Карабах – горы зовут нас

Эльбрус Иззят оглы Оруджев, 2023

Эта книга написана на основе реальных событий и рассказывает о времени тяжких испытаний, выпавших на долю азербайджанского народа. Это не биография одного человека, это дань уважения простым солдатам и офицерам, которые встали на защиту Родины. Многие герои – это реальные люди, участники Карабахской войны, павшие в неравных боях, прошедшие и познавшие все ужасы и тяготы боевых действий. Я старался, не приукрашивая, показать правду о войне, боль пережитого вместе со своими боевыми товарищами. Правду, какой бы суровой и жестокой она ни была.

Глава третья

Мы не клянем судьбу

Война вещь жестокая,

и не родился еще тот

полководец, кто станет

беречь солдат

(Омар Брэдли «Записки Солдата»)

Ночь прошла половину своего пути и покатилась дальше, оставляя свое ночное царство на попечение надвигающему рассвету. К утру похолодало. Начал моросить мерзкий дождь. Укрывшись под плащ-палаткой, полковник не мог заснуть, в тревожном ожидании, прислушивался к шепоту дождя над лесом. Он медленно откинул полы палатки, встал. Чтобы как-то согреться, решил закурить. Достал из нагрудного кармана мятую пачку сигарет. Она была влажной, как и вся одежда. Вынул одну сигарету, достал коробок спичек, укрываясь от порывов ветра, попытался прикурить.

Скрюченные и озябшие на холоде пальцы, дрожали. Полковник, с какой-то нервозностью чиркал спичкой о коробок, они ломались, он в сердцах, швырял их в сторону. Сера дымилась сизым дымом. Мокрые сигареты не раскуривались. Он так и не смог прикурить.

Скрип, чьих-то торопливых шагов, заставил его прислушаться.

В темноте никого не было видно.

Шумел Карабахский лес. Ветер носился между деревьями, разгоняя дым и гарь ночного боя, заполнивший все вокруг, вороша прошлогоднюю осеннюю листву, раскачивая ветки вековых дубов, сосен и грабов. Пробегая по верхушкам деревьев, пробуя свою силу, пытался согнуть их, сломать или вырвать с корнем. Потом взвивался к вершинам гор, срывал оттуда камни, бросал их вниз. Огромные валуны неслись в пропасть, сметая все на своем пути увлекая за собой другие камни, наваливались на деревья, ломая сухие ветки. Стоял страшный грохот. Но ничто не могло разбудить уставших бойцов, которые спали на талом снегу, прижавшись, друг к другу.

В такой кутерьме невозможно было что-то услышать, кроме монотонного воя свирепого ветра, шума леса и многократного эха в горах.

И все-таки первыми не глаза, а острый чуткий слух, выработанный годами, слух профессионала, уловил в темноте странный скрип. Может быть, даже не уловил, а каким-то чутьем воина, командира, а может быть инстинктом самосохранения, долгом перед своими бойцами-почувствовал. Он аккуратно опустился на колени. Тело напряглось, рука бесшумно коснулась автомата. Глаза сверлили темноту. Звук приближался. Уже можно было точно сказать, что шли двое. Тревоги не было, чутье не подсказывало чужаков. Палец правой руки нащупал и привычно лег на спусковой крючок. Холод железа не оттолкнул руку, а наоборот, начал согревать ее. Сердце учащенно билось, кровь прилила к вискам. Полковник поджал ноги, принимая положение для стрельбы с колена. Со стороны он был похож на зверя, высматривающего добычу и готовящегося к последнему смертельному прыжку. Шаги затихли, в каких-то десяти метрах, слышен был шепот, но разобрать слова было трудно.

Идущие о чем-то шептались, но разобрать слова было трудно. Полковник находился с подветренней стороны и боялся, что его услышат. Спустя секунду, до слуха донесся писк, напоминающий свист лесной мыши, подзывающей своих малышей, это был условный сигнал. Свои.

Вернулись разведчики. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять — радостных вестей они не принесли и от этого прятали свои взгляды. Двое, отважных и смелых бойцов переглядываясь, молчали, не решаясь, доложить о тревожной обстановке.

— Садитесь тихо, а то ребят разбудите, — полковник указал на место рядом с собой. Разведчики молча опустились на сломанную толстую ветвь дуба.

— Вот хотел сигарету прикурить, — чтобы сгладить напряжение, шепотом стал говорить полковник, — да вы топаете, как кабаны бегущие к водопою.

— Командир, плохи дела — первым не выдержал Низами, старший лейтенант, высокого роста, крепкого телосложения, двадцати пяти лет, окончивший Бакинское общевойсковое училище и успевший пройти жернова Афганистана. Выносливый, как степной сайгак, и в то же время такой стеснительный, что при разговоре о женщинах, тут же покрывался пунцовой краской, как молодая девица на выданье.

— Сигареты есть? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил полковник, не давая Низами высказаться — жуть, как курить охота, мои все отсырели. Он со злостью отбросил сигарету, которую мял в руках. По напряженным лицам бойцов, он догадался, о чем хотят доложить разведчики, и поэтому нервничал, тянул время, чтобы как-то успокоиться.

— Командир, мы не смогли пройти. Везде посты хачиков, — вскочил на ноги Низами. Мы не сможем прорваться к Ширлану, так что надо уходить в направлении Лачин. Мы сделали все, что в наших силах, — он говорил, все больше распыляясь, но полковник не слушал его. Его мысли были там, в деревнях Ширлан и Косалар, где остались старики, дети, женщины.

После падения Шуши, никто не предупредил население горных селений, чтоб они уходили. Об этом он узнал накануне, от беженцев, вышедших к его постам по дороге в Лачин, когда планировал прорваться с немногочисленной группой в Зараслы и оттуда атаковать армян, засевших на высотах Большого Кирса.

«Если ты не спасешь людей от беды, будешь, проклят навеки», — мысли не давали покоя полковнику. Казалось, что нет больше сил, и желания бороться.

Если не помочь жителям и не вывести их через горы, то хачики окружат и возьмут в кольцо села, и тогда будет хуже, чем дашнакские зверства в Ходжалах.

— Что же делать, что? — в который уже раз за последние сутки, он задавал себе один и тот же вопрос, только не находил ответа. Вот теперь и разведчики принесли тревожные вести.

— Сядь Низами, не мельтеши.

— Эх, закурить бы сейчас, — будто других проблем сейчас у него не было, сказал он в сердцах.

Второй из разведчиков, Босс молча протянул сигарету, и тут же отвернулся.

— Интересно, боится вопросов, или еще хуже, думает, — «а вдруг командир не поверит, что пройти не смогли».

— Эх, Босс, знал бы ты, что я сразу все понял, как только увидел вас.

— Хоть нетерпелив Низами, но в голосе его нет дрожи, да и у тебя Босс, руки не дрожали, когда протягивал сигарету. Трусости нет в тебе, это точно. Не зря ты чемпион страны по боевому самбо. Родом ты из великих потомков прославленного сына нашего народа Ази Асланова, о подвигах которого слагали легенды. Да разве вам скажешь об этом?

Бойцу-то что? Он пошел, посмотрел, сунулся раз — два, вернулся, доложил. А ты, командир, думай, отдавай приказ, ищи выход из положения там, где его, казалось бы, нет вообще.

— Садитесь ближе, братья мои, — сказал полковник, чтоб как-то сгладить создавшееся неловкое положение. Это обращение было не проявлением его слабости или панибратства. Последние бои за город Шуша, действительно, сблизили их; отношения между бойцами, оставшимися в живых, можно было назвать братскими.

— Низами, как ты думаешь? — он остановил взгляд на старшем лейтенанте, — а что, если группами, по 5-7 человек сделать попытку просочиться. Тогда будет хоть какой — то шанс, если одна из групп прорвется к Ширлану и поможет сельчанам.

— Посты впереди отвлечем, они и прорвутся.

— Мне все равно, — с ухмылкой сказал Низами, — ты командир, приказывай, все равно помирать, так уж, лучше в бою, чем сорваться в пропасть в горах.

— Ты это, — полушутя полувсерьез, полковник обратился к лейтенанту, — раньше времени не умирай, а то хоронить негде, везде скалы, так что потерпи уж до хорошей земли.

— Командир, одну группу я могу повести, — хлопая длинными ресницами, — предложил Босс.

— Тогда вторую возьми ты, Низами — договорились?

Молчаливые взгляды разведчиков, спрашивали, — а кто отвлекать будет?

— Первым пойду я сам, с сумгаитскими ребятами, ты Босс, возьмешь с собой Гагулю и Хамбабу, они надежные пацаны. Низами, с тобой пойдут Видади Рустамов и Пярвиз, оба афганца, они не подведут, остальных бойцов разделим на три группы, поровну.

— Встретимся у села Ширлан. Кто из вас туда дорогу знает? Разведчики молчали, потупив взгляды.

–Так понятно, — многозначительно прошептал полковник, — никто! вот это уже лучше, — он не смог скрыть иронии в голосе.

— Вот и хорошо, значит, не заснете на ходу, — он улыбнулся, краешком обветренных и потресканных губ.

— Слушайте внимательно, мужики, есть один ориентир, запоминайте. Как только спуститесь в лощину, держитесь правой стороны, пройдете с километр, там огромный валун его пропустить невозможно, вот от него начинайте подъем влево в гору. За вершиной только одна деревня, вот она и есть Ширлан, там спросите дорогу на Косалар, дальше по обстановке.

— Буди ребят Босс, только тихо! — приказал он разведчику.

— Низами со мной, — услышав свое имя, Низами как будто бы вздрогнул, или это показалось полковнику, он не мог сразу понять. Но что-то екнуло под сердцем.

— Третью ночь не спит, наверно закемарил, пока стоял, а может, свою дочурку вспомнил. Виду не подает, что волнуется — нормально значит.

— Низами, первой пойдет моя группа. Как только нарвемся на засаду, я начну отходить вправо, ближе к Шуше, хачиков, будем уводить от вас. Босс — молодой, пусть пойдет замыкающим. Если что, за мной не ходите.

— Командир не понял?

— Еще слово, сразу все поймешь.

— Будешь уводить группы к Лачину, там начальник штаба полка Рафик Нагиев — найдешь его. Скажешь ему, что моя группа будет пробиваться к Ширлану. Там остались местные сельчане, будем выводить их через гору Сары — баба, запомнил?

Рафик, он местный парень, ему можно доверять, как узнает, что мы выводим людей, придет на помощь. Если не найдешь его, позвони в Баку. Низами остановился и уставился на полковника.

— Да, позвони в Баку, не домой жене, а брату моему Эльману. Пусть возьмет все резервы и дует в Лачин. Ждешь его, и если через три дня, я не выйду, сами смотрите и поступайте по обстановке. Запомни, жители сел ждут и надеются на нашу помощь. Прошу тебя, Низами, любыми способами прорывайтесь к Ширлану, а оттуда в Косалар. Молодец, хоть теперь ничего не спросил и не ответил. Эх, Низами, как бы я хотел, что бы ты сейчас начал уговаривать меня взять тебя с собой, а я накричал бы на тебя, и тогда мне стало бы намного легче и не страшно. Ведь мне тоже страшно, брат. Страшно, понимаешь, страшно, оттого что не знаю местности, не знаю людей, с кем придется пройти по тылам. Меня не учили партизанить, не учили командовать добровольцами, необученными, не понимающими, что такое приказ, не говорящими на русском языке и не знающими, что такое дисциплина. А ты, молчишь, — правильно, что толку глотку студить. Отваги тебе не занимать и ты все прекрасно понимаешь, что нас ожидает впереди. Не зря говорят — «храбрец не может быть подлецом». Знал бы ты, что я нарочно терзаю тебя, а может быть и себя тоже. Не могу же сказать тебе, что не всем придется дожить до рассвета. Не хочется мне, что с тобой, что-то случилось. Хороший ты, парень. Как же я потом в глаза твоей Айгюнь, жене и дочурке посмотрю? Если, конечно, сам останусь в живых.

— Запомнил все, что сказал? — полковник внимательно посмотрел в глаза разведчику. Тот выдержал тяжелый взгляд командира, взял под козырек.

— Я понял, сделаю все, что в моих силах. Секунду постояв, полковник притянул Низами к себе и крепко обнял его. Это была его благодарность этому отважному офицеру.

— Пошли, Низами, на войне утро всегда наступает слишком быстро, а тишина на войне всегда таит в себе что-то зловещее. Надо торопиться. Проснулись уж «бойцы» — на последнем слове усмешка скривила рот полковника.

— Командир, группы готовы, — простуженным голосом доложил Босс. Руслан вот, ноги у него опухли, трясет его всего. Он не сможет пройти с нами по тылам армян, зря только сложит голову, да и нас всех подведет, — Босс не мог найти слов, чтобы убедить командира не верить возражениям Руслана, который вышел вперед и ждал разрешения полковника говорить. Не выдержав до конца доклада, своего товарища, Руслан выпалил скороговоркой:

— Я могу идти, командир, — все что прикажите, выполню, оставьте меня с ребятами. Ай, киши, не отправляй меня, ведь мы с одного поселка, как же я им потом в глаза посмотрю? Я дойду, если не хватит сил, умру с честью, только не отправляй, — Руслан смотрел на командира такими умоляющими глазами, будто ребенок, которого родители не хотят взять с собой в зоопарк, или сами едут на пикник, а его оставляют дома с бабушкой.

— Вот оно, что? — промелькнула шальная мысль.

— Ребята, значит, с одного поселка, — это уже хорошо. Никто не посмеет, отступить в бою или бросить своих земляков, такой обычай гор. Если потом раскроется трусость, кого-нибудь из них, тогда лучше смерть, в крайнем случае, бегство из поселка, иначе сельчане не дадут житья. Это уже хорошо. Но это там, внизу, а здесь главное, приказ.

— Значит так, — полковник заговорил так, чтобы не было возражений, — ты, Руслан, и Сеймур, — он сделал паузу, — не слышу ответа.

— Я! — Сеймур вздрогнул, услышав свое имя.

— Вот именно так и надо всегда отвечать — «Я», пойдете в Лачин, за помощью. Низами даст вам координаты, где нас ждать. Это приказ, все ясно?

Руслан сделал шаг вперед, намереваясь возразить, но, встретив суровый взгляд полковника, остановился.

— Дорога, идущая в лощину выведет вас к деревне Зараслы, а там по дороге до Лачина недалеко. Низами проводи их, — приказал он и обратился к остальным солдатам.

