Пляжное чтение

Эмили Генри, 2020

Август Эверетт – признанный автор серьезной литературы. Январия Эндрюс пишет женские романы. Там, где она приводит героев к счастливой концовке, он убивает всех в последней главе. Они – абсолютные противоположности. Все, что есть общего у Августа и Январии – отсутствие вдохновения и два маленьких коттеджа по соседству, в которых они застряли на три месяца. Пока однажды они не решают, что лучший способ выбраться из творческого застоя – заключить сделку. Теперь Август должен за три месяца написать роман о любви и счастье, а Январия – мрачную и серьезную книгу, полную противоположность тому, что она обычно пишет. Январия будет возить его на пикники, достойные самых романтичных сцен в кино, он организует ей интервью с выжившими членами секты. Оба они закончат романы в срок… И, разумеется, абсолютно точно никто не влюбится друг в друга. Или же нет?

Глава 8

Пари

Гас выскользнул из кабинки, и я последовала за ним, забирая с собой коробку пончиков и пластиковый стаканчик с остатками дрянного кофе. Дождь прекратился, но теперь густой туман клочьями висел над дорогой. Не говоря больше ни слова, мы сели в машину и поехали прочь от «Пончиков». Это слово еще долго светилось бирюзовым светом в зеркале заднего вида.

— Это счастливый конец, — неожиданно сказал Гас, выезжая на главную дорогу.

— Что? — спросила я, и мой желудок сжался. И жили они долго и счастливо. Снова, — подсказала мне память.

Гас откашлялся:

— Дело не в том, что я не воспринимаю всерьез дамский роман как жанр. Мне даже нравится читать о женщинах. Но у меня есть трудности с написанием… счастливых концов.

Его глаза настороженно блеснули в мою сторону, а затем вернулись к дороге.

— Трудности? — повторила я, как будто это могло придать смысл моим словам. — Тебе, наверное, нелегко даже читать хеппи-энды?

Он потер изгиб своего бицепса — нервный жест, которого в годы учебы я не помнила.

— Наверное.

— Но почему? — спросила я, больше смущенная, чем обиженная.

— Жизнь это череда хороших и плохих моментов вплоть до самого момента смерти, — произнес он тихо. — Что, возможно, уже плохо, и любовь этого не изменит. У меня трудности в том, чтобы преодолеть мое неверие. Кроме того, ты можешь вспомнить хоть один роман, который бы в реальной жизни закончился так же, как этот чертов «Дневник Бриджит Джонс»?

Вот он, тот самый Гас Эверетт, которого я знала. Тот, кто считал меня безнадежно наивной. И даже если бы у меня были какие-то доказательства его правоты, я не хотела позволить ему уничтожить то, что когда-то значило для меня больше, чем все вместе взятое. А именно сам жанр, который держал меня на плаву, когда у мамы случился рецидив болезни и все наше воображаемое будущее исчезло, как дым на ветру.

— Во-первых, — сказала я, — чертов «Дневник Бриджит Джонс» — это непрерывный сериал с кучей событий. Это самый худший пример, который только можно выбрать, чтобы доказать свою точку зрения о несерьезности жанра. Этот роман, по сути, антитеза принятому сейчас и чрезмерно упрощенному, то есть не соответствующему сложности жизни, стереотипу жанра. Но там все именно так, как я хочу, чтобы было в моих романах. Этот дневник заставляет читательниц чувствовать себя понятыми. Эти истории для них узнаваемы, ведь это почти их собственные истории. Женские истории тоже имеют право на существование. А во-вторых, ты это честно говоришь, что не веришь в любовь?

Я чувствовала легкое отчаяние. Как будто, если я позволю ему выиграть эту битву, это станет для меня последней каплей, и я не смогу вернуться к себе, к своей вере в любовь и видеть мир и людей в нем чистыми и прекрасными, как прежде. Не смогу вернуться к своему творчеству.

Гас нахмурился, его темные глаза метнулись от меня к дороге с тем пристальным, поглощающим вниманием, которое мы с Шади так долго пытались выразить словами и не смогли.

— Конечно, любовь в жизни случается, — сказал он наконец. — Но лучше быть реалистом, чтобы ничто другое не летело тебе в лицо. А если любовь и прилетит к тебе, то она принесет вечное счастье. В жизни если тебе не причиняют боль, то ты сам причиняешь боль кому-то другому.

