратным с этим местом. Вторая попытка впустить внутрь кошку, не удалась, та накинулась, на неё, разодрала ногу, потом выстрелила через щель на улицу и исчезла. Бетти считала, что в стенах поместья обитает нечто тёмное. Через несколько дней она заболела. Заставить пойти её в госпиталь сравнимо с тем, что двигать скалу. Сил много потратишь, толку ноль и бесполезная затея. Сначала её одолевал кашель, потом приступы тошноты, дальше началась рвота. Она доверяла травам и тому, что дала природа. В верхнем шкафчике на кухне стояла дюжина разноцветных колбочек из толстого стекла, баночки разных размеров, хранились высушенные травы в отдельных мешочках. Она шила их из белого хлопка и оставляла вышивку красной нитью. Бетти искусно готовила настойку на спирту из листьев женьшеня. Она давала мне по пять капель при простуде для повышения иммунитета. Я запомнил горько-сладкое послевкусие во рту. На её кухне можно найти любое лекарство. В паре километров от поместья Сэтвулов находился луг. Когда Бетти жила там, приходила собрать ромашку, календулу, нарвать лаванды. За редкими экземплярами уходила в Тёмный лес, который находился за Вишнёвой чащей. Впервые отвары и настойки не помогали. Жизнь выходила из неё. Когда мне исполнилось тринадцать, я очень просил отвезти меня в поместье. Автобусная станция находилась в пятидесяти милях от дома. Зимой дороги не чистили, она бы едва осилила дорогу пешком, поэтому одолжила у соседки старый форд, на котором мы доехали до места.

— Ну что мой хороший, ты готов?

— Да! Скорее хочу увидеть его тётушка.

Мы добрались через несколько часов. Помню, как снег шёл хлопьями, это было в солнечный вторник февральского утра. Пока Бетти дрожащей рукой выдёргивала ключ из зажигания, я выскочил из машины и рванул в сторону дома. Снег хрустел под быстрыми шагами, а моя спина напрягалась из-за тяжести дублёнки с овчинным мехом.

— Марти!

Я набирал скорость, в ожидании скорее занырнуть внутрь. Замер у входа от удивления, меня поразил размер парадной двери. Три с половиной метра в высоту и полтора в ширину. Её украшала вырезанная фреска, раньше окрашенная в позолоту. Изображения кругов, вычерченные на дереве скрещивались между собой. Пространство с рисунком замыкала рама с надписью на старославянском языке. Через каждые три слова она повторялась.

— Марти! — запыхалась Бетти.

Я обернулся: — Да, тётушка.

— За тобой не угнаться.

— А там внутри кто-нибудь живёт?

— Нет, Марти. Поместье давно пустует.

Тётушка провернула ключ в замке, и дверь распахнулась. Темнота стояла колом, коричневые шторы плотно закрывали основную часть окон. Ткань тяжело скатывалась с окон на пол и не просвечивала. У входа в прихожей висела многоярусная люстра с коваными завитками. Хрусталь свисал по ней каплями и отражал пейзаж поместья. Стены бледно-зелёного цвета удлиняли коридор, по низу тянулась деревянная рейка. Взгляд с первых шагов встречал камин из тёмного мрамора, чисто-чёрного оттенка, как сама ночь, его рассекали белые полосы. Я снова пропал из виду Бетти.

— Марти! Где ты негодник?

Тётушке стало дурно, и она села на бордово-красный диван в гостиной. Какой-то скрип. Бетти вздрогнула: — Марти! Это ты? Дай мне только отдышаться, и я найду тебя!