— Нас, 24 человека, — обвел полковник взглядом стоящих в строю бойцов, — пойдем группами. Впереди каждой группы дозор из двух человек. Предупреждаю, дышать через раз, дурацкие шуточки проглотите, даже если шутка, как ежик колючая. По-азербайджански, кажется, «кирпи» называется.

Все молчали. Ветер тоже утих, шурша осенней листвой.

— Группам идти след в след, если кто чихнет, знайте, накличете смерть, она кружится где-то рядом, поняли? Две минуты перекурить, оружие проветрить, подготовиться к движению. Командирам групп, поставить задачи! Разойдись. Бойцы скучковались, закурили, шепотом обсуждая приказ, но никто не осмелился уточнить, куда идут и зачем?

Прошло пять минут и командиры построили группы.

Все готово. Сердце часто стучит, пульс отдается в висках.

— Ну что, ребята, пошли? — просто сказал полковник. — Да, еще одно хотел попросить вас, — голос его немного дрожал, — прошу, мужики запомните, — я всех хочу завтра увидеть в живых, прошу вас мужики, берегите себя, доживите до следующего рассвета, не подведите меня. В общем, — голос подвел полковника, — группы на выход!

На лбу выступили капельки пота, тело согрелось. В последнее время полковник заметил, что только стоит сказать — «приказываю» — как тело начинало наливаться теплом. Не зря ему всегда нравился фильм про старшину Васькова

«А зори здесь тихие». Сколько бы не смотрел он тот фильм, всегда поражался умению старшины отдавать приказы. Только Васьков мог говорить так, что хотелось самому ринуться в бой, вместо тех молодых девочек, что были у того в подчинении и шли на смерть.

Бойцы стали прощаться.

Ступая тихо, по-кошачьи, ребята один за другим, растворялись в предрассветном тумане, будто исчезали в неизвестности.

Полковник внимательно всматривался в лица своих солдат, не зная, что их ждет впереди — честь, слава или вечное забвение.

Невольно его взгляд остановился на Вугаре, двадцатилетнем молодом парне, родом из пригорода Баку, поселка Джейранбатан. До войны полковник и не слышал об этом населенном пункте, пока с братом Эльманом не поехал туда, чтобы отобрать в свою бригаду бойцов из добровольцев поселка. Запомнился Вугар тем, что всегда переспрашивал, когда получал какое-то распоряжение или приказ. Уточнял все детали, и если ему, что-то не нравилось, обязательно тут же просил разъяснить. Первое время казалось, что это от недисциплинированности, но со временем, стало ясно, что это от высокой ответственности за порученное дело. Именно вот эта ответственность, эта черта характера очень понравилась полковнику. И он всегда поручал ему самые важные задания.

Сейчас, что-то заставило полковника остановить взгляд на Вугаре, какая-то тревога охватила его. Он почувствовал, что видит Вугара в последний раз. Полковник шагнул к нему и по-братски обнял солдата. Тот ответил крепким объятием. И если бы кто-то сейчас спросил, что его толкнуло на этот жест, он ни за что не смог бы ответить. Эта группа ушла также тихо, как и предыдущая, не издав ни звука.

Ветер носился по вершинам деревьев, пел свою, только ему известную песню. Подождав немного, полковник шагнул в темноту, увлекая своих солдат правее, от остальных групп. Ему надо было обойти выступ в скале и первым выйти на направление общего движения.

Часа два, или около того, шли молча, пробираясь через заросли колючих кустов, многовековых деревьев буков, дубов и грабов. Тропинка, по которой шла группа полковника, вилась вдоль обрыва. Справа по ходу их движения, откуда-то из глубины ущелья, доносился отдаленный рокот горной речки.

Впереди всех шел боец по кличке «Мулла». Ребята называли его так, из-за того, что тот постоянно молился и читал Кoран.

Свист пули никто не услышал, пока идущий впереди Мубариз не вскрикнул. Не то чтобы вскрикнул, просто, помня наказ молчать, ойкнул тихо, словно умоляюще. Но этого звука было достаточно, чтобы почувствовать — смерть бродит рядом.

В книжках много пишут, что смерть приходит внезапно и, что она сама нас выбирает.

— Значит, в это раз она выбрала не меня, — полковник резко сорвал автомат с плеча, бросился в подножье ближайшего дерева.

— А может, просто промахнулась «косая», — подумал он, досылая патрон в патронник. Свист пуль и осколков вернули его в реальность.

Справа упал еще один боец, и стал отползать за дерево.

— Это что же, так может и меня зацепить? — нет дудки, я еще хочу пожить, увидеть своих детей. Нет хачики, мы еще повоюем, — подбадривал он себя, выпуская короткую очередь навстречу вспышкам из темноты.

Тело автоматически бросается вперед. Пробежав метров, пять он падает на землю, перекат, еще перекат, как учили, теперь цель. Вот они, хачики в черных бушлатах, перебежками начинают обходить группу. Короткая очередь, школа Бориса Тяпкина, друга по сборной в команде многоборцев в танковом училище.

Выверенный годами изнурительных тренировок инстинкт стрелка-автоматчика, когда тратится всего два патрона на мишень, мгновенно вернулся. Черный «бушлат», будто споткнулся на бегу, упал, широко раскинув руки.

— Короткими очередями по движущимся мишеням, упреждение полфигуры, мозг работал как вычислительная машина, решая огневую задачу. Еще очередь, трасса отклонилась чуть левее.

— Нужна поправка на ветер, — еще очередь, «бушлат» рухнул, как подкошенный. Перекатываясь, полковник стал скатываться в какую-то яму. В этот момент что-то обожгло щеку. Теплая кровь, как непрошеная слеза, оставляя алый след на щеках, стала скатываться за воротник. Пуля сорвала кусок коры со ствола дуба в каких-нибудь пяти сантиметрах от головы. Дубовая щепка, от рикошета пули, расцарапав щеку, упала рядом.

Перекат. «Бушлат», перебежками пытается обойти слева, но он тоже обречен.

Пули, как надоедливые мухи, жужжат над головой. Сбитые пулями ветки, падают вокруг. Полковник повернул голову и увидел своего ординарца.

— Тябрик, передай по цепи, — отстреливаясь, приказал полковник — отходим. Остаешься прикрывать, патроны экономь.

Дав длинную очередь, он, пригнувшись, стал медленно отходить к зарослям кустов, на ходу перезаряжая автомат. Теперь надежда была только на ноги. В голове стучит, как некстати песня В.Высоцкого, «Эх вы кони мои…, выносите друзья, выносите…»

Бежали долго, прячась за деревьями. Ногами цеплялись за корни, падали, вставили, не обращая внимания на боли в ушибленных местах. Полковник продолжал уводить ребят от места засады.

Стрельба постепенно затихла. Он остановился, обхватив ствол, какого-то дерева. Пот лил ручьем, из груди вырывался хрип. Легкие работали на пределе возможного. Через минуту группа собралась.

— Все живы?

Мубариз придерживает правую руку.

— Зацепила малость. Кость цела, — нормально все. Кажется, все, командир, вырвались.

— Тябрик здесь?

— Нет пока, командир, — сказал кто-то из темноты.

— Кто последний видел его? — спросил полковник, обводя взглядом группу.

— Я, — вперед вышел маленького роста солдат, — он магазин попросил у меня, сказал, что прикроет, потом я не видел его.

Интересно кто такой, раньше не видел он такого бойца, может примкнувший из других отрядов? Не похоже, ребята чужака сразу бы привели к нему.

— Как зовут тебя боец?

— Малыш — сказал тот по-русски.

— Я не кличку спрашиваю, — зовут как.

— Ханбала — потупил тот взгляд, «бала» это малыш по-нашему.

— Действительно — «бала». Да ладно, «бала» так «бала».

— Гудрят, — позвал полковник солдата, которого знал еще до Шуши. Расставь посты, я с этим «балой» пройдусь.

Гудрят, коренастый парень лет тридцати, не сказав ни слова, пошел выполнять команду.

Крадучись, отойдя метров на пятьсот от группы, полковник с малышом залегли за мшистым камнем и стали прислушиваться. Ветер доносил слабые шаги, которые с каждым мгновением становились слышнее. Было не ясно, свои это или преследователи. Если хачики решились в ночь преследовать группу, то они пошли бы цепью, а не топали бы, как кабаны, — решил полковник, — значит кто-то из своих. Перебегая от ствола к стволу, приближались несколько человек.

— Малыш, — он повернулся к солдату и подал ему знак. Отходи тихо за дерево. Без команды не стрелять. В это время из темноты раздался условный сигнал, установленный между группами. Впереди шел Тябрик, за ним двигался Босс, ребята несли кого-то на плащ-палатке. Сердце защемило, кого? Ответив на сигнал, полковник поднялся. Когда до него оставалось несколько метров, группа остановилась. Из темноты отделился Босс.

— Командир, хачики разместились постами, пройти невозможно. Слева от вашей группы мы наткнулись на целый взвод. Вы как начали стрелять, так они сразу рассыпались и открыли огонь. Приняли бой, прорваться не удалось. Решил уводить ребят в вашу сторону. Там встретились с Тябриком и решили догнать вас.

— Кто на плаще? — не стал слушать он доклад, и так было все понятно.

— Вугар, в живот его, крови много потерял, пока отбивались. Он первым бросился вперед, но…

— Если мы не прошли, как же там группа Низами? — не обращаясь ни к кому, задал себе вопрос полковник, но не найдя ответ, в сердцах обматерился, грубо по-солдатски.

Собрав группы в единую команду, было решено двигаться вместе. Приказав Боссу с двумя бойцами, двигаться в дозоре, полковник повел группы в обход намеченного маршрута. Установил новый азимут, предварительно, проверив маршрут по карте.

Пройдя с километр, сделали привал. Тяжело раненый Вугар на носилках сильно задерживал группу, но выхода не было, надо было нести. Из темноты, как тень, отделился Босс. Так бесшумно, наверно, мог ходить только он. Порой казалось, что несет он свое мощное тело над землей, не наступая на нее.

— Впереди хачики, видели двоих, наверно дозор. Выставили после шума. Сидят на тропинке, обойти не возможно, справа обрыв не дает, слева кусты ежевики. Залезем, не выйдем.

— Что будем делать? — спросил полковник, хотя и знал, что ему ответит Босс.

— Надо без стрельбы, и тихо, без суеты.

— Можно ножами снять их — Босс выпалил, не задумываясь.

— Кого возьмешь с собой? не оставив выбора ему, — спросил полковник.

— Если разрешите, я возьму Гагулю.

— Тябрик — позвал полковник в темноту.

— Здесь я, командир.

— Надо прикрыть их. С собой возьми двоих.

— Есть! — кратко ответил Тябрик.

Этот молодой лезгин, симпатичный парень всегда был краток. Кроме точных ответов и коротких «есть» от него невозможно было услышать других слов. Родом из северных районов Азербайджан, где не любят многословных, он с детства привык к суровым будням гор. Должность командира отделения глубинной разведки в Афгане, в отдельном парашютном полку, многому научила его.

Босс исчез также внезапно, как и появился. Бойцы прижимались к деревьям, прячась в тени. Сорвав сухую веточку, полковник стал грызть ее, стараясь успокоить дрожь. Ждать еще тяжелее и страшнее, чем двигаться, но надо дождаться ребят.

— Надо торопиться, до рассвета совсем мало времени. Надо дойти до деревни, там ведь люди не знают, какую западню готовят им армяне — страшная мысль не покидала его. Может, не надо было трогать засаду, а тихо отойти и попытаться найти другую тропинку. Из темноты приблизился Хагани. Высокого роста, сухого телосложения солдат, успевший повоевать в Афгане.

— Командир, разреши мне с ребятами пойти вперед. Они же..пацаны еще.

— Запомни, — полковник со злостью посмотрел на солдата, понимая, на что тот намекает, — армян не я звал сюда, они шакалы, а с шакалами надо поступать соответственно, и чем быстрее мои солдаты станут «волками» тем страшнее будет этим шакалам. Босу верю. Не подведет и рука его не дрогнет. Надо когда-то начинать. Это его первое дело. Так что не суетись.

— Я не об этом, командир, — Хагани, не мог скрыть свою неловкость, — убить человека, страшно, это душой надо зачерстветь, а они еще пацаны.

— Вот и пусть черствеют их души, чем быстрее это произойдет, тем лучше. И нет у нас другого выхода. Где бы их не встретили, всегда надо уничтожать, как заразу, иначе расползутся по нашей земле, и будут сеять смерть и страдания. Шуша горит, Ходжалы сожгли дотла. Босс справится, — полковник говорил, а сам прислушивался к темноте. Раздался условный сигнал, — путь был свободен.

— Подымай Хагани, ребят, и пошли, надо вырываться из этой западни.

Пройдя опасное место, группа спустилась в лощину и вышла к горной речушке. Оставалось совсем немного, и можно было начинать подъем в гору, за которой располагалась деревня Ширлан. Босс и его напарник сидели, прислонившись спиной к огромному стволу дуба. Увидев командира, приподнялись. В руках солдата блестела самодельная финка, которую он вытирал об пучок травы. Босс старался не глядеть на командира, что-то его смущало.

— Как? — спросил полковник, хотя прекрасно понимал его состояние.

— Молодые, лет по 18, а может еще моложе. Шея тонка, как ветка, — он не договорил, отвернувшись, сплюнул, пытаясь сдержать рвоту.

Прошли еще с километр.

Остановив отряд на привале, полковник, взяв с собой одного из бойцов, пошел сам разведать обстановку, чтобы принять решение. Боссу приказал проверить дорогу левее привала.

Шли, прячась за деревьями и кустами, сверяя по компасу направление. Пройдя метров триста, полковник остановился и стал внимательно прислушиваться к тишине.

По высокому, чистому небе ходил в дозоре молодой месяц. Серебряным серпиком двигался он над горизонтом, неяркий месяц не гасил звезд, они кучились вокруг него табунком любопытных ребятишек, сбежавшихся со всего небосвода поглазеть на новорожденное диво. Им там всем, на небе было весело, а здесь в низу шла война. Никто из людей не любовался красотой молодого месяца и свет его сейчас никому не был нужен.