— Вступать в отношения — это где-то на грани с садомазохизмом, — продолжил он. — Особенно когда вы можете получить все, что хотели бы от романтических отношений и от дружбы, не разрушая ничьи жизни.

— Получить все? — спросила я. — И секс?

Он выгнул бровь:

— Тебе не нужна даже дружба, чтобы заняться сексом.

— И что, это никогда не оборачивалось для тебя чем-то большим? Как ты можешь быть таким отстраненным?

— Если ты реалистка, — объяснил он, — то тебе нужна стратегия. Это не превращается в нечто большее, если происходит только один раз.

Ух, ты! «Срок хранения», который в колледже составлял четыре недели, сократился до одного раза!

— Видишь? — сказала я. — Ты просто похотливый маньяк, Гас.

Он искоса взглянул на меня и улыбнулся.

— Что?

— Ты уже второй раз сегодня называешь меня Гасом.

Мои щеки вспыхнули. Да, обращение «Эверетт», кажется, было моим предпочтительным за эти дни.

— Ну и что?

— Ну же, Яна.

Его взгляд вернулся к дороге, где два копья фар тянулись над асфальтом и ловили в свой конус проносящиеся мимо вечнозеленые деревья.

— Я помню тебя, — сказал он, и его взгляд снова остановился на мне. Его взгляд был почти таким же твердым и тяжелым, как прежде.

Я была благодарна темноте, когда жар ударил мне в лицо.

— Откуда?

— Это было не так уж давно. Всего один вечер…

Боже. Мы ведь договорились тогда никогда не говорить об этом, не так ли? Это был единственный вечер, когда мы разговаривали вне класса. Ну, как разговаривали? Мы пересеклись на одной вечеринке студенческого братства. Тема вечера была очень расплывчатой: «Классика».

Гас и его друг Паркер пришли в костюмах Пони-боя и Джонни и провели ночь так «мощно», что объемами их выпивки были впечатлены даже подвыпившие парни из братства. Мы с Шади пришли в образах автостопщиц Тельмы (она) и Луизы (я).

Девушка Гаса, Тесса, уехала домой на выходные. Мы с ней жили почти в соседних студенческих комнатах и часто посещали одни и те же вечеринки. Она являлась последней по значимости причиной, по которой пересекались наши с Гасом пути, но в ту ночь оказалось все по-другому.

Это было начало учебного года, самое начало осени. Мы с Шади тогда часто ходили на дискотеку в подвале, и всю ночь я наблюдала за Гасом, немного злясь, потому что его последний рассказ был таким хорошим. Он все еще казался мне до смешного привлекательным, и его критика в мой адрес все еще звучала слишком часто. Я устала от того, что он постоянно просил у меня ручки, и, кроме того, он поймал меня на том, что я смотрю на него. Я теперь чувствовала, что он тоже наблюдает за мной.

Я чувствовала это везде. В импровизированном баре в соседней комнате. Наверху за столом для пивного понга^[18]. На кухне у бочонка. А потом он стоял неподвижно в толпе желающих попрыгать под «Sandstorm»^[19] группы всего в нескольких ярдах от меня, и мы оба смотрели друг на друга. Почему-то я чувствовала особую уверенность, что он все это время видел во мне своего конкурента.

Я не помню, подошла ли я к нему первой или это он подошел ко мне. А может быть, мы встретились посередине. Все, что я запомнила, это то, что мы закончили танцевать в обнимку друг с другом. От воспоминаний о той ночи у меня до сих пор кружилась голова. Его руки лежали на моих бедрах, мои руки — на его шее, а его лицо плавало чуть ниже моих глаз. Холодный, бесчувственный ворчун? Нет, Гас Эверетт был весь в горячем дыхании и в искрящихся прикосновениях.

Соперничество это или нет, но было заметно, как сильно мы хотели друг друга в ту ночь. Мы оба были готовы принять самое плохое решение.

А потом Шади спасла положение. Она остригла свою голову в ванной ножницами, которые нашла под раковиной, и нас обоих выгнали и запретили на всю жизнь посещать вечеринки этого братства. Хотя мы и не пытались вернуться туда в последние несколько лет, я подозревала, что у братства довольно короткая память. Не дольше срока обучения, т. е. максимум четыре года. Очевидно, у меня была гораздо более длинная память.

