Искусство воскрешения

Эрнан Ривера Летельер, 2010

Герой романа «Искусство воскрешения» (2010) – Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, – «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев ХХ века. Провидение приводит его на захудалый прииск Вошка, где обитает легендарная благочестивая блудница Магалена Меркадо. Гротескная и нежная история их отношений, протекающая в сюрреалистичных пейзажах пампы, подобна, по словам критика, первому чуду Христа – «превращению селитры чилийской пустыни в чистое золото слова». Эрнан Ривера Летельер (род. в 1950) – самое яркое имя в новой чилийской литературе; обладатель многочисленных национальных и международных литературных премий, кавалер ордена Искусств и литературы Франции (2001).

3

Поезд на юг, свистя, дымя сажей и выпуская клубы пара, въехал на станцию Дары. Паровоз, огромный черный зверь, задыхался от жажды и усталости. Как обычно, вагоны были до отказа забиты пассажирами, по большей части небогатыми семьями, которые вместе с детьми, собаками и курами снимались с южных делянок и ехали на север «за стучащей ложкой», как они сами беззлобно зубоскалили; рабочими, возвращавшимися из короткого отпуска в родном селении после того, как годами пахали на селитре и берегли каждый грошик, словно золотой слиток; торговцами, везущими товар из разных областей — авокадо из Кильоты, сладости из Ла-Лигуа, козий сыр из Овалье, маслины из Вальенара — и сбывающими его прямо в поезде. С ними соседствовали шулеры, фокусники, разнообразные прожигатели жизни, многочисленные подозрительные типы — по крою пончо и лезвию взгляда становилось ясно, что на север они бегут от правосудия, ведь лучше пустыни убежища не придумаешь, — и грустные люди, очень много грустных людей в черном, едущих разыскивать родственников — мужей и жен, отцов и матерей, сыновей и дочерей, братьев и сестер, которые однажды отправились в пампу попытать счастья да так и пропали без вести. Многие из этих родственников — вполголоса рассказывали грустные люди — погибли от несчастных случаев на работе или в пьяных драках, либо померли во время очередной гулявшей по северу эпидемии, либо были безжалостно расстреляны солдатами во время разгона рабочей демонстрации, но еще больше просто испарилось, исчезло в воздухе, как исчезает полуденное пустынное марево, а теперь вот они, грустные люди, едут на поезде в надежде найти хоть могилку.

С помощью мягких тычков, незаметной работы локтями и громкого «с вашего позволения, братья и сестры, во имя Господне» Христу из Эльки удалось насилу втиснуться в третий вагон. Поезд состоял из одних только вагонов третьего класса, поэтому выбирать долго не пришлось.

За то и прозвали его Бедняцким Поездом.

Как только состав тронулся, Христос из Эльки в полутьме деревянного вагона принялся проповедовать и предлагать поучительные брошюры. Смахивавшие на покойников пассажиры удивленно всматривались и вслушивались сквозь дремоту. Дети приняли его плачевный силуэт на фоне полнолуния в окнах за страшный призрак, набожные женщины — чуть ли не за божественное видение, а мужчины, у которых, дело известное, меньше всего доверия к тому, что попахивает церквями да рясами, — за дурацкую тень, не дающую им спать тревожными сектантскими выкриками, и многие, осоловев от вина из алюминиевых фляжек — вино черпали в пятнадцатилитровых оплетенных бутылях, которые каждый вез под сиденьем для разгону дорожной скуки и усталости, — швырялись в него черствыми краюхами и апельсиновыми корками и ругались, как сапожники, мол, пусть катится со своей белибердой к такой-то матери.

На рассвете состав прибыл на станцию Бакедано. Там, сказали ему, надобно пересесть на поезд Антофагаста — Боливия. На сей раз он забрался в последний, самый пустой вагон. Но и тут ему не пришлось прочесть проповедь и сбыть пару-тройку трактатов о здоровой жизни, поскольку пассажиры были зачарованы рыжим, элегантно одетым трубачом^[7] при старомодной бабочке в горошек (и с безутешным веснушчатым лицом влюбленного призрака), который, стоя в проходе, всю дорогу играл невообразимо живую, ясную, лучистую музыку, ни дать ни взять ангелы трубят, землячок, шептались вокруг чернокожие ангелы, пьяные, будто пьяная вишня.

