Пафосный квазар, пурпурный фиолет, или Ппоэзия дариззма

Эльдар Манаширов (2024)

Сей околомонографический труд посвящен историографии личности, стиха и прочих искусств. Он призван к разрушению Берлинских стен нормальности во имя воскрешения новорождённого Амрита морали, воскрешения самого понятия «новорождения». Выражаясь чуть более эмерджентно, эта работа посвящена, с одной стороны, теоретическим рамкам исторической роли «поэтического» с точки зрения математической логики высказываний с минимумом «математики» как таковой, которая пересекается с тем, что неуместный Бертран Рассел уместно называл философией логического анализа, и, с другой стороны, практическому воплощению роли художественного в негуманитарных произведениях искусства в виде стихов, картин, музыки, дариологов и дарионов, которые представляют из себя комплексное изложение всего вышеперечисленного одновременно, то есть когда на условно одну и ту же тему пишется стих, музыка, картина и дариолог. Вкратце этот словарь мыслей, инкрустированных халкионически обыкновычайным логосом, можно охарактеризовать как «убийцу постмодерна». Сиё гордое творение также вознамерилось раскрыть забвенные врата Фиолетового века, изгнав вакханалию эклектичного взора и покончив с забвением посредством однопространственно поэтичных и логикоцентричных критериев. Ибо если формальная семантика — это верифицированная методами математической логики — философии языка, то филология есть филодоксия языка, так как в большинстве своём является совокупностью императивов, что, впрочем, весьма типично для лингвистического прескриптивизма. Ведь им игнорируется фактология языка, гласящая, что: языковые нормы нельзя придумать, их можно лишь фиксировать, подобно тому, как нельзя придумать свойства молнии, их можно лишь фиксировать. Но ежели границы между словами в языке — это дырявые стены, где дыра стократ больше стены, ежели у каждого логоса в груди зреет дыра размером ровно с истину, то позазавтра и послевчера дыра переродится и будет заполнена сим империумом эйдосов. Сиё гордое творение также вознамерилось раскрыть забвенные врата фиолетового века, изгнав вакханалию эклектичного взора и покончив с забвением посредством однопространственно поэтичных и логикоцентричных критериев. Ибо если формальная семантика — это верифицированная методами математической логики — философии языка, то филология есть филодоксия языка, так как в большинстве своём является совокупностью императивов, что, впрочем, весьма типично для лингвистического прескриптивизма, ведь им игнорируется фактология языка, гласящая, что: языковые нормы нельзя придумать, их можно лишь фиксировать, подобно тому, как нельзя придумать свойства молнии, их можно лишь фиксировать. Но ежели границы между словами в языке — это дырявые стены, где дыра стократ больше стены, ежели у каждого логоса в груди зреет дыра размером ровно с истину, то позазавтра и послевчера дыра переродится и будет заполнена сим империумом эйдосов. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Вместо предисловие

Зачастую предисловие отцов столь крупных, как с точки зрения физического и интеллектуального масштаба, так и с точки созерцания внутренне пассионарной отвратительности, работ пишутся с целью извинения и пояснения, с целью представить театру обычай квазипремордиальную скромность, носящую маску традиции, которая, пусть и носится на том, что у скромности заменяет лицо, успела наживо прирасти к бессмертию пятой точке.

Обычай обзывать свой труд скромным призван не столько преклонить колено пред тем, кто его лицезрел, сколько занизить ожидания, дабы не показаться после чрезмерно громословным болтуном, чьи лишние хромосомы мнят из себя злато, мнящие из себя ту несравненную величественность, которую последние несколько Сатурнов принято именовать «мысль», а её кольца — человеком, который, несмотря на то что является отцом процесса притворство последовательности событий «процессом» так и не стал челом века, будучи Вальхаллой олимпийских эпох.

Но мы, герменевты гернеративной гордости, гордо заявляем со всей гордейшей тавтологичностью: наша вакханалия горда, как взор Алкивиада, и антигорделива, как французский багет старого пруссака, создавшего немцев.

Дабы сей Лагос ещё не рождённых мертвецов возрождения получил куда больше желчь, чем то, в сколько он мог быть получить гностически.