— Яна?

Я подняла глаза и вздрогнула от того, что темный взгляд, который я только что вспоминала, теперь здесь, в машине рядом со мной. Я совершенно забыла о его крошечном белом шраме справа, словно от стрелы Купидона, и теперь удивлялась, как мне это удалось.

Я прочистила горло:

— Ты сказал Пит, что мы только вчера познакомились.

— Я только сказал ей, что мы соседи, — допустил Гас.

Он снова уставился на дорогу. Потом снова на меня. То, как он смотрел на меня, было похоже на настоящую атаку, хотя смотрел он считаные секунды. Его губы дрогнули.

— Я не был уверен, что ты меня помнишь, — вздохнул он.

Что-то в этом признании заставило мои внутренности болезненно сжаться.

— Но никто не называет меня Гасом, кроме тех, кого я знал до начала публичной жизни.

— Почему? — спросила я.

— Потому что мне не хотелось бы, чтобы каждый, кто был моим соседом, имел возможность гуглить меня и оставлять мне едкие отзывы, — сказал он. — Или просить у меня бесплатные книги.

— О, мне не нужны бесплатные книги, — заверила я его.

— Неужели? — поддразнил он. — Ты не хочешь добавить пятый уровень к своему святилищу имени меня?

— Давай ты не будешь меня отвлекать, — сказала я. — Я еще не закончила этот разговор.

— Черт. Я, честно говоря, не хотел тебя обижать, — пообещал он. — Давай снова.

— Ты меня не обидел, — неуверенно ответила я. Хотя подумала, что может быть, и обидел, но его извинения снова застали меня врасплох. Более того, я была совершенно сбита с толку и добавила: — Я просто думаю, что ты ведешь себя глупо.

В итоге мы добрались до наших домов так быстро, что я даже не заметила, как Гас припарковался у тротуара и повернулся ко мне. Во второй раз я почувствовала, как мала его машина, как близко мы сидим, и темнота, казалось, только увеличивала силу его взгляда, когда он смотрел на меня.

— Яна, зачем ты здесь?

Я засмеялась, чувствуя себя неловко:

— Я в твоей машине, потому что ты умолял меня сесть.

Он разочарованно покачал головой:

— Теперь ты другая.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам:

— Ты хочешь сказать, что я больше не сказочная принцесса?

На его лице отразилось замешательство.

— Так ты меня когда-то называл, — пояснила я. — Ты хочешь, чтобы я признала, что ты прав. Как будто меня разбудили, и все в жизни не так, как в моих книгах, верно?

Его голова наклонилась, мускулы на челюсти перекатились.

— Я не это имел в виду, — сказал он.

— Нет, это именно то, о чем ты говорил.

Он снова покачал головой.

— Ну, не совсем то, что я имел в виду. Я хотел сказать… Ты всегда была такой… — Он фыркнул. — Я даже не знаю, ты пьешь вино, тайком доставая его из своей сумки. Полагаю, для этого есть причина.

Мои губы сжались, и внутри все перевернулось. Гас Эверетт был, наверное, последним человеком, перед которым мне хотелось бы предстать в таком свете.

Я посмотрела в окно машины на свой пляжный домик, как будто это был светящийся красный знак аварийного выхода, единственное спасение от этого разговора. Я слышала, как волны разбиваются о берег позади домов, но туман висел слишком густой, чтобы можно было что-нибудь там разглядеть.

— Я не прошу тебя рассказывать мне, — сказал Гас через секунду. — Я просто… не знаю. Странно видеть тебя в таком состоянии.

Я повернулась и подобрала под себя ноги, прямо на сиденье, изучая Гаса. Я искала на его лице иронию, но оно было серьезным, а темные глаза сузились, брови нахмурились, голова слегка наклонилась. Мне даже показалось, что я нахожусь под микроскопом. Сексуальный, злобный взгляд, который подсказывал, что он читает мои мысли.

— Мне не пишется, — призналась я.

Я не была уверена, почему призналась в этом. Меньше всего хотелось признаваться в этом Гасу, но лучше ему, чем Ане или прямо в издательстве «Сэнди».