Еле уловимый дым костра, как предупреждающий сигнал, говорил о многом. Извиваясь как уж, между камнями, полковник и солдат проползли еще метров сто, как услышали грубую гортанную речь. Стараясь не оступиться и не наступить на сухую ветку, полковник выглянул из-за валуна. В свете молодого месяца было видно, как четверо хачиков, прячась в тени деревьев, сидели по кругу и что-то ели. У каждого из них на коленях был автомат и рядом пристроенный на сошках пулемет, с заправленной лентой.

— Эх, одной гранатой уложить бы всех, — подумал полковник, но сразу же отбросил назойливую мысль. Наблюдая за противником, он обдумывал план дальнейших действий. Вот один из сидевших встал и пошел вглубь леса, чуть правее от костра. Значит там еще один пост.

— Выходит, хачики, с вечера обложили выходы из леса и ждут рассвета, чтобы начать прочесывание. Надо решаться на прорыв и не искать обходные пути. Времени до рассвета оставалось совсем не много. Полковник решил прорываться именно здесь. Наметив ориентиры и направление движения, они с солдатом вернулись к группе. Увидев старшего лейтенанта Низами, сразу понял, что теперь все группы в сборе, что тот тоже не смог прорваться и шел на выстрелы, пока не настиг группы. Не дожидаясь объяснений, подозвал старшего лейтенанта и спросил, куда делся Босс. Тот, пряча взгляд, коротко доложил, что Босс и два бойца ушли влево, но пока от них ничего нет. Полковник приказал пересчитать всех оставшихся бойцов, а сам, вынув компас, стал намечать направление движения. В утренней тишине, слышно было, как где-то звенит ручей, перебегая от камушка к камушку, будто приглашает всех попить чистую, как слеза, холодную свою водичку. Излучина ручья ориентир хороший, поэтому, наверняка, противник выставит на нем засаду.

— Где же Босс? — не успел полковник о нем подумать, как тишину разрезал треск автоматных очередей, многократно усиленный эхом стрельбы. Глухо полоснуло по сердцу — нарвались, значит, ребята. Мгновенно на лбу выступили крупные капли пота. Длинная очередь чередовалась с короткими очередями, в два три патрона. «Боеприпасов у наших ребят мало, значит, это они стреляют короткими очередями, экономят», — подумал полковник. Все разом притихли, прислушиваясь к стрельбе. Десятки пар глаз смотрят на полковника выжидающе. Стараясь сохранить спокойствие, и унять предательскую дрожь в руках, он незаметно, будто поправляет волосы, смахнул со лба выступивший пот.

— В общем так, впереди посты, слева — Босс ведет бой, справа, нет дороги, решение одно, — будем прорываться.

Топот бегущих людей, заставляет еще сильней прижаться к родимой земле. Эхо выстрелов начинает отдаляться, значит, Босс решил увести подальше хачиков и отвлечь их от основной группы.

Мысль твоя парень правильная и понять ее можно. Спасибо, родной, мой за это.

— Нужны три добровольца, — полковник приподнял голову и обвел взглядом своих ребят. Кто желает?

Все молчат. Правильно, кому хочется умирать?

«Солдатское повиновение кончается там, где существует сознание, где есть совесть честного человека и моральная ответственность», — интересно, кто же это сказал? Мысль не дает покоя, сверлит глубину мозга, отыскивая ответ на этот вопрос. Полковник не может сосредоточиться. Все молчат, «моральная ответственность» — ах да, это же лекция по этике, которую читал майор Чазов в СВУ.

«Этика — наука о нравственности, наука о поведении офицера в обществе» — вот оно мое общество. Никто добровольно не пойдет вперед — «моральная ответственность», все надо решать командиру.

Мысли полковника унесли его в далекий город Свердловск, где, когда-то он учился, и окончил Суворовское училище, где началась его нелегкая судьба военного человека. Было и такое время.

Он вспомнил свой первый день в погонах.

«Рота, подъем, приготовиться к утренней физической зарядке» — голос старшины поднял с постели молодых ребят.

— Не чухайтесь! — старшина торопил суворовцев. Весь в орденах, с лихо закрученными усами, в парадной форме по случаю праздника, старшина прохаживался между кроватями спального помещения.

Спустя минуту первая рота уже стояла в коридоре, готовая двинуться на зарядку. После зарядки всех пригласили получать новую парадную форму. Сегодня читка приказа.

28 июля 1972 год. Свердловск, проспект Мира, строевой плац Суворовского училища имени дважды героя Советского Союза генерал — лейтенанта Одинцова. Все в праздничном убранстве, кругом чистота, цветы. Легкий ветерок, теребит бархатную тесьму на знамени училища. Юные суворовцы впервые в парадной форме с алыми погонами, застыли в строю. Вокруг много приглашенных гостей, родителей поступивших суворовцев, каждый из них глазами отыскивает своего сына. Увидев, радостно машут руками, и незаметно смахивают слезы радости и гордости. Из соседних школ пришло много девушек, все с цветами, нарядные, щебечут, улыбаются. Сверстники юных суворовцев, смотрят на них с завистью. Наверно многим из них хотелось бы вот сейчас быть в строю, разделить с ними радость, но не судьба. А мы, как говорит старшина Тараканов, «схватили военную птицу за перо».

Училище «Равняйсь!», — голос заместителя начальника училища, заставляет забыть все и вытянуться в струнку.

— Смирно! Равнение на середину! Звучит встречный марш. Дробь барабанов заглушает рапорт, но все понимают, что принимающий рапорт — начальник училища генерал — майор танковых войск Герой Советского Союза Самарский. Пройдя на трибуну, он приказывает зачитать приказ начальнику штаба училища. Звучат фамилии суворовцев и наименование рот, куда они зачислены.

И вот долгожданная минута…..

Зачислить в 1 взвод первой роты суворовцем…

Первый урок по этике читал майор Чазов. «Этика поведения офицера в обществе». Вот где пригодилась твоя лекция наш дорогой Чазов. Если бы ты знал, кто тебя сейчас вспоминает?

— А самому слабо, командир, сходить? Покажи, что ты умеешь, — это кто-то из задних рядов, вернул полковника в реальность. Все притихли. Вот — минута, которую он ждал, уже несколько дней. Полковник сделал вид, что не услышал вопроса.

— Низами, основную группу поведешь ты, если через полчаса мы не вернемся. Сам знаешь, что делать. Пора и мне с ними рассчитаться, надоело по лесам бегать, — ох, надоело. Устал уже.

«Наука» о нравственности меня заела, — полковник, резко встал, скинул свой рюкзак, проверил магазин и снова вставил его в автомат. Но мне нужна пара бойцов. Кто со мной пойдет? Нужны два добровольца, — стал обводить он взглядом своих бойцов.

— Я пойду, Азай меня зовут, я из Малыбейли, — вперед вышел широкоплечий парень, лет 30 не больше, с автоматом, небрежно переброшенным через плечо. Где-то я уже слышал это имя, полковник стал напрягать память, но так и не успели вспомнить. Ход мыслей полковника прервал хриплый голос,

— Возьми и меня, командир, — сделал шаг вперед солдат по имени Тофиг, которого он знал по предыдущим боям.

— Значит так, Низами остается за меня, рассредоточиться и ждать.

— Добровольцы, за мной! — полковник, привычно поправил свой автомат, и передвинул кобуру с пистолетом из-за пояса на живот.

Светало. Ветер по-прежнему носился по вершинам гор, спускался в лощины и оттуда, с новой силой набрасывался на деревья.

Трое, перебегая от дерева к дереву, исчезли за поворотом. Спустившись вниз, к горному ручью, стали прислушиваться. Медленно, соблюдая дистанцию, продвигались вглубь, часто останавливаясь и сверяя направление. Сквозь порывы ветра, уже стала доноситься грубая гортанная речь противника и лязг металла о камень. Скользя между камнями, тесно прижимаясь к земле, стараясь держаться в тени деревьев, группа приблизились к дозору хачиков. Перевели и успокоили дыхание.

Двое армян рыли окоп. Третий, прижав к себе автомат, вел наблюдение. Они, разговаривая в полголоса, углубляли свое укрытие.

— Сделаем так, — полковник повернулся к своим сопровождающим.

— Тофиг, ты останешься вот за этим камнем, прикрываешь. Мы с Азаем попробуем снять их в два ножа.

— Азай, — полковник говорил так, чтобы не было возражений, — вон видишь того, кто ближе, который без шапки? Когда подползем, я брошу в него нож и сразу прыгаю на второго, длинного. Твой хачик с автоматом, он повернется на шум и у тебя будет пара секунд. Понятно? И он, не дожидаясь ответа, пополз вперед, стараясь двигаться в момент, когда раздавался стук лопат о грунт.

Полковник на мгновение замер. Он, подтянул правую ногу к животу, задрал штанину и вынул из привязанной к ноге ножны десантный нож.

Лезвие ножа блеснуло холодом.

Этот десантный нож был дорогим подарком ему и напоминанием о боевом афганском друге. Друг сложил свою «буйную» голову там, под Джалилабадом у озера Чаукай, еще в далеком 83 году. Много лет нож пролежал на дне тревожного офицерского чемодана, так и не найдя своего применения, пока не началась эта война. Второй нож, в чехле, висел у него на поясе.

Сделав глубокий вдох, не оглядываясь, полковник пополз к окопу. Пальцы крепко сжимали рукоятку ножа. Казалось, время замерло. Десять метров, восемь, пять. Его натренированное тело сделалось железным, а ловкость и сила безграничным. Он жаждал боя, хотел видеть своих врагов только мертвыми.

Молчаливый и неотвратимый как смерть, он подкрался почти вплотную к неприятелю, прижался к камням и замер.

Близко за скалой слышалось сопение.

С удвоенной осторожностью, и с каким — то легким сердцем, словно находился он не в диком лесу рядом с врагами, а на лесной опушке, где когда-то играли в «Зарницу», он подполз к угловатому камню, прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он хорошо видел врагов и уже ничего не боялся. Дыхание Азая рядом придало полковнику смелости. Высокого роста армянин копал, не поднимая головы, стараясь не шуметь. Вынутый грунт пристраивал к краю окопа, устраивая бруствер.

«На миру и смерть красна», почему-то память в этот момент отыскала и выдала именно эту народную поговорку.

«Вот он — мой мир», — пронеслась мысль и в следующий миг, привстав на колено, он метнул нож в разгибающуюся ненавистную спину. Не дожидаясь, когда нож достигнет цели, вырвав, из-под куртки вторую финку, полковник стремительно, в два прыжка достиг окопа и прыгнул на второго солдата сверху, который, склонившись, выгребал землю со дна траншеи.

В последний момент, солдат поднял голову, но сказать так ничего не успел, холодное лезвие, по рукоятку вонзилось ему в шею. Стараясь разогнуться, хачик сделал усилие, но, не выдержав тяжести, повалился на дно траншее. Сделав кувырок вперед, полковник вскочил на ноги и только сейчас увидел, что на него направлен ствол и глаза очумевшего хачика.

Армян давил на курок автомата, но выстрелов не было.

— Предохранитель, — мысль обожгла сознание и прошила все тело. Сделав усилие над собой, полковник бросился вперед. Схватив левой рукой противника за горло, прижал его к стенке окопа, а правой пытался достать пистолет.

Но армян уже пришел в себя и оказался не из слабого десятка. В следующую минуту солдат изловчился и нанес удар головой и оттолкнул полковника от себя. Рука предательски расцепилась и полковник, споткнувшись об тело убитого солдата, повалился на дно окопа. Еще не сообразив, что делать дальше, рука сама механически, расстегнув кобуру, выхватила пистолет.

Он выстрелил.

Выстрел прозвучал, как гром. Хачик, будто нарвался на невидимую преграду, остановился, выпустил из рук автомат, и не издав ни звука, стал опускаться на колени, стараясь обеими руками остановить фонтан крови из горла.

Все было кончено. Навалилась усталость.

В траншею, один за другим спрыгнули Азай и Тофиг.

— Командир ты цел? — спросил Тофиг, быстро ощупывая полковника.

— Я в порядке, скорей зови ребят, надо уходить. Сейчас начнется.

Тофик, одним махом выпрыгнул из окопа и стремглав побежал за группой.

В нос ударил сладковатый запах человеческой крови. Только сейчас он обратил внимание, что сидит на трупах. Руки были перепачканы кровью и землей, пальцы дрожали, в висках стучало.

Повернув голову, он взглянул на первого, у которого из горла торчал кончик десантного ножа, подарок Сашки Неверова. Было такое впечатление, что хачик мучительно таращит стеклянные глаза на облака, плывущие по небу. Он осторожно перевернул труп и вынул нож. Кровь фонтаном брызнула во все стороны. Мелкая дрожь прошлась по телу. Увиденная картина ужаснула его.

Великий АЛЛАХ,

Прости грехи мои, я поступаю против заповедей твоих

Грешу я.

Аллах, стыдно мне,

И нет мне прощения.

А есть только смерть впереди и сон вечный.

Но сейчас, ВЕЛИКИЙ АЛЛАХ, сделай так,

чтоб мы дошли и увидели,

что труд наш не напрасен, — полковник молился впервые, очищая душу.

Слова молитвы вырывались из груди и неслись. В поднебесье.

Закончив молитву, он медленно поднялся, и посмотрел в глаза Азая. Тот стоял, как вкопанный и не отводил от него взгляда, спокойно жевал травинку.

— Ну, — полковник не договорил, было и так ясно, что он хотел спросить. Он хотел услышать, хотел узнать, почему его бросили.

— Теперь ты наш, командир — Карабахский.

— Можешь меня расстрелять, мы подозревали тебя в предательстве и сдаче города Шуша.

— Думали, ты за армян.

— Мы еще вчера, когда отступали, хотели «пришить» тебя за Шушу, говорили, что ты продал ее армянам. Чужым ты казался нам. Не можешь на родном языке говорить, думаешь не по-нашему, да и во сне, часто материшься по-русски. Ребята поговаривали, что хочешь завести нас в тупик и сдать хачикам. Теперь все, вот моя рука, я готов быть твоим младшим братом, — сказал Азай, и озорно взглянул на командира.

Силы оставили полковника. Злость прошла, и он снова присел на труп. Хотелось курить. Азай, как бы угадав его мысль, присел на корточки, достал пачку бакинского «Космоса», протянул полковнику.

— Закуривай, командир, и если можешь, прости.

— Знаешь, я за войну много раз встречался с предательством, — что-то пытался сказать Азай, но полковник уже не слушал его. Все его мысли были там, в деревне, где люди ждут его помощи и не знают, какая участь, приготовлена им армянами.