На станции Пампа-Уньон, в самом загульном селении пустыни — «Содоме атакамском», по словам газет, — музыкант с незачехленной трубой под мышкой и бутылью пива «в соломенной жилетке» исчез из поезда, растаяв, словно неупокенная душа. Христос из Эльки улучил возможность проповедовать и торговать брошюрами целых полтора часа, остававшихся до полустанка Сьерра-Горда, ближайшего к прииску Провидение.

Он вышел из вагона в одиннадцать утра. На перроне почти никого не было. Кроме него, желающих остаться в Сьерра-Горда не нашлось. Нехитрый багаж Христа из Эльки состоял из бумажного пакета, в какие насыпают белый сахар, с умывально-бритвенными принадлежностями, плащом из лиловой тафты — надеваемого только для проповедования и по торжественным случаям, — старинной Библией в переплете и брошюрами, которые он печатал в любом городе, куда заносила его судьба. Изречения, советы и мысли на благо Человечества, излагавшиеся в них, составляли выжимку его нравоучений и проповедей. Брошюры кончались, и поэтому по возвращении из Провидения — вместе с Магаленой Меркадо, будь на то воля Божия, — он завернет в Пампа-Уньон, где, как ему известно, работает типография.

Когда Христос из Эльки вышел со станции, селение Сьерра-Горда, пригвожденное к самой сердцевине чистилища, предстало перед ним безмолвным и безлюдным. Словно призрачный оазис в пустыне. Единственным обитателем деревни казалось солнце, лениво развалившееся на четырех земляных улицах, как толстая рыжая дворняга. На главной улице, у пустой площади он обнаружил полуоткрытое — деревянная решетка не давала войти — заведение, винную лавку. Прокричал:

— Эй, брат!

— Эгей, алле!

— Есть кто живой в магазине?

Без толку; на зов никто не откликнулся.

Умирая от желания пропустить бутылочку ледяного пива, он в сердцах завернул за угол и направился обратно к станции, как вдруг увидел: к кладбищу двигалась похоронная процессия, собравшая всех местных жителей. Шли пешком. Черный гроб несли на плечах шестеро мужчин в черных костюмах. Христос из Эльки некоторое время наблюдал. Потом перевернул мусорный бак, взобрался, чтоб лучше видели и слышали, и, воздев руки к небу, гневно прогрохотал:

— Оставьте мертвым погребать своих мертвецов!^[8]

Процессия разом стала и обернулась.

Расхрабрившись, он вытащил Библию из бумажного пакета, торжественно потряс ею и объявил, что так учит Священное Писание: мертвые пусть хоронят своих мертвецов. А за неимением таковых, братья и сестры мои, покойному должно отправляться к последнему пристанищу лишь в сопровождении родных. За каким лядом все селение тащится на кладбище оплакивать его? Это так же неподобающе, как склоняться над гробом и заглядываться на покойника. Достойные сожаления обычаи у некоторых христиан! Смерть — самая сокровенная мука человеческая, и нечего пялиться на искаженное ее печатью лицо или забавляться зрелищем погребения ближнего под лопатами земли: это непростительная беспардонность, скабрезный поступок.

— Воистину говорю вам, братья и сестры, оставьте этого несчастного!

Он едва успел соскочить с бака и сигануть в сторону станции. Некоторые скорбящие отделились от процессии и довольно долго гнались за ним, оскорбляя и меча камни, слегка задевавшие его голову.

Задыхаясь, он вбежал на станцию.

Поезда не было.

Поезд отправился дальше, в Чалые Холмы.

Во дворике станции, помимо своры бродячих собак, обреталось двое: старик в железнодорожной фуражке, как пить дать стрелочник, и одноглазый тип. Они играли в шашки на доске, процарапанной на куске шпалы. Христос из Эльки подошел и спросил, в какую сторону идти к прииску Провидение.

Игравшие будто бы не услышали. Они сосредоточенно следили за крышками из-под шипучки «Лаутаро», служившими им шашками. Стрелочник ходил перевернутыми крышками. Христос из Эльки откашлялся и снова задал вопрос. Только тогда они и заметили чье-то присутствие.

— Как вы сказали, сударь? — пробурчал стрелочник, не подымая головы.

Кривой и вовсе не пошевелился.

Он в третий раз слегка звенящим от раздражения голосом осведомился, не будут ли братья столь любезны указать ему дорогу до прииска Провидение.