— У меня нет денег, и мой редактор отчаянно хочет купить у меня хоть что-нибудь, а все, что у меня есть, это несколько плохих страниц и три месяца, чтобы закончить книгу, на которую, между прочим, кто-то будет тратить доллары США. Вот что происходит!

Я временно отбросила мысли о своих пострадавших отношениях с мамой и разговоре, который мы вели после похорон отца. Решила сейчас сосредоточиться на меньшем зле.

— Я уже писала раньше, — сами собой вырвались у меня слова. — Четыре книги, без проблем! А теперь… Это очень неприятно, когда чувствуешь себя неспособной делать то единственное, в чем ты хороша. Ведь когда пишу, я чувствую, что живу. И это в придачу к тому, что у меня совсем нет денег.

Гас задумчиво кивнул:

— Всегда труднее писать, когда приходится это делать. Это похоже на то, что давление разных факторов превращает написание книг в такую же работу, как и все остальное, и ты с таким же успехом можешь идти работать страховым агентом. История внезапно теряет всякую срочность, а потом и потребность быть рассказанной.

— Совершенно верно, — согласилась я.

— Но ты все сама поймешь, — холодно сказал он через секунду. — Уверен, что в твоей памяти плавают миллионы историй в стиле «И жили они долго и счастливо».

— Во-первых, таких историй у меня в запасе как раз нет, — возразила я. — Во-вторых, это не так просто, как ты думаешь, Гас. Хеппи-энд не имеет значения, если ты пришел к нему корявым путем.

Я прислонилась головой к окну машины:

— Честно говоря, в данный момент мне было бы проще упаковать свое творчество в облик оптимистичной женской фантастики и уж совсем оторваться от правды жизни. По крайней мере, это дало бы мне повод описать груди каким-то ужасающим новым способом. Как луковичные суккуленты из плоти и сухожилий. В моих книгах пока еще ничего не было о луковичных суккулентах из плоти.

Гас прислонился спиной к водительской дверце и рассмеялся, отчего я почувствовала себя одновременно виноватой (из-за того, что поддразнила его) и до смешного победоносной (из-за того, что снова заставила его смеяться). В колледже мы почти не видели, чтобы он улыбался. Очевидно, не только мне довелось за это время измениться.

— Ты никогда не сможешь так писать, — сказал он. — Это не в твоем стиле.

Мои руки буквально сами скрестились на груди:

— Ты думаешь, я не способна?

Гас закатил глаза:

— Я просто говорю, что это не то, что отразило бы твою сущность.

— Но я уже не та, кем была. Как ты сам заметил, я теперь другая.

— Ты можешь добиться какого-то успеха, — сказал он, и мне снова почувствовалось неприятное покалывание от того, что он, казалось, просвечивал меня рентгеном. Наверное, это были искры старого соревновательного пламени, которое Гас всегда хотел зажечь во мне. — Но держу пари, что ты с не меньшей вероятностью выдумаешь что-нибудь мрачное и унылое, как и я сам в стиле «Когда Гарри встретил Салли»^[20].

— Я могу писать все, что захочу, — возразила я. — Хотя понимаю, как трудно писать про долгую счастливую жизнь тому, чье семейное счастье обычно ограничивается сексом на одну ночь.

Глаза Гаса потемнели, а губы растянулись в неровной улыбке:

— Ты бросаешь мне вызов, Эндрюс?

— Просто хочу сказать, — парировала я, — что такое тебе будет не по нутру.

Гас почесал подбородок, его взгляд затуманился. Он погрузился в раздумья. Потом его рука опустилась на руль, и он резко перевел взгляд на меня.

— Ладно, — сказал он. — У меня есть предложение.

— Седьмой фильм «Пираты Карибского моря»? — спросила я. — Это так безумно, что может сработать!

— Вообще-то, — ответил Гас, — мне подумалось о том, что мы могли бы заключить сделку.

— Что за сделка, Август?

Он заметно вздрогнул при звуке своего полного имени и протянул мне руку через весь салон. Искра предвкушения от такой загадочности пронзила меня, но он всего лишь открыл коробку, стоявшую у меня на коленях, и схватил еще один пончик. Последний кокосовый.