— Деревню нашу, когда жгли армяне, так мужики первыми бежали, забыв своих детей, — Азай говорил отрывисто, делая над собой усилие и подбирая слова.

— Старики прятали малышей своими телами. Знали, что хачики убьют всех, так вот старики, ложились на землю, прикрывали детей своим телами и кричали, чтобы крик детей не был слышен, потом матери — предательский комок подкатил к горлу Азая и он не смог досказать, глаза его повлажнели, он сдавил горло рукой и смолк.

ДА это же тот самый, Азай — «Бесстрашный», — теперь полковник вспомнил рассказ, одного из бойцов, который вырвался из деревни Малыбейли, еще там, в Министерстве обороны. Боец рассказывал о парне, который сутки сдерживал наступающих армянских бандитов, пока уходили жители из деревни. Только убедившись, что последний житель ушел, весь израненный, Азай покинул свой пост на окраине и пошел в Шушу. Оттуда его хотели эвакуировать в Баку, но он отказался и остался в осажденном городе.

Сигарета обожгла пальцы. Полковник поднялся, не говоря ни слова, вылез из окопа. Группа во главе с Низами приближалась.

— Замнем, Азай! Нам еще воевать с тобой, — сказал полковник, не взглянув на него, поспешил к солдатам.

Проскочив открытый участок, группа углубилась в лес.

До деревни оставалось, по всем приметам, не больше полкилометра. Подъем в гору вымотал всех, и когда поднялись на плато, то повалились на землю без всякой команды. В предрассветной дымке, внизу уже просматривались дома деревни Ширлан.

Туман возникал ниоткуда, даже на открытых и чистых местах. Ложбину, где несколько минут назад просматривался горный ручей, быстро затягивало серым облаком, которое на глазах густело и, заполнив впадину, расползалось в разные стороны. Повисев над камнями и, как будто собравшись с силами, туман стал медленно и важно подниматься к вершине.

Поток воздуха шел снизу из впадины, он нес запах сырости, и гнилых деревьев. Туман безмолвно и быстро заволакивал вершины гор, открывшихся к утру, стелился по плато, белой пеленой покрыл отдыхающих бойцов, перевалив через них, пополз, к просыпающейся деревне.

Сверху было видно, как открываются двери овчарен и на свет выбегают живые клубки, оглашая все вокруг, прерывистым блеянием.

Мирная горная деревня, будто муравейник, оживала.

Рассветало. Погасли звезды на восточной стороне небосклона. Молодой месяц передвинулся к югу и повернулся так, словно хотел подцепить своим острым рожком большую гору называемую Беюк Кирс. Но не успел и стал быстро тускнеть на светлеющем небе. Горы, почти до самых вершин укутанные в шубу из черного леса, освещались ярким утренним солнцем, подвинулись ближе и стали ясней видны со всеми своими складками и серыми каменными осыпями. Небо розовело, и по мере того как наливалось оно светом, леса зеленели, с гор исчезали черные краски, и мир делался веселей, просторней и чище. Прошелестел ветер-союзник солнца, посланный для просушки мокрых гор. В ущелья втягивался убегающий от ветра туман и исчезал прямо на глазах.

Силы оставили полковника, едва он осознал, что жители будут спасены. Он повернулся набок, расстегнул куртку и достал из внутреннего кармана сигарету из пачки бакинского «Космос», оставленную как «НЗ», прикурил. Глоток кисловатого дыма сигареты, проскользнул через легкие и вышел с глубоким выдохом, немного облегчив его состояние.

Подхватив автомат, и свой тревожный вещевой мешок, он проворно вскочил на ноги. Не обращаясь, и не подавая команды бойцам, он пошел в деревню, уверенный в том, что остальные последуют за ним.

Молодая шелковистая трава, альпийских лугов, успевшая уже пробиться на пригорках с первыми лучами весеннего солнца, умытая утренней росой, ласкала его грубые солдатские ботинки, стирая с них налипшую грязь, полировала их.

Навстречу ему шли деревенские жители.

«Война, тяжелая работа. Выигрывает тот, кто делает эту работу лучше» — вспомнились слова ротного командира в СВУ подполковника Кулагина, который рассказывал им о войне, на уроках истории.

— А теперь вот и мы делаем эту работу, как можем. Пусть даже ценой непростительных ошибок. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает, — думал полковник, идя на встречу жителям горной деревни.

В том, что сельчане будут спасены, у него не было никаких сомнений. Но он не мог предположить, насколько трудно им придется, чтобы вывести людей через высокие заснеженные горы Карабаха, где зимой и летом хозяйничают вольные горные ветры.

Впереди идущих к нему навстречу деревенских жителей неслась ватага ребятишек. Вездесущие мальчишки подскочили к нему первыми.

Лопоухий черномазый с густыми кудряшками на голове, одетый в овчинный полушубок, лет десяти мальчишка с разбега уткнулся к нему в ноги, обхватив их тонкими ручонками, поднял на него глаза, полные любви и радости. Остальные смотрели на полковника, как на сказочного витязя спустившегося с гор.

Полковник наклонился и взял пацаненка на руки, прижал к себе и почувствовал, как ком подкатил к горлу. Дома у него остался точно вот такой сынишка, о котором он почти четыре месяца ничего не знал. Крепко прижимая мальчонку к груди и жадно вдыхая теплый детский запах, он только сейчас почувствовал, как соскучился по своим родным детям и семье. Держа малыша на руках, он спускался в деревню, под галдеж детворы.

Подходили взрослые сельчане, степенно здоровались, но вопросов не задавали, по старому обычаю гор, нельзя у гостя с порога спрашивать, откуда он и, что его привело в их края.

Полковник, повернувшись, отыскал глазами Азая и незаметно подал ему знак подойти, крепко поцеловал мальчонку и опустил на землю. Достал из кармана автоматный патрон и протянул его юнцу:

— Держи сынок, на память, может он больше мне не понадобиться, а тебе будет что рассказывать и вспоминать. Мальчишка осторожно взял патрон, повертел его в руках, глаза его при этом сверкали лучезарным огнем от переполняющей детскую душу гордости, ведь это был не просто патрон, а боевой от настоящего автомата, а не от охотничьего отцовского ружья. Издав радостный клич, как американский индеец, подхватив полы тулупчика, он помчался по кривой деревенской улочке, увлекая за собой своих друзей. Подошел Азай и молча встал рядом, ожидая распоряжений. Он повернулся к нему и тихо, чтобы не слышали деревенские мужики, сказал:

— Я попрошу тебя быть всегда со мной рядом, ты из этих мест и хорошо знаешь обычаи, так что подстрахуешь меня, если я невзначай ляпну, что-нибудь, не по делу, ладно? Азай молча кивнул, показав глазами на коренастого с седыми усами мужика, прошептал:

— Кажется, он и есть здешний аксакал, видите, с каким почтением, здороваются с ним мужики, так что разговаривайте только с ним и ему отдавайте распоряжения. Потом, помолчав, смущенно, добавил:

— Командир, прошу вас, следите за речью, не дай бог, вы в разговоре с ними будете материться по-русски. Жители не поймут вас, а если обидите их раз, верить они вам не будут до конца своих дней. Так что аккуратно, командир, — сделав ударение на слове «командир» сказал Азай.

— Ну что же, и на этом спасибо, что не зарежут, как барашка, — улыбнулся полковник, и они весело рассмеялись.

Тем временем подошел аксакал в сопровождении мужиков, представился председателем сельского совета и стал с почтением здороваться с бойцами, внимательно разглядывая их лица, снаряжение и одежду, которая была потрепана, на многих была порвана и висела клочьями. Некоторые солдаты были ранены, их грязные бинты, пропитанные кровью, были повязаны неумелой рукой их товарищей. Пока здоровались и знакомились, солдаты поднесли и положили на траву самодельные носилки, на которых лежал Вугар. От большой потери крови он был без сознания и хрипло дышал. Ему нужно было срочно оказать помощь. Полковник подошел к председателю, указывая на носилки, спросил:

— Скажите аксакал, в деревне есть врач? Если есть, прошу вас, дайте распоряжение осмотреть нашего солдата и прикажите накормить остальных. Он сознательно сказал слово «прикажите» давая понять старику, что здесь он командует, а остальные готовы только исполнять его распоряжения. Председатель повернулся к сопровождающим:

— Скажите фельдшеру, пусть посмотрит раненного, а сами принесите, у кого, что есть дома готового покушать, в сельсовет. Потом он обратился к полковнику, — я думаю, нам есть о чем с вами поговорить, пройдемте ко мне домой.

— Аксакал, — подыскивая азербайджанские слова, начал полковник — если вы не против, то со мной пойдет вот этот парень, — он указал на Азая. Старик молча кивнул, не оглядываясь, пошел вперед.

Новость, что к Ширлану вышли вооруженные солдаты, мальчишки успели разнести по всей деревне и теперь перед каждой калиткой стояли жители, внимательно разглядывая идущих солдат.

— Азай, передай командирам групп, пусть выставят часовых на окраине деревни, а остальным бойцам привести себя в порядок и ждать дальнейших распоряжений. Он коротко отдал приказ и пошел за стариком. Тот внимательно слушал русскую речь, но переспрашивать, о чем шепчутся военные, не стал, только усмехнулся в свои пышные усы, пошел вперед, не оглядываясь. Азай бросился исполнять приказ.

В течение трех дней, начиная с 7 мая, ведя непрерывные бои с армянами, полковник почти не отдыхал, и теперь, он прикладывал большие усилия, чтоб не отстать от председателя сельсовета. Ноги были как деревянные, ему с трудом удавалось их отрывать от земли. Старик, услышав его тяжелое дыхание, пошел спокойным шагом, давая возможность догнать его. Пройдя почти всю деревню, они остановились перед красивыми воротами, за которыми стоял двухэтажный дом, с застекленной верандой, из гальки и речных булыжников. Такие дома встречались повсюду в горных селениях раскинутых по ущельям Карабаха, куда он успел до боев наведаться, проверяя посты, и изучая шушинский район, для организации обороны. Перед порогом дома их нагнал Азай. Подойдя к полковнику, он наклонился к нему и коротко стал докладывать,

— Вернулся Босс, раненый, один его солдат погиб, второй тоже ранен, — он помолчал, а потом добавил, — Вугар скончался.

— Тело погибшего смогли вынести или оставили в лесу? — тоже шепотом спросил он у Азая.

— Босс говорит, что пришлось сбросить в ущелье, чтобы армянское зверье не надругалось над трупом — он на секунду замялся, глядя, как забегали жевалки на скулах полковника.

— Я сказал, чтобы Вугара похоронили на деревенском кладбище, а Босса отправил к фельдшеру на перевязку.

Полковник в ответ кивнул головой, давая понять ему, что разговор закончен. В доме их уже ждали, кто — то успел сообщить по беспроводному телеграфу о том, что к ним идут гости. На столе стояли стаканы для чая, в блюдечках несколько сортов варения, посреди большого стола возвышалась ваза со сладостями, орешками и сушеным изюмом.

Из комнаты вышла миловидная женщина, немного полноватая, как многие в ее возрасте, повязанная красивым шелковым платком и пригласила к столу. Перед тем, как пройти в комнату, помыли руки в рукомойнике, висячем на столбе у дверей. На веранде, женщины хлопотали у стола покрытого свежей скатертью.

Разлив чай по стаканчикам, хозяйка пожелала мужчинам приятного аппетита и вышла. Обычай не позволял мусульманским женщинам присутствовать там, где сидели чужие люди. Взяв свой стаканчик двумя пальцами, полковник сделал пару глотков ароматного чая, обратив внимание, что руки мелко дрожат от волнения, Глоток чая напомнил ему, как они голодны. Последние дни жили впроголодь, питаясь, чем придется. Полковник усилием воли, сдержал острое желание, чтобы не схватить со стола аппетитный кусочек пахлавы. Все молчали.

Хозяин, отпив несколько глотков крепкого чая, отодвинул свой стакан.

— Вы не стесняйтесь, берите сладости, — он посмотрел на своих гостей, не называя их по имени, хотя при знакомстве старик дважды переспросил полковника, как того зовут, странное имя военного было редким в этих краях. Поблагодарив старика, полковник взял небольшой кусочек пахлавы и положил в рот, наслаждаясь ароматом и вкусом. Запил глотком чая и стал медленно пережевывать сладость. Краешком глаза он следил за стариком и видел, что тот напрягает свои мысли, раздумывая над чем-то для него очень важным.

— Ты старик, не знаешь, как обращаться к нам, вот в чем проблема твоя, — догадался полковник. Назвать человека в погонах, даже если он младше тебя на несколько лет или десяток лет, просто по имени, в горах не принято. Надо говорит после имени или «муаллим», или « начальник».

Всех, кто носит погоны, будь то милиционер или военный, всех называют просто — ряис (начальник). Так было заведено с давних пор, после перехода Карабаха под юрисдикцию царского правительства. Из военных назначались губернаторы, городская власть и на все должности, связанные со сбором дани с местной знати.

Карам-киши выдержал паузу и глубоко вздохнув, собравшись с духом, приступил к вопросам, которые у него рвались наружу, с тех пор как он увидел солдат, спускавшихся в деревню.

— Значит, Шушу оставили этим варварам — начал старик хриплым голосом, стараясь сдержать нахлынувшую злость. Я уже как дня три отправил своих людей в город, но до сих пор от них нет никаких вестей.

Всю ночь с 7 на 8 мая вся деревня слышала артиллерийские раскаты, думали, что идет очередной обстрел города, но не больше. Потом через Ширлан хлынул поток беженцев из Хальфяли и Кайбалы, которые рассказывали всякие небылицы. Одни говорили, что в Баку Шушу продали армянам, и что его население добровольно, еще накануне наступления армян, покинуло город. Тех, кто не хотел оставить город, добили армяне, которые, как саранча, налетели с трех сторон. Говорили, что наша армия, завидев их бросила посты и разбежалась вместе со своими командирами. Старик отпил глоток из своего стакана. Он очень волновался, что можно было видеть по его трясущимся рукам и потускневшему взгляду. Он сделал над собой усилие и добавил:

— Так продолжалось два дня, а потом поток с дальних деревень схлынул, пошли беженцы из Шуши, — старик потянулся за чайником и стал разливать остатки чая по стаканам. Он сделал еще глоток из своего стаканчика.