В это время я забрался на второй этаж. Пыль защекотала в носу, и мне не удалось сдержать чих. Мебель в поместье напоминала аккуратный музей, какие обычно стоят в Кёге. Местами обшарпанные сидушки, подлокотники и избитые ножки. Стояли деревянные стулья с изогнутыми спинками. Из материалов чаще всего использовалось натуральное дерево, бархат и хлопок. Железные ножки дивана закручивались как дикая волна. Похожие завитки были на канделябрах. В комнатах обязательным предметом стал ковёр ручной работы с геометрическими фигурами. Нахлёсты из трикотажной лозы распускались в ромбы. На полу стояли высокие торшеры с хромированными ножками, медные индийские вазы ручной работы, и несколько резных сундуков из металла. Я шагнул в спальню достаточно свободную для двоих персон. На комоде стояла рамка, с которой сползала по кусочкам лазурная краска. Снимки, запечатанные под стеклом пожелтели. В раме из белого дуба находилась фотография дедушки с женой и маленьким Брэдли на руках. В крошечных прямоугольных — люди, которых я не узнавал. Я выдвинул первый ящик комода, колёсики с хрипом прокатились по рейке. Внутри ящика отделка из зелёного бархата, маленькое блюдце с брошкой, две нити жемчуга, и кольца из серебра. Я достал брошку, рассматривал надпись на задней стороне. Не смог разобрать эти символы. Покрутил в ладонях и положил обратно. Было темно, я раздвинул шторы в комнате, чтобы как-то добавить света. Снова поднялась пыль. Через панорамные окна ворвался свет. На кровати столько места, что можно лечь поперёк или звёздочкой. С белых подушек свисала бахрома, а покрывало невероятно мягкое, так и хочется его гладить. По левую и правую сторону от ложа торчали канделябры.

В поместье Бетти стала чувствовать себя лучше. Она поднялась с дивана, подошла к зеркалу и разглядывала лицо. Щёчки налились румянцем, а в теле появилась бодрость. Приятное чувство, как если бы ты проснулся после долгого сна. Бетти снова выкрикнула: — Марти!

В спальне, где я находился, была вторая дверь, которая вела не в коридор к лестнице, а куда-то ещё. Слегка толкнул ногой, она не открылась. Я часто смотрел полицейские детективы, где офицер толкает дверь ногой, и только потом проходит дальше. Этот трюк здесь не сработал. Я медленно приближал пальцы к ручке. Замер. Странное чувство. В эту секунду услышал крик тётушки: — Марти! — и сделал шаг назад от двери, потом вышел к лестнице, — Бетти! Я тут наверху!

— Марти, я тебя обыскалась!

— Прости Бетти, я не хотел тебя волновать. Я стал шустро спускаться, сорвался со ступенек и провалился вниз, едва успев зацепиться за прогнившие доски, — Бетти! Бетти, помоги мне! — деревяшка, за которую держался, прогибалась под весом тела, резко дёрнулась вниз. Я смотрел между двух болтающихся ножек, а там только темнота, непонятно насколько уходит под лестницу. Снова закричал: — Бетти!

— Марти держись! Я иду! — Бетти было страшно подниматься. Она аккуратно прошла один пролёт, легла на живот и тянула мне руку, — Давай дорогой, хватайся, у тебя получится!

Я не мог дотянуться. Треск дерева. Хруст. Щепки летели в тёмную бездну.

— Давай!

Из последних сил потянулся, что есть мочи наверх и вцепился в руку Бетти.

— Всё! Держу дорогой, держу тебя!

Она тащила меня наверх, и как только весь оказался на лестнице, крепко сжала в объятиях. Я думал, она переломает мне рёбра.

— Боже, Марти, ты меня так напугал! — я ещё дрожал, — Всё хорошо, хорошо родной! Давай аккуратно спустимся.

— Бетти, мы вернёмся сюда?

— Не знаю малыш. Давай просто поедем домой.

Моё рвение рассмотреть поместье, притупил страх. Я собрался с последними силами пронести ноги через сугробы к машине и оказаться в комнате, где всё знакомо и безопасно. Как только мы вернулись в квартиру, Бетти стало хуже. Недавно обретённая бодрость ушла, и вернулась болезнь. Тётушка закашливалась так, что не могла дышать. Несколько ночей мы не спали, в положении лёжа кашель усиливался. Бетти вставала с кровати и начинала ходить, это помогало притупить боль в груди. Я согревал ей отвары, заваривал чай с ромашкой и не отходил от неё. Последние дни Бетти перебирала сосновый комод, который стоял в спальне. Искала документы, видимо чувствовала, что конец близок. Она нашла их в ящике откуда ломилась бумага, там столько хлама, едва в нём можно найти хоть что-то. Половину барахла стоило выбросить. Бетти переложила документы в письменный стол, это последнее, на что ей хватило сил.