Он откусил кусочек:

— Ты попробуй написать что-нибудь мрачное и посмотри. — Мои глаза закатились, а рука выхватила у него последний кусочек кокосового пончика. — А я напишу в твоем стиле «И жили они долго и счастливо», — невозмутимо продолжил он.

Мои глаза метнулись к нему. Теперь сквозь начавший расходиться туман уже пробивались лучи фонаря на крыльце, ложась на окно машины и немного сзади на его лицо, так что лоб был в тени.

— Ты шутишь?!

— Вовсе нет, — сказал он. — Ты не единственная, кто попал колею и не может выбраться. Мне бы тоже не помешал перерыв от моих занятий…

— Это потому, что написать роман тебе будет легче. По сути, будет подарок для тебя, — поддразнила я.

— А ты можешь заглянуть на темную сторону своего кругозора и посмотреть, как тебе такое. Вдруг это новая Январия Эндрюс. И тот, кто первым продаст свою книгу, можно под псевдонимом, выигрывает.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла произнести ни слова. Закрыв рот, попробовала просто молча сформулировать мысль.

— Что выигрывает? — наконец произнесла я.

Брови Гаса поползли вверх:

— Ну, во-первых, если ты первая продашь книгу, то сможешь оплачивать счета и держать в сумке вино. Во-вторых… — Гас на мгновение задумался, — проигравший будет продвигать в печать книгу победителя, писать слова одобрения на обложке и всячески рекомендовать ее в интервью. Он будет выбирать ее, когда ему предложат выбрать тему для заседания Клуба книголюбов. Словом, все, чтобы книга продавалась. И в-третьих, если ты выиграешь, то сможешь вечно тыкать мне этим в лицо, что, как мне кажется, ты считаешь почти бесценным.

Мне бы никакими силами не удалось скрыть улыбку, расцветшую на моем лице.

— Это точно, — не заставило себя ждать мое признание.

Все, что он говорил, начинало неожиданно обретать смысл. В моей голове закрутились мысли-колеса, стопорившиеся весь последний год. Я действительно думала, что смогу написать такую книгу, какую написал Гас, смогу сделать подражание Великому американскому роману^[21].

С любовными историями все было совсем иначе. Они слишком много значили для меня. Поэтому моим читателям приходилось слишком долго ждать, чтобы получить от меня то, во что с трудом верила моя душа.

А здесь все начинало для меня складываться. Все, кроме одной детали. Слишком уж преувеличенно и хитро прищуривался Гас.

— А что ты здесь выиграешь? — спросила я.

— Все то же самое, — сказал он. — Я хочу, чтобы кто-то помог мне. И деньги. Деньги всегда помогают.

— А-а, — вырвалось у меня. — Неужели больше нет других проблем в твоем раю для особо озабоченных?

— Мои книги пишутся слишком долго, — признался Гас. — Да, авансы бывают хорошими, но даже с моей образованностью у меня было много студенческих ссуд и осталось несколько старых долгов. А потом я хорошо вложился в этот дом. Возможность что-то быстро продать здорово поможет мне.

Я ахнула и шутливо схватилась за сердце.

— И ты опустишься до такого мазохизма, чтобы торговать американской мечтой о вечной любви?

Гас нахмурился:

— Если тебе не нравится этот план, просто забудь о нем.

Но теперь мне уже было сложно забыть это. Теперь мне нужно было доказать Гасу, что моя литература сложнее, чем кажется, а также что я способна писать то, что пишет он. Кроме того, если Август Эверетт будет продвигать мою книгу, это будет иметь для меня такие преимущества, от которых и не стоит отказываться.

Самые простые слова уверенно выразили мое согласие.

Его глаза впились в меня, и злая улыбка подняла уголок его губ.

— Ты уверена? Это может быть по-настоящему унизительно.

У меня вырвался невольный смешок.

— О, я рассчитываю на это. Но, пожалуй, немного облегчу тебе задачу. Могу провести ускоренный курс по созданию романтических комедий.

— Отлично, — сказал Гас. — Тогда я проведу тебя через свой исследовательский процесс. Помогу тебе погрузиться в твой скрытый нигилизм, а ты научишь меня петь так, как будто никто не слушает, танцевать так, как будто никто не смотрит, и любить так, как будто мне никогда не было больно.

Его слабая улыбка была заразительной, хотя и слишком самоуверенной.