— Сначала мы верили им, но потом, когда увидели отступающих солдат и послушали их рассказы, то поняли, что многие люди говорят неправду, чтобы оправдать свою трусость. Нам старикам с трудом удалось успокоить своих сельчан, которые готовы были двинуться вслед за шушинскими беженцами. Чтобы разрядить обстановку в селе, я послал своего сына и племянника в город узнать правду, но они пока, не вернулись, — старик сказал именно «пока», так как не мог поверить в худшее, что могло произойти с его родными.

Полковник и Азай заметили, каких усилий стоит старику, его спокойствие, хотя голос дрожал, когда он раскрыл имена посланных им людей, которые пропали без вести. Не буду от вас, дети мои, скрывать, — старик явно затруднялся найти подходящее слово, для обращения к военным, — что в нашей деревне тоже нашлись те, кто с первыми выстрелами в горах, вывезли своих родных и близких. В деревне остались только те, у кого нет денег, заплатить за трактор с прицепом, тем более за большую машину. Другой транспорт, в сторону Лачина не пройдет. Карам-киши замолчал. Молчали и полковник с Азаем. Прошло немало времени, пока старик заговорил снова:

— В деревне около 500 человек, в основном старики и женщины. Есть и мужики, но у них в доме по пять-шесть маленьких детей, и поэтому они не ушли в добровольцы. Есть несколько лошадей и мулов, еще десятка полтора ишаков, — он перевел дыхание,

— Это, я говорю вам для того, чтобы вы могли продумать, как нам всем быть. Хотя вы пока молчите и не сказали с какой целью пришли сюда, но по вашему виду все и так понятно. Пришли вы сюда не по дороге, а значит, пришлось пробиваться через армянские заслоны. Два дня мы слышали стрельбу и разрывы гранат в горах, но не со стороны Шуши, а сзади нашей деревни. Карам-киши замолчал, и внимательно посмотрел на полковника, давая тому понять, что теперь он ждет от него объяснений.

Азай, спросив разрешение говорить, обратился к старосте села. — Скажите аксакал, вы ведь должны были видеть, что через ваше село, начиная с 4 мая, по ночам выходят из Шуши те, кто имел возможность, почему не сообщили начальнику полиции?

— О чем ты, сынок, говоришь, кому я мог сказать, если сам Байрамов еще 3 мая на своей Ниве проехал через село. В машине, как мне сказали, была и его семья. Да и заместитель главы района Эльхан — муаллим звонил мне 6 мая, приглашал на совещание прибывшего из Баку нового командира, так он предупредил, что Бахманов выехал в Баку и неизвестно приедет или нет. А ты говоришь, сынок «надо было». А ведь я тебя знаю, Азай, — старик повернулся к нему всем корпусом, — так тебя называют твои родители? Все смотрю на тебя, а не мог вспомнить, откуда ты, пока сам не заговорил. Он, погладил свою бороду и пышные усы,

— Ты из деревни Малыбяйли, так ведь? — задал он вопрос Азаю.

— Да правильно, я из Малыбяйли, Азай сын Гусейн — киши. — вы должны его знать.

— А как же, — обрадовался старик, что не ошибся, — мы с твоим отцом еще в партию вместе вступали, да и потом на собраниях часто воевали с армянами, когда они поднимали разные провокационные вопросы, откуда, мол взялись в Карабахе азербайджанцы. Настроение старика немного улучшилось, видно было, что воспоминания доставляют ему радость. Улучив момент, полковник попросил разрешение говорить.

— Карам-киши, подбирая азербайджанские слова, начал полковник, — если можете, простите, но мне тяжело говорить на родном языке. Так как почти двадцатьпять лет я прожил вдали от Родины. Если вы не против, я буду говорить по-русски, и если вам что-то будет непонятно, то вот — полковник показал на Азая, — он вам переведет.

— Да, говори сынок, — старик так и не обратился к полковнику — со словом «Ряис»

— Я почти все понимаю, когда говорят по-русски. Раньше, при Советах, часто ездил на всякие съезды и симпозиумы в Баку и Ханкенди. Да и учился когда-то в партшколе, — старик грустно вздохнул, — вот такие вот дела мои дорогие, — он усмехнулся, — было время.

— Итак, — начал полковник, вы почти все уже знаете, — действительно город Шуша оставлен, не только жителями, но и последними защитниками, те которых вы видели сегодня, вышли оттуда. Но не об этом речь, — как получилось и кто виноват, рассудит нас время. Сейчас главное, организовать вывод отсюда людей. Армяне блокировали дорогу на Лачин и теперь окружают оставшиеся деревни, не атакуя их, стараясь взять в кольцо, окружить. Сами же, с основными силами продвигаются на Лачин.

Есть мнение, что они хотят захватить, как можно больше пленных, уничтожить жителей, так, как они сделали с городом Ходжалы. О вас и вашей деревне мы узнали случайно, когда выходили из города, через Зараслы. Там нам повстречались жители из Косалар, вот они и рассказали про вашу деревню. Пока пробивались к вам, убедились в правоте своих предположений. Деревня Сяфиханлар, окружена, теперь армянские отряды перекрывают дорогу вашим людям. Решение одно, надо выходить только по дороге, ведущей через гору Сары-Баба, другого выхода нет. Все подступы к деревне блокированы отрядами армянских боевиков. Нам не раз пришлось пробиваться через их заслоны. Да и вы сами, могли заметить, в каком состоянии наши солдаты. Так что времени нет, надо собирать людей и решать, как их спасти. Пока говорил полковник, Карам киши хмурил густые брови и поглаживал бороду. Мы должны выдвинуться в ночь, так что времени осталось в обрез. Вы соберите людей и расскажите им все, что вы здесь услышали, — и еще, — полковник сделал паузу, — надо предупредить чтобы каждая семья взяла только самое необходимое. Дорогу на Сары-Баба вы знаете лучше нас, тем более в горах выпал снег. Идти придется, неся все имущество и детей на руках. Он подвинул к себе остывший чай и стал медленно отпивать. В комнате наступила тишина. Каждый сидящий обдумывал только что услышанное и молчал. В это время дверь открылась и вошла жена Карам киши.

— А киши, — с порога она обратилась к мужу — ты так и будешь морить голодом гостей или прикажешь нам накрывать на стол, а то все остывает, пока вы тут разговариваете. Не дожидаясь ответа старика, она стала расставлять на столе тарелки и приборы. Ей помогали две девушки, то ли ее невестки, то ли дочери. Старик молчал, глядя, как накрывается стол для трапезы. Потом, собравшись с мыслями, он заявил: — Вы тут перекусите, что послал АЛЛАХ, а мне надо потолковать с мужиками, да отдать кое какие распоряжения. Так что вы, тут пока без меня, — он не договорил, быстро поднявшись из-за стола, вышел из комнаты. Полковник взглянул на Азая: — Что будем делать, не удобно же сидеть тут без хозяина.

— Все нормально командир, если на столе появился хлеб, то надо его отведать, чтобы не обидеть хозяев, — сказал он и первым потянулся за хлебом. Девочка лет семнадцати или больше, внесла и поставила кастрюлю с ароматно пахнущим варевом. Азай поблагодарил ее, открыв крышку, вдохнул аромат пищи. Командир будем жить, это настоящий бозбаш. Давайте вашу тарелку, — он взял черпак и стал разливать суп по тарелкам. Проведя черпаком по дну кастрюли, он извлек большой кусок мяса и положил на тарелку полковника. Голод давал о себе знать, и им пришлось на минуту забыть все невзгоды последних дней.

— Как говорят у нас в Одессе, — полковник вспомнил своего командира самоходного артдивизиона подполковника Фешбейна, коренного одесского еврея, который знал уйму одесских поговорок и анекдотов, — что бы я так жил, — закончил он фразу, и не дожидаясь рукоплесканий со стороны Азая, накинулся на еду. Понадобилось несколько минут, чтобы они опустошили кастрюлю супа, прежде чем вошла хозяйка и принесла нарезанный сыр и зелень. Она с удивлением посмотрела на пустые тарелки и кастрюлю, покачала головой и что-то шепча, вышла из комнаты.

— Она не представляет, как можно так быстро проглотить все, что она, наверное, наготовила на всю семью — сказал полковник и посмотрел на Азая.

— Они простят нас, командир, не переживайте. Тем более не известно придется нам еще раз отведать домашней пищи, — с какой то грустью в голосе сказал он. Полковник ничего не ответил на это, но в душе он был полностью согласен, со своим товарищем. Они поднялись из-за стола, взяв свое оружие, вышли из комнаты.

На пороге дома стояла хозяйка и ее девочки, которые укладывали пожитки на расстеленное одеяло. Стало понятно, Карам-киши успел распорядиться, чтобы готовились к эвакуации и вот теперь в доме шли приготовления.

Увидев военных, жена хозяина дома не выдержала и бросилась к ним, причитая:

— Это что же такое твориться, всю жизнь мы наживали добро, строились, обживались, а теперь, что вот так все бросим, оставим нажитое этим проклятым айкам? Она говорила, а из глаз по щекам катились крупные капли слез. Женщина подошла близко к полковнику, прося его ответить, почему такая несправедливость? Почему правительство из Баку молчит, когда горит родная земля и люди вынуждены уходить из своих домов, спасаясь бегством.

Что он мог ответить этой простой женщине, если ему самому было непонятно. Как могло такое произойти? Колыбель азербайджанской культуры и гордость народа — город Шуша оставили в развалинах. Из Баку помощь так и не пришла. Полковник со своими отрядами, сдерживал двое суток превосходящих в силе наступающих армян и их наемников, как саранча, налетевших на город со всех сторон, в надежде, что помощь все-таки придет, но все было напрасно.

Отчаявшись и придя на телевизионную студию, он в прямом эфире обратился ко всем, кто его слушал с просьбой прийти на помощь. Так и не дождавшись ее, он вынужден был покинуть горящий город, когда защитников осталось всего 32 бойца. Это было тогда, а теперь их уже 24 человека, после гибели Вугара и солдата из отряда Босса, и того меньше.

Полковник посмотрел на Азая, давая понять ему, чтобы тот, как можно спокойно рассказал этой женщине, о сложившемся положении. А сам, поблагодарив за хлеб и угощения хозяйку, забросил свой рюкзак за спину, открыл ворота и вышел со двора. Впереди его ждало много дел, и он не мог больше терять ни минуты.

Проходя по улице, было видно, как во всех дворах суетится народ, собираясь в дорогу. Местный пастух сгонял в стадо оставшуюся скотину, вывести из деревни. По улицам бегал, суетился народ. Полковник направился к зданию сельсовета. Возле управления уже собралось почти все мужское население деревни, и шумно обсуждали сложившуюся обстановку. Тут же был и весь его отряд.

Увидев своего командира, бойцы в спешке побросали недокуренные сигареты и стали строиться по группам. Вперед вышел старший лейтенант Низами Алиев. Подав команду «смирно» он приблизился к полковнику.

— Группы для выполнения задания готовы! — коротко доложил он и, сделав шаг в сторону, пропустил полковника вперед. Подойдя к строю, он внимательно стал всматриваться в лица своих боевых товарищей. Раненные солдаты были перевязаны свежими бинтами, это постарался местный фельдшер. Повязки сверкали белизной на фоне грязного и поношенного обмундирования бойцов.

Подав команду «вольно», он подозвал командиров групп. Подошли Низами, Тябрик и Босс, левая рука которого лежала на косынке, перекинутой через его могучую шею.

— Как ты? — спросил полковник, у Босса? Бледное лицо его указывало на то, что он потерял много крови, но усилием воли держался и старался скрыть свое состояние.

— Голова кружится, — не стал он хорохориться, — и немного тошнит. Врач говорит, что пуля прошла на вылет, не задев кость, так что воевать, еще могу, командир. Полковник подошел к нему поближе и, протянув руку, сказал:

— Спасибо тебе солдат, ты дал нам всем возможность прорваться, когда увел засаду от группы. За мужество твое не пожалею никакой награды, — помолчал, глядя в глаза солдату и добавил, — если останемся живыми. Он обнял его и крепко поцеловал в небритую щеку.

— А теперь доложите, что сделано. Начнем с тебя Низами.

— Всех солдат покормили. Вугара похоронили, местный мулла, сделал все, как полагается. Высланные в сторону Шуши разведчики вернулись и доложили, что в районе Халфялинского моста обнаружено скопление бронетехники противника. Дорога на Сары Баба-даг размыта дождями, но пройти можно. Из 21 человека в строю, ранены 5 бойцов.

— Итак, мужики запоминайте и передайте остальным,

— Наше дело — перекрыть тропу к опасным местам и направить людей по нужному маршруту, пойдут они за нами или нет, увидим, а пока группам приготовиться к движению. Я к председателю, — полковник снял и передал свой рюкзак Тябрику, а сам, перекинув автомат за спину, пошел к дому, где толпился народ.

Его догнал Азай. Подходя к стоящим мужикам, он услышал, как те не стесняясь, ругали руководство в Баку. Кто-то из толпы хриплым голосом призывал, наконец, вызвать из Нахичевани Гейдара Алиева, чтобы он вернулся к руководству страны и спас народ от надвигающейся катастрофы. Проталкиваясь через толпу, они вошли в здание, на дверях которого висела табличка «Ширланский сельский совет».

В комнате было шумно и накурено так, что можно было вешать топор. Увидев вошедших военных, из-за стола поднялся Карам-киши и пошел к ним навстречу.

— Вот наш командир пришел, — громко сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Шум постепенно стих. Десятки пар глаз внимательно рассматривали военных. Полковник прошел к столу, снял автомат и положил его на стол. Он делал это не торопясь, давая возможность присутствующим осознать, что теперь тут командовать будет он, а их дело слушать и подчиняться.

— Я надеюсь все вы осознаете ту опасность, о которой вам рассказал Карам киши, — он обвел всех своим колючим взглядом. Так что я не буду больше на этом останавливаться. Жизнь ваших близких и родных теперь зависит от вас. Сейчас вы пойдете домой, заберете самое ценное и через час выходите на окраину села, на дорогу, ведущую в сторону Лачина через гору Сары-Баба. У кого есть дома оружие, которое может нам пригодиться, взять в первую очередь. Скотину пусть гонит ваш пастух. Лошадей и ослов в деревне не оставлять. Мои солдаты пойдут первыми, и будут охранять жителей от всяких внезапностей. Времени у нас мало. Так что вопросов не задавать. Карам-киши, я вам говорил, что нам нужны проводники из местных пастухов, я надеюсь такие есть у вас?