Извинения необходимо принести товарищу Нечто и всем его несуществующим тождествам за то, что они Нечто, а также Прамениду и предикативной логике первого порядка за то, что «вон те» Ничто.

Я плюю извинениями всем тем «прочим», которые осмелились наречь себя композиторами, живописцами, прозаиками и тем более поэтами за то, что ни Маяк, ни Рембо, ни Гейм, ни Я, ни мой дражайший рецензент, ни бегущая голова доктора Коки, ни обетованный «élan vital» ни Ницше, ни ваш собственный ресентимент и даже не безногий нищеброд на пару с «парой пар» не прикончили вас ранее. Карлы, что не достойны рождается Мозесами.

Но всё же не вопреки, а в придачу к сказанному ранее хотелось бы объясниться пред вымерший породой (не извиняйте за приторность) настоящих искусствоведов на случай её возрождения. Касательно того факта, что количество областей, затронутых в сём труде, не пропорционально велико для одного исследователя. Который, разумеется, осознается автором как безумие.

Но если, однако, сочинения, возвышающийся над широким диапазоном искусств, охватывающие одновременно вневременный спектр чувств и крупный набор методологий их познания, все-таки должны писаться, то неизбежно, доколе наша земное бытие не является вечным, что те, кто имеют честь служить инкубатором для рождения подобных чудес, обязуется сжигать меньше временных круговоротов на любую их часть, нежели сжигается теме инкубаторами, которые осмелились провозгласить основами своего интереса отдельные области искусства или какие-либо конкретные методологии, воплощение своих иль, быть может, чужеродных ощущений.

Как подчёркивалось выше, некоторые, чья ученая строгость непреклонна (как разумно выражался неразумный Бертран Рассел в одной из своих ничтожнейших работ), сделают заключение, что исследования, охватывающие подобный масштаб областей, и вовсе не имеют права быть написанными или если они все же пишутся, то их содержание от первой до последней страницы надлежит составлять из монографий по ужайшей мере нескольких авторов.

Но все же практика нередко являет нам то, что сотрудничество большого числа авторов в области любой интеллектуальной дисциплины над одной работой приводит пусть и не всегда к ошибкам фактологически, но крайне часто — к интегральный и эстетическим.

Так как если искусство является не просто, набором случайных областей того, что я привык называть интеллектуалистика, если имеется какое-то принципиальное отличие живописца и поэта от математика и физика, если поэтическая познание «внутреннего» все же чем-то отличается от технического познания «внешнего» и ежели имеется какие-либо внутренне структурные отличия в развитии искусства, присущие конкретно ему, то или иное хаотичное единство в развитии его истории, доколи существует хоть какая-то связь между тем, что было, и тем, что имеет место быть, то для изложения этого, для изложения этой «историографии способов воплощения

„Я»», то донельзя необходимо, чтобы эти способы и сопутствующие им периоды были к единому коллективно индивидуальному хаосу. одним «учёным» деятелям.

Таракан считает свое произведение своим сыном. Гоголь считал свои произведения своими небесными гостями. Я же на их фоне полагаю, что мои произведения — не мои, это моё Я — бездна, сотворённая с целью дозволить им родиться. Ведь если Пушкин — солнце русской поэзии, а Лермонтов — луна, Гёте — солнце поэзии немецкой, Луна её — Гейне, Шекспир — солнце английской, Луна его — Байрон, Сервантес — солнце испанской, его Лорка, Данте — солнце итальянской, луны его — д’Аннунцио и Пасколи, то мои произведения — мои Квазаровы отцы, мои личные Квазара, которые пришел час отринуть Квазара Кривее Квазимодо.

Ведь то, что вы созерцаете в данный момент, находится в другой онтологической плоскости, как с точки зрения стилистики и жанра, так и с точки зрения системы построения и методики подачи, не говоря уже о идейном содержании, нежели все то, что было ранее. И подобно тому, как знание даже всей существующий и ДАЖЕ всей возможной философии, помимо Хайдеггера, никак не поможет в его понимании, так и знания всех когда либо был рождённых и всех возможных произведений искусств, помимо того, что вы возразите ныне, не только не приблизят, но и, быть может, даже отдалят от категории понимания, если таковая вообще применима к этому маролистрастному безумию.

Ибо сей набор букв есть моя самая священная мука.