— Ты действительно думаешь, что сможешь это сделать? — прозвучал мой вопрос.

Он приподнял одно плечо:

— А ты думаешь, что сможешь?

Размышление над ответом помогло мне выдержать его взгляд:

— И ты одобришь эту книгу? Если победа достанется мне, ты напишешь блестящий отзыв на мой роман, независимо от того, насколько плохим или хорошим он тебе покажется?

Его глаза согласно блеснули. Мне помнилось, что они всегда расширялись и темнели, когда он терялся в своих мыслях.

— Я помню, как ты писала, когда тебе было двадцать два, — осторожно сказал Гас. — Это было неплохо.

На щеках у меня выступил румянец. Я не понимала, как он мог одновременно быть таким почти снисходительно грубым и делать обезоруживающий комплимент.

— Но да, — добавил он, наклоняясь вперед. — Даже если ты выдашь мне сиквел «Джильи»^[22] на бумаге и сможешь продать его, я его одобрю.

Я откинулась на спинку кресла, чтобы между нами оставалось хоть какое-то расстояние.

— Окей. Ну так что? — сказал он. — В будние дни мы пишем, а конец недели оставим для просвещения?

— Просвещение, — повторил он. — Без него никуда.

— По пятницам я буду ходить с тобой на все исследования, которые ты обычно проводишь. В том числе и это… — моя рука жестом показала процесс заполнения бланка.

Он криво усмехнулся и показался мне особенно злым.

— О, это так захватывает, — заверил он. — А потом, по субботам, мы будем делать все, что ты обычно делаешь для своих исследований. Полеты на воздушном шаре, уроки парусного спорта, поездки на мотоцикле на двоих, ужины при свечах в ресторанах с патио и плохими кавер-группами и все такое.

Жар распространился по моей шее. Он только что снова прибил меня к стенке. Я, конечно, не ездила на мотоцикле вдвоем (у меня нет никакого желания умереть), но действительно заказывала полет на воздушном шаре, чтобы подготовиться к своему третьему роману «Северное сияние».

Уголок его рта дернулся, явно обрадованный моему выражению лица.

— Так мы договорились? — Он протянул мне руку.

Мой разум активно двигался в головокружительном вальсе. У меня не было никаких других идей. Наверное, депрессивный писатель может написать только депрессивную книгу, но это вовсе не догма.

— Окей.

Я скользнула рукой в его ладонь, притворяясь, что не чувствую, как искры отскакивают от его кожи прямо в мои вены.

— И еще кое-что, — сказал он серьезно.

— Что?

— Обещай, что не влюбишься в меня.

— О боже мой!

Я толкнула его плечом и плюхнулась обратно на свое место, смеясь:

— Ты что, только что процитировал «Спеши любить»?

Гас улыбнулся:

— Отличное кино, — сказал он. — Извини, фильм.

Я закатила глаза, все еще дрожа от смеха. У него тоже вырвался смешок:

— Я серьезно. По-моему мне как-то удалось поцеловаться с девчонкой в кинотеатре прямо во время него.

— Я отказываюсь верить, что кто-то может удешевить величайшую любовную историю с участием Мэнди Мур, позволив подростку Эверетту себя поцеловать или облапать.

— Верь во что хочешь, Январия Эндрюс, — сказал он. — Джек Ричер^[23] рискует своей жизнью каждый день, чтобы гарантировать тебе эту свободу.

Примечания

18

*Пиво-понг — алкогольная игра, в которой игроки бросают мячик для настольного тенниса (пинг-понга) через стол, стремясь попасть им в кружку или стакан с пивом, стоящий на другом конце этого стола.

19

Композиция группы Darude.

20

«Когда Гарри встретил Салли» (When Harry Met Sally…) — американская романтическая комедия.

21

«Великий американский роман» — это идеал романа, который показывает культуру США в определенный период истории. Таковыми признаны около четырех десятков классических американских произведений.

22

«Джильи» — американская кинокомедия. Фильм получил шесть антипремий «Золотая малина», в том числе в таких номинациях, как «худший фильм», «худший режиссёр», «худший актёр» и «худшая актриса». В 2010 году номинировался на «Золотую малину» как «Худший фильм десятилетия».

23

«Джек Ричер» — американский детективный триллер, экранизация романа «Один выстрел».