Услышав свое имя, старик вышел вперед.

— Да есть, вот Мамед-киши и Юсиф пойдут с вами, как проводники.

— Тогда я прошу этих товарищей остаться, а остальным по домам. Мы будем вас ждать на окраине. Полковник подозвал Азая и, чтобы все слышали, громко сказал:

— Передай командирам групп, пусть строят солдат, мы начинаем движение через полчаса, — потом помолчал и добавил, — никого ждать не будем, кому дорога жизнь пусть поторопятся. Услышав приказ командира, все заспешили к выходу. В комнате остались проводники и аксакал села.

Сухощавый старик и юноша лет пятнадцати, переминаясь с ноги на ногу, внимательно смотрели на полковника в ожидании его распоряжений. Подойдя к ним, он обменялся с ними рукопожатием и спросил;

— Скажите Мамед киши, сколько пригодных дорог, чтоб могли пройти люди до Сары-Баба-дага, мне надо отметить их на карте?

Проводник прокашлялся, и хрипловатым прокуренным голосом начал перечислять дороги и тропы, называя их местными названиями. Сначала полковник старался отыскать эти названия на карте, но, убедившись в бесполезности своих намерений, остановил проводника.

— Извини меня Киши, подожди немного. Он повернулся к, Азаю, — объясни ему мою просьбу, а то я никак не могу наметить маршрут. Пусть он называет приметы, может быть, так мы сможем отметить дорогу. Прошло еще почти полчаса пока им удалось уточнить все вопросы, и закончив совещание, они вышли к ожидавшим их группам.

Наступали сумерки, надо было торопиться.

— Низами — позвал полковник старшего лейтенанта, — Мамед-киши пойдет с твоими бойцами.

–Тябрик, — тот, услышав свое имя, ответил — Я!

— Вот этот, — он указал на юношу, пойдет с твоей группой, вы дозор справа от основной дороги.

— Азай, давай команду на выход.

Взвалив рюкзаки и узлы, солдаты начали движение, рассчитывая подняться повыше и там отыскать дорогу, по которой чабаны гоняли стада на пастбища. Полковник, Азай и несколько оставшихся солдат пошли на окраину деревне, где уже собирался народ в ожидании начала движения. Вдоль дороги стояли нагруженные лошади, на которых восседали старушки, маленькие труженики гор ослики, опустив голову, ждали своей участи.

Женщины шумно кричали на малышей, бегающих между деревьями и играющими в войну. Мужчины жадно дымили сигаретами, столпившись вокруг Карам-киши. Глядя на такую картину, полковнику невольно вспомнились жуткие картины хроники войны 1941 года. История повторялась, сделав свой виток. Колонна, услышав команду, тронулась в путь.

Сотни пар ног месили грязь на дороге, все дальше и дальше уходя от родных мест, не представляя себе, куда они идут и дойдут ли, или останутся лежать на сырой земле в горах, навечно.

Только ВСЕВЫШНИЙ АЛЛАХ знал об участи этих несчастных, ибо ОН сам породил и определил их судьбу на этой земле, называемой Карабах — Черный сад.

Колонна шла уже часов пять или больше, поднимаясь все выше и выше, когда на встречу к группе полковника вышли посланные вперед разведчики. Погода стала резко меняться. Пошел редкий дождь, надо было думать, как укрыть женщин и детей. Светало.

Объявили привал, чтобы дать возможность людям передохнуть, а самим обсудить сложившуюся обстановку. Было пасмурно, дождь моросил, но редкие капли его стали крупнее. И вдруг пошел снег, тяжелый мокрый, очень неприятный снег. Стало холодно и мерзко.

Подошел председатель Ширлана Карам-киши. Его брезентовый с капюшоном плащ насквозь уже промок, сапоги распухли от влаги, и видно было, что он с трудом переставляет ноги. Старший группы разведчиков лейтенант Низами, посмотрел на полковника, глазами спрашивая разрешение говорить ему при посторонних или нет. Получив одобрительный кивок от командира, он неторопливо стал докладывать.

— Прошли почти до самого перевала, армян там пока нет, но когда спускались вниз, увидели группу, человек так двадцать. Наверняка армяне, идут параллельным маршрутом. Ясно одно, что идут именно к перевалу, так что, командир, надо торопиться, если хотим добраться первыми.

Слушая разведчика, Карам киши все хмурился, и видно было, что он хочет что-то сказать. Полковник повернулся к нему:

— Аксакал, что хотите сказать, прошу вас, мы должны решить, что делать, учитывая состояние людей.

— Знаешь сынок, — председатель посмотрел на полковника, — я старый человек и смерти давно не боюсь, я много видел в этой жизни. Вырастил детей и понянчил даже внуков. А что еще можно в моем положении желать от ВСЕВЫШНЕГО. Народ выбрал меня своим аксакалом, и теперь, я отвечаю за каждого из них перед АЛЛАХОМ. Это я говорю, чтобы вы меня поняли правильно.

Карам киши, как все старики-горцы, не спешил высказывать свои сокровенные мысли, говорил так, чтобы слушающие сами догадывались, о чем пойдет речь ниже. Полковнику не терпелось узнать, зачем к ним пришел этот старик, но он сдерживал себя, не решаясь прервать аксакала, тем самым нанести тому глубокую на слове обиду. На Кавказе пожилые люди пользуются особым статусом, им нельзя перечить, прерывать их разговор, тем более, торопить высказаться. Можно не только получить от них замечание, но и своей невоспитанностью опозорить свой род, своих родителей. Зная это, все терпеливо молчали, давая старику высказаться. Тот помолчал минуту и, собравшись мыслями, изрек:

— Не буду от вас скрывать, дети мои, — Карам — киши, обвел всех взглядом, — состояние людей близко к отчаянию, многие идут из последних сил. И если мы не дадим людям отдохнуть, может произойти страшное несчастье.

При этих словах старика все замерли.

— Говорите, — полковник не выдержал, показывая рукой на своих стоящих бойцов, сказал:

— Мы должны знать все, что твориться среди людей, идущих вместе с вами.

— Командир, — старик впервые назвал так полковника, — у женщин на руках от холода умирают дети, но они несут их, не решаясь оставить на снегу. Боюсь, как бы они в отчаянии не пошли на самоубийства, бросившись со скалы. Две молодые соседки, взявшись за руки, так бы сделали, если бы мы вовремя не остановили их. Те дети, которые вначале шли сами, теперь садятся на снег и не могут подняться самостоятельно.

При этих словах из глаз скатились две слезинки, оставляя бороздки на изможденном старческом лице. Старик рукавом старенького плаща смахнул их, но две другие уже катились вниз.

— И еще, — старик сделал паузу, стараясь унять дрожь в голосе. Глубоко вздохнул, а потом продолжил, — лошадей наших, которые везли старух, кто-то увел, сбросив старушек под скалой.

Мерзавцы, сказали им, что это ты, командир, приказал так сделать, Якобы лошади вам нужны для разведчиков. Народ требует, чтобы вы вернули лошадей, потому что на руках нам стариков не вынести. Родственники тех старух, грозятся покончить собой.

Услышанное ввело в шок стоящих бойцов, в это невозможно было поверить, но уверенность, с которой говорил старик, не оставляла сомнений, что так может произойти, ведь он знал своих сельчан лучше всех. Надо было срочно что-то предпринимать.

— Низами, сколько еще до перевала, — спросил полковник разведчика для того, чтоб решить, как поступить в этой сложной обстановке. Он брал паузу, задавая вопрос лейтенанту, хотя сам прекрасно знал ответ.

— Еще километров пятнадцать, если пойдем по этой дороге, через пол километра, есть небольшая пещера и укрытие. Там можно переждать снег и отдохнуть, а ночью снова двинуться в путь. Услышав про пещеру, его прервал Карам — киши.

— Я знаю одного чабана, который знает туда короткую дорогу, я сейчас. Он там с детьми идет, — Карам-киши быстро пошел к людям, сидящим невдалеке и прятавшимся от дождя под одеялами.

— Вот это дела, — вслух проговорил Видади из Сумгаита, ни к кому не обращаясь. Мы, можно сказать, трое суток после Шуши пробивались к ним, ребят таких хороших уложили, чтобы спасти их, а теперь выходит, что мы сами ведем людей на верную гибель, да?

— Азай, — крикнул полковник, пытаясь глазами отыскать Малыбяйлинского бойца, — пройдись по колонне и подробно расспроси сельчан о тех мерзавцах, постарайся успокоить их и скажи, что это не мы приказали, а подлецы использовали наше имя. Только прошу тебя, как-нибудь узнай имена тех сволочей.

— Видади, — полковник позвал Рустамова, из Джейранбатанских ребят, — отбери человек пять-шесть, только тех, кто сможет помочь несчастным и нести их. Вещи оставьте, возьмите только оружие. И еще, найди Босса и пришли его ко мне. Новость о пропавших лошадях потрясла всех бойцов.

Пока курили, слушая разведчиков, подошли председатель и пастух, одетый в дождевик, на голове которого, как вершина Кечал-дага, восседала огромная лохматая овечья папаха. Пастух протянул руку для пожатия и коротко представился, — я Мамед-киши. Сядир, по нашему — председатель, сказал, что вы хотели меня видеть, — он внимательно разглядывал собравшихся.

— Да аксакал, — это я вас звал. Вы говорят, знаете короткую дорогу к пещерам, где можно укрыться от снега и переждать непогоду, так ведь?.

— Да, сынок. Мы чабаны, когда гоняли скот на яйлах, то часто ночевали там.

— Тогда прошу вас, пойдете вместе вот с этими ребятами и проверьте пещеры, нет ли там противника. А мы будем двигаться за вами. Если все нормально, то Низами, пошлешь связного. Понял?

— Так точно, сделаем, командир. Низами позвал чабана, и они растворились в темноте. Карам — киши вернулся к жителя, чтобы рассказать им о принятом решении.

Группы с полковником, соблюдая дистанцию, цепочкой пошли вслед за дозорными. Лес неузнаваемо изменился. Как в заколдованном царстве, где не осталось ничего живого. Вид деревьев, опустивших свои ветки, был весьма скучен. Валил снег. Много снега. На кронах лежали белые тяжелые шапки снега. Все вокруг побелело, снег уже не успевал таять. Он, склонив ветки, шуршал, сваливаясь вниз. Мокрый снег становился опаснее всех врагов, которые рыскали по лесам и долинам, отыскивая свои жертвы. Это сочетание зеленого и белого в природе, майский снегопад на лапниках елей, казался сказкой, но холод стоял как зимой. При выдохе изо рта шел пар и это в начале мая.

Прошло еще часа два, когда они повстречали разведчиков, высланных Алиевым. По скользкой тропинке поднялись к скале, на склоне которой зияло огромное отверстие пещеры.

— Командирам групп, от пещеры на расстоянии 300 метров выставить охранение, остальным отдыхать, — отдал он распоряжение.

— Тябрик, найди и нам укрытие, — приказал полковник, а сам, спустившись на дорогу, присел возле одинокого дерева. Вынул сигарету, прикурил, жадно вдыхая горький дым. Ноги гудели. Пальцы, державшие сигарету, подрагивали. Он снял головной убор, подставляя голову под крупные снежные хлопья, рукой смахивал их на лицо и смывал пот.

Подошел Тябрик и сказал, что место подобрано, можно пойти, отдохнуть. Вместе с бойцом они поднялись в гору, там под огромной пихтой его дожидались солдаты. Оглядев место бивака, он сказал;

— Все. Отдыхаем здесь, — он обвел взглядом присутствующих.

Разложили небольшой костер. Натянули тент из плащ-палатки.

— Не было печали, — тихо сказал Азай, возникнув откуда-то из темноты, — все дороги замело. Тропинки стали подмораживаться, идти очень тяжело.

Полковник поднял на него глаза, — откуда ты?

— Я посты проверил, — командир, как бы извиняясь, сказал он и опустился рядом, на валежник. Он взял из костра горящую ветку и поднес к часам на руке.

— Сколько?

— Пятый час утра. Вы бы отдохнули, товарищ полковник?

— Да не могу заснуть, Азай, будет мне вечный сон, если людей поморожу да вас погублю. Может надо было спуститься к дороге на Лачин, да пробиваться к своим, а я вас в горы потянул.

— Будет мне вечный сон, — полковник с тоской в голосе, повторил, то, что не давало ему успокоиться.

Тем более, сейчас, когда Низами, после разговора с пастухом и председателем, отвел его в сторону и рассказал, что ребята из разведгруппы, по дороге видели, как двое мужиков хоронили своих замерзших детей прямо в снегу, а над могилой рыдали их матери собственноручно исцарапанными с горя лицами.

Он поднялся и выбрался из палатки, развел туда–сюда руками, отгоняя усталость.

— Скоро светать начнет, — он посмотрел на небо, — надо сразу поднимать людей и идти. Неизвестно сколько он будет валить, этот снег.

Ночь стала свертываться на покой, уступая свое место приближающему рассвету. Полковник поднял своих солдат и двинулся к перевалу.

Пошли краем леса, не выходя на тропинку, где снега было больше. Ноги скользили. С рассветом немного потеплело, подул ветерок и неожиданно пригнал в горы грозовую тучу. В чреве низких и черных облаков прогрохотало, и вдруг полил такой дождь, что казалось, горы и леса обиделись на тех, кто бросал их и уходил, оставляя на поруганье врагам леса, горы и землю, что столетиями кормила их, дарила счастье и радость жить в этом сказочном мире.

Шел проливной дождь.

Отряды шли по расползающейся глине вниз — вверх, с увала на увал, молчаливые и злые, занятые только одной мыслью: — «Дойти до перевала». Стрелки часов приближались к трем часам полудня, нужно было сделать привал. Они выбрали место под нависшей скалой и остановились.

Полковник сел на большой камень прямо под дождем. Подозвав Азая, показал ему место рядом с собой.

Раскрыв командирскую сумку, развернул ее. В планшете, под непромокаемой слюдой, была сложена рабочая карта. Положил ее на колени и стал изучать местность, комментируя свои мысли вслух.

— Давай, Азай, разберемся. Вот, впереди перевал, справа от перевала дорога идущая на Лачин и дорога на Карагяф. Мне кажется, что армяне, которых видели разведчики, шли именно вот на эту гору, — полковник ткнул веточкой в квадрат карты, — откуда можно контролировать все подходы и сам перевал. Согласен? Азай не успел ответить. Подошел Босс, с ним несколько солдат, все были мокрые, с посиневшими губами.