Игроки оторвали взгляд от доски и узрели оборванную фигуру. И пришли в изумление. Из них двоих только кривой был более или менее наслышан о пришельце. Поэтому, прежде чем указать путь, он почтительно поздоровался и разъяснил приятелю, кто этот субъект в сутане.

— Это господин из долины Эльки, он себя мнит вроде как пророком и ездит по всей стране с проповедями и благословениями, — высказался он без тени иронии, серьезнее некуда.

Показав, в какую сторону идти — нужно вернуться на несколько километров к югу и следовать вдоль ветки для селитряных товарняков, — он не поленился дать пару практических советов. Перво-наперво: обзавелся ли господин пророк флягой либо бутылкой воды на дорогу? Да, обзавелся. Превосходно. Далее: пусть перестанет называть место, куда направляется, Провидением, потому как в округе оно всем известно как Вошка. И напоследок, для его же блага: как пойдет, ни в коем разе пусть не сворачивает с железнодорожной ветки, а иначе того и гляди заманят и сгубят миражи, каковых в этих треклятых равнинах — как блох на собаке.

На прощание Христос из Эльки в благодарность за доброе расположение подарил им по брошюре. Кривой, теперь уже слегка насмешливо зыркая сиротливым глазом, кивнул на пакет из-под сахара и велел быть осторожнее с этаким сподручным саквояжем, чего доброго еще спутают господина пророка с ювелиром их тех, что приходят из портов в пампу торговать золотыми часами, кольцами и булавками и то и дело становятся жертвами грабежей.

— Кому горло перережут, а кого пристрелят в затылок да и схоронят в овраге. Только сперва туда динамитную шашку забросят, чтобы улик не оставалось.

— Или, не дай бог, — просвистел стрелочник, у которого был плохо пригнан зубной протез, — вошкинские сторожа примут вас за агитатора с листовками. Вот вы поди не знаете, дон, а рабочие на этом прииске уже две недели как бастуют, и доложу я вам, дело жареным пахнет.

Пока игроки давали наставления, невозмутимый Христос из Эльки пристально вглядывался в расположение шашек. Перед уходом он попросил у старика-стрелочника позволения сделать следующий ход.

Тот согласился.

Христос из Эльки присел на корточки, положил пакет на землю, задумчиво запустил пальцы в бороду и двинул шашку на съедение кривому. Потом сам, довольно улыбаясь, съел две. Но оказался в таком невыгодном положении, что соперник, сверкая глазом и нарочито громко брякая крышками по доске, сожрал еще три шашки и вышел в дамки.

Стрелочник озлился и разворчался.

— Прости, брат, — сконфуженно произнес Христос из Эльки, — помнится, таким манером я всегда выигрывал у обитателей Приюта Воздержания^[9].

Стрелочник сплюнул сквозь зубы.

Проповедник подобрал бумажный пакет, наскоро благословил игроков и пристыженно удалился.

В пампе наступал полдень.

Под пылающим солнцем он лихо припустил вперед точно по середине железной дороги, углубляясь в пустыню. Вдалеке серое селение Сьерра-Горда расплывалось в дрожащем знойном воздухе и становилось похоже на печальную чайку.

Перескакивая со шпалы на шпалу в каменном молчании пустыни — «Ничто так не укрепляет дух, как молчание пустыни, братья и сестры», — он задумался об удивительных совпадениях, сплетавших истории Альмы Басилии и Магалены Меркадо, совпадениях и случайностях, которые касались не только их самих, но и приисков, где они обитали. По крайней мере, раньше, ведь Альмы Басилии уже и на свете-то нет: если верить рассказчику из поезда, ее зарезал убийца женщин, сбежавший из тюрьмы в Икике. По описанию продавца птиц, прииск Магалены Меркадо как две капли воды походил на прииск Альмы Басилии в том смысле, что там была всего одна классная дама, одна повитуха, одна учительница игры на фортепиано и одна проститутка. Как и Альме Басилии на прииске Чолита, в Провидении — или Вошке, просветили его знатоки со станции, — Магалене Меркадо приходилось в одиночку управляться с натиском местных холостяков. А это вам не фунт изюму, подчеркнул птичник, там две сотни бобылей живет. Ну, допустим, из этого числа следует вычесть приходского священника и содомита, без которого не обходится ни один прииск (в Чолите это был продавец парфюмерного отдела в пульперии, в Вошке — билетер в кинотеатре), но зато надо прибавить целый полк неудовлетворенных женатиков, которые в день получки тоже норовили затесаться в очередь за услугами продажной любви. Время от времени строй покидал какой-нибудь дряхлый старик, которому отказывали железы, не то что, когда я молодой был, красавец, прямо черный бык, эх, земляк, все бабы мои были, а в штанах — револьвер. Но место старика, удалившегося от плотских забав, сразу же занимал мальчишка, которому в день пятнадцатилетия — такой в пампе обычай у настоящих самцов — покупали длинные брюки, зализывали волосы бриллиантином — никаких дурацких детских проборов на левую сторону — и объявляли, мол, пора прогуляться с отцом к местной путане: пусть сдаст выпускной экзамен на мужика и научится уже, так его разэтак, что писька не затем одним встает, чтобы соревноваться, кто дальше ссыт.