— Я думаю, — полковник обвел взглядом своих бойцов, — нам надо разделиться на две группы. До подхода людей надо оседлать эти вершины и удерживать их до того момента, пока жители всех деревень не пройдут через перевал.

— Одну группу поведу сам вот на эту вершину, — полковник снова указал точку на карте. Вторую группу поведешь ты, — он посмотрел на Азая. Увидев его немой вопрос, повторил, — Да, ты, а разведгруппа Низами Алиева будет сопровождать жителей и доведет их до Лачина.

Старший лейтенант Алиев словно ждал услышать свою фамилию, появился из-за деревьев. За ним шел солдат в лохматой овечьей шапке и вел под уздцы лошадь, на которой восседала женщина, укутанная в разные лохмотья. Стоящие бойцы внимательно рассматривали пришельцев.

— Командир, армяне идут по пятам — выпалил Низами, смахивая струйки то ли пота, то ли капельки дождя с почерневшего за последние дни молодого лица.

— А где твоя группа, — перебил его полковник? Низами оглянулся назад и показал на гору. — Вот на ту сторону посмотрите, с двумя большими соснами — он указал на противоположную сторону от места, где они стояли. А вот этих — старший лейтенант сплюнул в сторону трех гражданских мужиков, привязанных к хвосту лошади, — мы поймали там, у речки, когда они хотели перейти ее в брод.

Один из них, когда увидел нас, бросился в поток, чтобы переплыть реку, но, ударившись об валун, утонул. Еще были две лошади, но поймать их не удалось, они убежали в лес. Мы торопились предупредить вас.

Это были те мерзавцы, угнавшие лошадей. Мужики стояли, понурив головы. Вид их был жалкий, но сострадания ни у кого они не вызывали.

— Что с ними будем делать? — командир, спросил подошедший Видади Рустамов?

— Судить будем, как предателей! — сквозь зубы процедил полковник. Он взял протянутый Алиевым бинокль.

— Два человека ко мне, — скомандовал он. От группы отделились два солдата. В одном из них, он узнал того самого солдата по имени Хамбала, с которым ходил в разведку.

— Ведите эти подонков вниз к жителям, никого не подпускать к ним. Ждать моей команды. Солдаты молча кивнули. Хамбала перехватил лошадь под уздцы, другой солдат, дослав патрон в патронник, взял пленных на прицел и они погнали их вниз.

Подняв к глазам бинокль, полковник осмотрел склон горы, где, по словам разведчика, были обнаружены армянские боевики. В сером от дождя пространстве мелькали неясные тени.

— Ну что же, полковник привстал с камня, — они идут, значит, пора их встретить. Всем группам собраться и через десять минут выдвинуться на указанные высоты. — Да, вот еще что, мужики, — добавил он, прежде, чем они собрались расстаться, — ни кому, ни слова, гражданские должны продолжать свой путь, не догадываясь о нашем решении.

— Тябрик, пройди вперед и найди председателя сельсовета, Карам — киши. Пусть подождет меня.

— Низами, не выпускайте хачиков из вида.

Он отдавал короткие распоряжения, стараясь, не упустить ничего из виду. Солдаты стали укладываться, взяв свои вещи, строились в группы. Азай, с деловым видом, проверял каждого бойца, отдавая распоряжения. Чувствовалось, что за последние несколько дней, солдаты стали понимать, что такое дисциплина, и понятие командир. Это радовало.

— Низами, Азай и ты Босс, договоримся так: удерживаем свои высотки до темноты. К вечеру, ровно в семь, если все пройдет благополучно, начинаем отход на перевал. Отход по выстрелу трассирующей пули в небо, если три выстрела — тогда собираемся все вместе на главной дороге к перевалу.

Полковник повернулся к бойцам, стоящим в стороне, вскинул руку к головному убору в знак приветствия. Стоящие командиры ответили тем же жестом. Пожав им руки, полковник пошел по тропинке вниз, его сопровождал Тябрик и один из бойцов его группы.

Выйдя из леса, они увидели, как толпа жителей Ширлана, пытается прорваться к пленным, ругая и нанося им самые оскорбительные ругательства. Конвоиры, вскинув автоматы, пытались сдержать напирающих жителей. Полковник, с одной стороны, Карам-киши и несколько аксакалов деревни с другой, подошли к беглецам одновременно. Увидев командира, толпа расступилась, продолжая сыпать проклятия на голову предателей.

— Пусть выйдут вперед родственники этих людей, — встав на придорожный камень, закричал полковник. Люди стали оглядываться, ища взглядом тех, кто был одного рода с мерзавцами. Карам-киши стоял рядом с полковником. Он взял его за рукав бушлата и хотел что-то сказать ему, но, увидев какой ненавистью горят его глаза, умолк на полуслове.

— Люди, чтобы прорваться к вам и спасти вас, я потерял пять молодых солдат, которые не пожалели свои жизни, ради спасения жителей Ширлана. Вот и сейчас молодые солдаты ушли вперед, чтобы остановить армянских бандитов и защитить единственную дорогу, ведущую к спасению. Я знаю, — полковник сделал паузу, глубоко вздохнул, а потом выпалил, — по пути замерзли трое ребятишек и одна старая женщина. Две девушки сорвались в пропасть, когда помогали спасать имущество своих односельчан. Горе объединило нас с вами. А вот эти — он показал на стоящих в стороне, — предали не только нас, но и своих родных и близких, память тех солдат, кто погиб ради них. Это еще не все, — полковник говорил зло, не жалея родственников предателей, кто не решался выйти вперед, но которых все прекрасно знали.

— Один из этих, нелюдей, другого слова нет для них, не пожалел даже свою родную престарелую мать, ради спасения своей крали, что сидит на лошади, он скинул мать на снег, оставив ее помирать заживо.

Народ Ширлана, решайте, как мне поступить? Они не только мерзавцы, они от имени солдат совершили подлость, обманув вас всех.

Закончив свою речь, он спрыгнул с камня.

Люди молчали, опустив головы. Женщины плакали, дети прижимались к матерям, рыдали. Стоящий в стороне старик, не скрывая своих слез, молился. Прошло несколько минут, но народ продолжал молчать.

Проталкиваясь через толпу, вперед вышла старушка. Галоши, одетые на босые ноги ее были порваны и перетянуты бечевкой, поверх изношенного тулупчика был повязан большой шерстяной платок, из-под которого в разные стороны торчали седые волосы. Она обеими руками прижимала к себе, какой то сверток. Глаза ее были мутными, казалось, что она слепа. Но старушка уверенно подошла к полковнику. Увидев ее, девушка, стоящая у лошади, издала протяжный вой и упала на колени. Бросившись на землю, она руками стала хватать камни, корни деревьев и биться головой об землю. Тело ее содрыгалось от конвульсий. Стоящий позади мужчина хотел подойти к ней, но он был привязан к хвосту лошади, и короткая веревка не позволяла ему сделать это. В отчаяние он бросился на землю и стал тоже биться головой о камень. Алая кровь залила его лицо, но он не обращал на это внимание и продолжал долбить камень так, будто хотел расколоть его на части. Старушка подняла сверток, и протянула его полковнику;

— Вот их дите, этих зверей. Они не только бросили меня, но и оставили на снегу умирать мою внучку. Она бережно опустилась на колени и стала осторожно развертывать сверток, будто боялась разбудить спящего ребенка.

Карам киши, подошел к ней и хотел остановить ее, но старушка так прикрикнула на него, что старик остановился над ней, как вкопанный.

— Не тронь мое чадо, у меня на свете больше нет никого. С этими словами она развернула последнюю тряпочку. В тряпках лежала мертвая девочка. Ручки и маленькие ножки ее были скрючены от холода. Старушка хотела подняться, но, схватившись за сердце, рухнула на землю и скончалась. Увиденная сцена, потрясла полковника, ввела в шок стоящих и наблюдавших за происходящим односельчан.

Протяжный вой из души полковника разорвал тишину леса и взметнулся под небеса, он рванулся к валяющемуся на земле мужику и одним рывком поставил его на ноги.

— Смотри сволочь, и запоминай это последнее, что ты увидишь на этой земле.

— Тябрик — позвал он порученца, — привязать всех этих мерзавцев к стволам деревьев и побыстрей. Тот хотел что-то спросил, но полковник определил его.

— Да и эту сучку тоже. Солдат бросился выполнять приказ.

И пусть ВСЕВЫШНИЙ АЛЛАХ, рассудит меня. Если АЛЛАХУ угодно — то ОН спасет их.

Полковник повернулся и пошел вниз к реке, которая шумела в низу в ущелье. Проходя мимо Карам-киши, он взмахом руки велел тому следовать за ним.

Река в ущелье после последних дождей переполнилась, стала страшной. Она несла в мутных своих водах куски, вырванного из земли дерна, стволы и корни деревьев. Огромные валуны она катила, как маленькие камешки, перекатывая их в низине. Все кругом гремело, как на поле боя. Вал грязной воды и камней обрушился на лес, река вскипела, уровень ее быстро поднимался. Трещали, ломались ветки дуба, грабов и тополя. Ущелье ревело, селевой поток катился вниз навстречу реке, сшибаясь с ней, создавал такой рев, что казалось, это горы Карабаха пытаются остановить бегство людей, тысячелетиями живших здесь, моля их остаться.

Полковник подошел к старосте села, чтобы обсудить с ним сложившуюся ситуацию, и передать последние сообщения разведчиков. Несколько стариков стояли в стороне и молча наблюдали за потоком бурной реки.

Аксакал, увидев приближающегося полковника, сам повернулся к нему, показывая на реку, с грустью сказал:

— Вот видишь, командир, даже земля делает все, чтобы наш народ не покидал родные места. Как же нам быть? — в сердцах выдохнул старик.

— Я понимаю вас, аксакал, — полковник старался подобрать подходящие слова, чтобы объяснить этому повидавшему все на своем веку старику, что смерть преследует их по пятам, что она не пощадит никого, ни женщин, ни детей, ни стариков, ни мужчин, которые несут на себе своих пожилых родителей,

— Разведчики докладывают, что армяне уже заняли две господствующие высоты и вот-вот оседлают перевал и тогда… — он не договорил. Все присутствующие понимали, что перейти в брод реку подобно смерти, но другого пути не были. Смятение нарастало. Только Карам — киши все еще спокойно стоял в раздумье, остальные молча ждали решение аксакала.

Председатель совета прямо посмотрел в глаза полковнику: — что ж, придется нам всем сложить свои головы за землю нашу. Он хотел еще что-то сказать, но полковник, остановил его.

— Соберите веревки, только такие, что покрепче, у жителей. Мы постараемся переправиться на тот берег и натянуть ее для страховки, надо торопиться, аксакал, время не ждет, здесь с вами останется старший лейтенант Низами Алиев и его группа, они будут вас сопровождать до перевала.

Старик сначала не понял полковника и хотел уже спросить его, а как же он и его солдаты? Но сдержался.

— Я со своими бойцами постараюсь удержать перевал до вашего подхода, так что здесь нам придется с вами расстаться — он видел, что с каждым его словом лицо старика темнеет, глаза наливаются слезами и только силой воли тот еще пытается сдержаться.

Полковник подошел к нему и протянул руку для прощания.

— Если можете, простите меня аксакал, но предательство армян, соседей ваших, нужно смыть только их кровью, другого закона на войне нет. Хотя и нам не каждому суждено будет увидеть и дожить до рассвета.

— Но двум смертям не бывать, а одной не миновать, так кажется, говорят у нас в народе. Прости, Киши, — он впервые так назвал старика — мне пора.

Старик шагнул навстречу полковнику, обняв его, крепко поцеловал:

— Да хранит вас АЛЛАХ сынок, Пусть примет АЛЛАХ душу твоих родителей в рай.

Он отстранился от командира, повернулся и пошел к своим сельчанам, молча ожидающие его на склоне ущелья.

Подозвав Низами, полковник отдал ему последние распоряжения, о которых они уже говорили, пожал тому руку и пожелал удачи. Поправил автомат на плече и стал подниматься по крутой тропинке к группе, которая ждала его.

В воздухе незримо витала смерть, намечая свои жертвы. Она вглядывалась в лица смельчаков, которые шли навстречу коварным врагам, перекидываясь шутками, и не страшась того, что ждет их впереди.

Группа поднималась на высоту, а внизу река торжествующе бурлила. Гудела река. Воздух дрожал от ее грохота и рева, а на душе полковника, несмотря на усталость и, казалось бы, безвыходное положение, было хорошо и даже немного торжественно. Он сделал свое дело, люди будут спасены, а что будет с ним и его солдатами, было неважно. На войне солдаты должны погибать ради тех, кто доверял им в мирное время. Такова судьба всех, кто носит погоны и дает клятву Родине.

Сейчас жители перейдут реку, а там до перевала совсем немного. Еще каких-то метров пятьсот-семьсот и спуск на Лачинскую дорогу.

Надо только задержать тех кровожадных дашнаков, которые поднимаются на прилегающую к перевалу высоту.

На серпантин поднялись по единственной тропинке, которую указал им местный пастух, и куда прошла перед ними группа Азая Киримова. Из-за поворота к ним вышел невысокого роста солдат и доложил, что оставлен командиром группы для их сопровождения.

Расспросив солдата об обстановки, полковник приказал отвести его прямо к Киримову, чтобы самому разобраться, где противник и, что он делает.

За огромным валуном обросшим мхом, подстелив под себя сосновые ветки и плащ-палатку, сидел Азай и снаряжал магазин автомата патронами. Рядом с ним сидели еще трое парней, которые чистили оружие. Увидев приближающего командира, бойцы повскакали с мест. Пожав руки всем присутствующим, полковник тяжело опустился на камень.

— Ну что, мои дорогие, — осталось совсем немного, если не сказать ничего — он явно хотел подбодрить бойцов. Задача наша проста — это не умереть, а заставить тех, кто поднимается сюда, остаться тут на корм горным орлам.

Все зашевелись, было видно, что слова командира пришлись им по душе.

— Вы тут пока посидите, а мы с Азаем выберем для вас огневые точки, давай пойдем, командир, — он специально давал понять бойцам, что Киримов остается здесь в роли старшего среди них. Услышав последние слова, тот прямо посмотрел в глаза полковника и хотел уже что-то спросить, но тот, махнув рукой, стал удаляться от места их засады.

Отойдя за кусты шиповника, полковник остановился и подождал Азая.

— Теперь доложи мне, что ты хотел сказать.

— Я выслал разведчиков на встречу хачикам, — стал торопливо докладывать, вновь испеченный командир группы.

— Разведка докладывает, что со стороны Косалар подошел еще один отряд, численность около 50 человек. У них имеются и минометы, ребята сами видели.

— Час от часу не легче, — с сожалением констатировал полковник.

— Давай дальше, что ты намерен делать?

— У меня в группе одиннадцать человек, три пулемета и два гранатомета. Расположимся парами, и будем держать круговую оборону.

— Постой, так ничего не получится. Хачики будут долбить минометами, пока всех не скинут с высоты или не перебьют вас. Вот что сделаешь, гранатометчиков с помощниками расположишь на подъеме. Они первыми встретят армян. Их отход прикроют пулеметчики. Маневрируйте, затягивая противника вон в ту расщелину — полковник повернулся и показал на скалы — близнецы, выпирающие на фоне леса. Там я со своими «орлятами» встречу их, а ты сместишься вот сюда и уже отсюда ни шагу назад. Азай стоял спокойный и разглядывал место, куда показал полковник, а потом повернулся и сказал:

— Я все понял, командир, сделаем, как вы приказываете. Потом помолчал и с сожалением заметил:

— Как жаль, что вы так поздно приехали в Шушу. Нам очень не хватало ваших знаний. Эх, жизнь, жаль, что ты одна, и поздно нам исправлять свои ошибки.

— Да ты не переживай так, Азай.

— Мы еще вернемся на наши горы, на землю наших предков, это я точно тебе говорю, — он по дружески похлопал товарища по плечу.

— Интересно, где отряд Ашрафа Косаларского, они бы, ох, как помогли нам, сейчас, — с досадой в голосе сказал полковник.

Уточнив детали, предстоящего боя, они вернулись под скалу к солдатам.

Тепло, попрощавшись с остающимися на высоте бойцами, группа под командованием полковника стала подниматься в гору, где она должна была занять свои позиции. Пока выбирали огневые точки, пока готовились к встрече врагом, полковник мысленно писал письмо своим детям. Он просил их быть умненькими, слушаться маму и, конечно, кушать хорошо. Он вспоминал, как каждый раз, когда приходилось надолго уезжать из дома, по своим армейским делам, вся семья строилась в коридоре квартиры, и он говорил детям;

— Первое — немытые фрукты не есть, Второе, — Эльхан сын, остается в доме за старшего, и последнее, всем — дети хором кричали: — «слушаться маму».

Он целовал каждого в отдельности, а потом, прощаясь, пожимал руку сыну, как мужчине, который должен оберегать семью. Вот и сейчас он отчетливо увидел испуганные глаза сынишки, которому в январе месяце исполнилось всего девять лет, смотрящего на него и настороженно спрашивающего:

— Надолго ты, пап?

Грусть-тоска по близким ему людям, на мгновение затуманило сознание.

Разрыв минометного снаряда разорвал тишину гор, прошелся по ущельям и взметнулся ввысь, разнося во все стороны весть:

— Смерть пришла — спасайтесь, — вернуло полковника на грешную землю.

Горный орел, парящий в небе в эти часы, зорко осматривающий свои владения — хозяин и страж этих мест, услышав весть, стремительно вошел в пике под защиту скал, стараясь прикрыть, спасти своих орлят, стоящих на краю обрыва и разминающих свои неокрепшие крылья.

— Началось. Мысль прошила сознание, ритм сердца подскочил к предельной риску шкале. Подхватив автомат, полковник метнулся к своей огневой точке.

День прошел, будто мгновение. Мучительно болела спина. Осколок в правой ноге ныл тупой болью. Наспех намотанные бинты на рану, размотались, успели намокнуть и были темные от крови. Покалывало плечо.

Полковник поднялся на небольшой увал, огляделся. Кругом валялись трупы хачиков. Это они преследовали их вот уже трое суток, и хотели уничтожить мирных сельчан Ширлана, Косалар.

Земля вокруг подножья увала была изрыта воронками от разрывов гранат, некоторые воронки еще дымились. Смеркалось.

— Сколько сейчас? подумал полковник, привычно взглянув на левую руку, где всегда носил именные командирские часы, подаренные Главкомом ГСВГ, за умелое форсирование танкистами реки Эльба на учениях, когда он командовал батальоном в Германии.

Стекло и стрелки на часах отсутствовали. Только теперь вспомнил, как часы разбились, когда он упал за валун, отброшенный туда взрывной волной гранаты. Помятый корпус из нержавеющей стали да надпись на циферблате указывали на то, что когда-то это были командирские часы офицера Советской армии.

— Теперь вот нет ни армии, нет и часов, — с усмешкой подумал полковник, сняв ремешок с руки, зашвырнул их подальше, разрывая тем самым, все, что связывало его с прошлым, с армией, в которой он прослужил двадцать лет.

На многих трупах, лежащих там внизу, была надета форма солдат бывшей «дорогой» ему армии. На некоторых погонах, на бушлатах, красовались две желтые буквы СА. Наверно это были солдаты 366 полка, что стоял в Степанакерте и был передан вместе с техникой и личным составом дашнакам русским командованием, после развала СССР. Может быть, среди них были и те солдаты, кто сжигал дома в Ходжалах и убивал там стариков, детей и насиловал женщин? Теперь это не имело уже для полковника никакого смысла. Они получили то, что заслуживали.

Он, не спеша, спустился вниз, обогнул каменный выступ горы Сары-Баба, медленно направился к тому месту, где крутая стена сливалась с пологим склоном. Склон обрывался почти отвесной скалой, внизу зияло черное и глубокое ущелье. Там оставалась основная группа для засады и отражения наступления дашнакских отрядов.

— Сам он, после прощания с Киримовым, с двумя бойцами удерживал обходную тропу, идущую к перевалу. Одного своего солдата он отправил перед боем предупредить старшего лейтенанта Алиева, что часть бандитов, разделившись, пошла в обход перевала, намереваясь выйти в тыл к обороняющимся.

Когда завязался бой, полковник еще слышал справа от себя короткие очереди автомата другого бойца, видел, как тот умело маневрируя, перебегая от укрытия к укрытию, ведет бой, не позволяя наступающим приблизиться к перевалу. Потом полковнику уже было некогда следить за своим помощником, так как противник наседал со всех сторон, и он на время забыл про бойца.

Разрыв гранаты и боль в ноге, отвлекла его от боя. Пока делал перевязку и приходил в себя от шока и боли, лежа за скалой, не видел, что творится вокруг.

Когда солдат подскочил к нему и хотел помочь, полковник не дал ему этого сделать, приказав продолжать бой. Боец, вытащив из своего вещевого мешка ручные гранаты, стал метать их, как камни вниз, не прицеливаясь.

В какой-то момент, после очередного броска гранаты, он не опустился, а на мгновение замер, наверно, хотел посмотреть, где противник. Этого оказалось достаточно для вражеской пули. Он схватился за грудь и молча стал опускаться на колени.

Из-под его пальцев фонтанчиком брызгала алая кровь. Задрав голову, солдат в последний раз взглянул на ярко-голубое небо, где черный дым от разрыва брошенной им гранаты, наискосок прочертил эту голубизну.

Боец повернул голову в сторону полковника, губы его шевелились, но слов не было слышно. Полковник, забыв про свою раненную ногу, бросился к солдату, приподнял его голову и приблизил ухо к самым губам, стараясь расслышать, о чем тот хочет сказать, но боец уже замолчал, только стекленеющие его глаза продолжали смотреть на Карабахское голубое небо.

Кровь из его раны, просачиваясь сквозь пальцы его руки, судорожно сжимающей грудь, каплями стекала на камни и тут же застывала как лава, извергающаяся из жерла вулкана. Другая рука, безжизненно откинулась в сторону, накрыла колючий кустик, но боли солдат уже не чувствовал, в его глазах застыли слезы.

Полковник смотрел на солдата, и грудь его разрывалась от жалости и горя. Ему показалось, что этот молодой боец плакал, не успев пожить на этой сказочной красоты земле, называемой — Карабах.

Он бережно опустил голову солдата на камни, схватил автомат и, встав в полный рост, стал полосовать смертельным огнем ненавистных дашнаков, ползущих наверх, потом бросился на землю, сделав перекат и заняв позицию, продолжал бой. Он действовал так, как его учили командиры в СВУ, очередь — кувырок, снова очередь и так продолжалось до того момента, пока слух не резанула тишина.

Все было кончено.

Пороховой едкий дым пропитал все вокруг и не позволял вдохнуть полной грудью. Несмотря на прохладу, полковник был весь мокрый, как после проливного дождя. Лицо и руки были перепачканы землей и пах он гарью. Колени его дрожали от напряжения.

Шатаясь из стороны в сторону от усталости и опираясь на автомат, он пошел туда, где оставил утром группу Азая.

Пастбища, вплотную примыкающие к подножью Сары-Баба-дага, куда пастухи сгоняли овец и скот в летнее время, еще кое-где были покрыты голубым снегом, сверкающим, как северное сияние.

Он обогнул скалу и увидел Азая.

Тот сидел, на снегу, обхватив голову руками. Прямо на снегу тут же сидели и его солдаты. Подойдя ближе, полковник увидел уложенных рядышком пятерых бойцов, лица их были накрыты бушлатами. Он молча присел рядом с командиром группы.

Зачерпнув снег, он стал смывать грязь со своих рук. Он тер ладони с такой злостью, раздирал кожу в кровь, будто хотел содрать ее. Грязные комья снега отшвыривал в сторону, брал новый ком, и снова тер, пока не успокоился. Затем, вытер руки об бушлат и достал сигарету.

Молча прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек.

— Надо пойти и принести еще одного нашего брата, он лежит за увалом, — шепотом сказал полковник, ни к кому не обращаясь.

Услышав приказ, двое солдат молча, поднялись и пошли туда, куда он им указал.

— Азай надо ребят похоронить, так что ты тут командуй, прошу тебя.

Услышав свое имя, тот вздрогнул, но смолчал. Подошли Босс и Тябрик, будто чувствовали, что сейчас его нельзя оставлять одного, присели рядом.

Ночь опустилась на ущелье, окутала горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Завыл в распадке шакал, отправляясь на охоту. На небо из-за горы выплыл остренький молодой месяц, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но украсил горный пейзаж. С высоты небосвода он стал наблюдать за траурной церемонией похорон.

Когда по левую руку осталась округлая вершина горы Сары-баба, отряд полковника, похоронив своих ребят, стал спускаться вниз к дороге, по которой шли нагруженные машины из дальних селений Лачинского района. Ландшафт несколько изменился. Отдельные вершины обрывались неожиданными пропастями, начались рваные скалистые ущелья. Лес в этом районе словно подвергся насильственной экзекуции, стоял криво и косо, заваленный буреломом, камнями, упавшими ветками, оброс зеленым мхом — в общем, какой-то темный и злой с виду.

Чаще завыли шакалы, которым вечно не везет, от чего они пребывают в дурном расположении духа.

Полковнику вдруг захотелось выть, как одинокому волку в лесу и пожаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул голову, едва сдерживая рвущуюся наружу смертельную тоску, как услышал жалобный плач, откуда та из глубины ущелья. Ему показалось, что плачет ребенок, каким то тихим просящим голосом. Он рванулся всем корпусом вперед, но чьи то руки схватили его и прижали к земле. Он метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из этого плена. Вдруг очнулся и открыл глаза.

Над ним склонилось несколько врачей в белых халатах. Молоденькая медсестра плакала. Ее тихий голосок напоминал ему голосок «ангелочка.

— Все хорошо, брат, всхлипывая, говорила она, — просто я очень испугалась за вас. Вы так кричали, что все кругом сбежались. Вот и доктор. Все будет хорошо. Над полковником склонился врач в больших роговых очках.

— Что, дорогой, все воюем, да? — на чистом русском языке спросил он и, повернувшись к своим работникам, приказал:

— Немедленно в операционную, кажется пора уже! Он взял руку полковника за запястье и стал прощупывать пульс.

— Вот и хорошо. Наденька, сделайте успокоительный укол, этому «Аника — войну», — он так и сказал, «Аника», это имя резануло слух полковника, — ему надо как следует отдохнуть. Он хотел ответить « очкарику», но промолчал.

«Очкарик», похлопал его по плечу и хотел выйти из палаты, но его в дверях оттолкнула женщина вся в слезах, которая за руку держала маленькую дочку.

— Вы, кто такая? — доктор не мог сдержать своего гнева.

— Кто допустил сюда посторонних? — с возмущением обратился он к медперсоналу. Женщина, не обращая на него внимания, протолкнулась к каталке. Врач еще что-то хотел сказать, но его прервал такой знакомый и родной голос для полковника.

— Я не посторонняя здесь, — сквозь слезы выпалила женщина

— Я его жена, а эта — она указала на девочку с испуганными глазами, — моя и вот его дочь.

Врач снял свои громоздкие очки, достав носовой платок, стал протирать линзы.

— Так, вы хотите сказать, что знаете этого человека? — врач не мог подобрать слова.

— Да это полковник, мой муж, он начальник отдела оперативного планирования боевых действий в Генеральном штабе. Она взяла на руки дочку.

— Вот наш папа, он заболел и поэтому не приехал домой. Она, прижав к себе дочку, тихо плакала.

— А почему папа весь в проводах, он, что запутался в них, да? — родной голосок дочурки вернул полковника к жизни, теперь он точно знал, что все трудности позади и он будет жить ради этих милых сердцу людей.

Он хотел протянуть ей руку и дотронуться до своей любимой дочурки, но она была привязана. Почувствовав его желание, жена опустила девочку пониже, и он прикоснулся к родимой кровинке. Все в палате молчали, пораженные этой картиной.

Даже раненные солдаты сдерживали свои стоны, чтобы ненароком не нарушить тишину, воцарившуюся в палате.

Только маленькая девочка, своим миленьким голосочком, все допытывалась у плачущей матери, — почему ее папа не говорит с ней и почему чужие тети и дяди стоят вокруг него.

Через минуту, вошла та, которую звали «Наденька». Она откинула простыню, и сделала укол. Полковник почувствовал, как нега растекается по всему телу, он закрыл глаза и провалился в глубокий сон.