Христа из Эльки занимало не только прозрачное имя девушки и то удивительное обстоятельство, что она истово веровала в Бога и Пресвятую Деву, но и еще одна таинственная подробность, о которой продавец птиц говорил, понизив голос. В здешних кабаках бают люди, будто бы добросердечная шлюха — одна из душевнобольных, пригнанных с юга в пампу обманом после страшного землетрясения три года тому назад. Миф о них кочевал с прииска на прииск, хотя хозяева запрещали рабочим толковать про это под страхом увольнения. Три года прошло, а до сих пор очень немногим известна правда об этом загадочном событии. Да и те помалкивают, боятся. А для большинства бригада умалишенных — такая же сказка, как страшилка про Плакунью или Черную Вдову. Или про Дитятко с Золотыми Зубами. В пампе полно россказней и суеверий.

— Не зря говорят, север — сторона дьявола, — пробормотал Христос из Эльки.

Он шел уже час и успел выпить всю воду из бутылки. Солнце рычало над головой. Надо думать, скоро покажутся щебневой отвал или заводская труба Вошки — любой селитряной прииск с этого начинается. Чтобы взбодриться, он еще крепче стал думать о Магалене Меркадо. Удивительная ведь история. Как же ему недостает такой ученицы, как эта исключительная женщина. Не раз самые верные из апостолов, пока они грелись у костра в Норте-Чико или жевали колосья ржи, валяясь у обочины в южных полях, спрашивали, какого лешего он так мыкается, разыскивая несусветную библейскую блудницу, когда они могут поклясться, что среди добрых христианок, прибегавших к нему, есть прорва сеньор, которые были бы счастливы и сочли за Божие благословение, если бы он попросил их бросить дом и семью. Они следовали бы за ним по дорогам родины, помогали в евангельском служении и, само собой, утоляли бы его желания «от всего сердца и без жеманства», по его излюбленному выражению, — все равно как те служаночки, что оставались после проповеди и оказывали ему честь где-нибудь в кустах. Апостолы частенько такое замечали. «С нами можете убогеньким не прикидываться, Учитель».

В таких случаях он оставлял невозмутимый праведнический тон и с хитрецой отвечал, что все эти христианки для его миссии не подходят, ибо соитие с замужними, как прекрасно им, лукавым фарисеям, известно, есть грех прелюбодеяния. А будь у них хоть с горчичное зерно смекалки и призадумайся они на минутку, то сообразили бы, что оставшаяся часть женской паствы, то бишь вдовицы и девицы, спят и видят, как бы околдовать мужчину, оженить его по законам божеским и человеческим и выстроить с ним дом, милый дом, с жаровней, детишками, кошками и собаками. А кто же, братья мои, поверит Христу-женатику. Жена первая и не поверит!

— Проповеднику, зарубите себе на носу, простаки вы немытые, мало быть верующим. Надо еще быть достоверным.

Примечания

7

Имеется в виду Бельо Сандалио, персонаж романа Э. Риверы Летельера «Фата-моргана любви с оркестром» (1998; русский перевод, 2014).

8

Незначительно искаженная цитата из Евангелия от Матфея (8, 22).

9

Приют Воздержания — наркологическое отделение крупнейшей психиатрической больницы Сантьяго-де-Чили, основанной в 1852 г. под названием «Дом Бесноватых» (ныне Психиатрический институт имени Х. Горвица Барака).