Скованные

Элли Раш (2024)

Я его истинная, но он об этом не знает. Мне удалось скрыть от него свой запах, но это не может длиться вечно. Когда он рядом, все внутри рвется в клочья, меня тянет к нему проклятой силой. Истинность требует быть услышанной. Он моя пара, но я не готова с этим мириться. Моя ненависть к нему сильнее притяжения. Я найду способ забыть о нем навсегда, прежде чем позволю чувствам случиться… Но что будет, если он узнает правду?

Глава 7

Ничего я не ждала сильнее биологии. Расширенный курс на полгода с наибольшим вниманием к окружающей среде и новым видам животных. Мутации изменили прежнюю картину флоры и фауны, существовавшую сотни лет назад.

Я ждала окончания лекции, чтобы лично задать миссис Гринвуд тревожащий вопрос. Она профессор, изучает мутации. Вероятность, что у нее найдется ответ, высокая.

Обещаю Нэнси догнать ее где-нибудь, и жду, когда студенты освободят кабинет. Гринвуд сосредоточенно смотрит в монитор, не обращая внимания ни на что другое.

Сжимаю и разжимаю пальцы, в попытке сбросить волнение. Не помогает, я переминаюсь с ноги на ногу, решаюсь и порывисто иду вперед. Профессор коротко смотрит на меня и возвращается к созерцанию экрана.

— Что вы хотели? — строго спрашивает она, тапая по тонкому сенсорному монитору.

Плечи ноют от напряжения. С тяжелым дыханием покусываю губу изнутри.

— Разрешите задать вопрос не по теме лекции?

Гринвуд смотрит на меня с видимым недовольством.

Непроизвольно дергаю коленом в нетерпении. Надеюсь, она не заметила.

— Спрашивайте. У вас одна минута.

Вопрос, который формулировала на протяжении полутора часов, испарился под суровым взглядом.

— Мне хотелось бы узнать… Может быть, вы порекомендуете книги про истинность?

Губы женщины изгибаются в саркастичной улыбке. Игнорирую ее эмоции, и уточняю:

— Конкретно интересует, какие существуют способы избавиться от нее.

Улыбка стирается, и губы Гринвуд вновь вытягиваются в линию. От ее взгляда по загривку пробегает холодок.

— Почему вас это интересует?

Углубляться в детали не планировала. Истинность, насколько знаю, встречается не так уж часто, чтобы распространяться о ней перед незнакомыми.

— Для общего развития, — улыбаюсь и понимаю, что вышло слегка нервно.

Гринвуд приподнимается, садится поудобнее и откидывается на высокую спинку кресла.

Для женщины за сорок она выглядит весьма неплохо, и всячески стремится это подчеркивать. Об этом прямо-таки кричит ее декольте на белой блузе.

— Истинность — химический процесс в организме, запускающий определенный набор инстинктов, — тон профессора немного смягчается.

Отрывисто киваю, соглашаясь.

— Его наверняка можно остановить. Он ведь не является необратимым?

— Вы задаете вопросы, непохожие на те, что предназначены «для общего развития», — Гринвуд покачивается на кресле и пристально наблюдает за мной.

Она ждет реакции. Опровержения или подтверждения, но точно следующее слово предстоит сказать мне.

Стискиваю лямку сумки, колено вновь дергается в неизвестном ритме.

— Просто пытаюсь понять. — Попытка ответить с легкостью почти удается. Меня явно выдает напряжение, видимое невооруженным взглядом.

— Насколько мне известно, химическая реакция, которая вас по какой-то причине интересует, необратима, — миссис Гринвуд подается вперед и складывает руки перед собой на столе.

Сердце пропускает удар. Сбивается с ритма, замедляется, не желая продолжать биться. Во рту сухо. Надежда, питающая организм живительной влагой, умирает в этот момент.

— Истинность недостаточно хорошо изучена, Шерп. Желающих от нее избавиться мне встречать не приходилось, — тон профессора приобретает азартную горячность исследователя. — Это была бы большая удача найти человек с истинностью, согласного на… эксперименты.

В ее глазах разгорается любопытство наравне с жаждой. Немного пугающей.

Никогда не мечтала стать подопытной, подвергнуть себя сознательному риску. Любой опыт над организмом, несомненно, представляет опасность. Большая удача, если в результате экспериментов я не пострадаю и при этом избавлюсь от истинности. Но… если что-то пойдет не так?

Тру занывший висок. Мысли сотнями мячиков отскакивают от черепной коробки, сталкиваются друг с другом в тесном пространстве, разбиваются.

— На эксперименты? — переспрашиваю, сдвигая брови.

Острый нос туфли под столом стучит по полу. Гринвуд сжимает и разжимает тонкие губы, щедро выделенные алой помадой.

— Истинность недостаточно хорошо изучена, Шерп, — повторяет она с улыбкой во весь рот. — Мы с вами можем совершить открытия. Только подумайте об этом. Если, конечно, не испугаетесь.

Ироничный тон и взгляд свысока отрезвляет. Решения на эмоциях часто приводят к поражению.

— Мне необходимо подумать, — заявляю уверенно, хотя и напряженно.

Фанатичный огонь буквально вырывается из глаз Гринвуд. Облизывает ресницы, достигает бровей.

Чертовски пугает.

Вновь сжимаю лямку сумки. Демонстрация страха даст очевидные преимущества профессорше.

Она медленно кивает и улыбается. Подпрыгнувшая грудь натягивает пуговицу шелковой блузы.

— Вы знаете, где меня найти.

Я в ответ растягиваю губы в фальшивой благодарности и вылетаю из кабинета, не смотря по сторонам. А стоило.

Тело срабатывает на рефлексах — выставляю руки перед столкновением. Едва не сбиваю человека и не падаю сама.

Растерянно потираю лоб и провожу по волосам, смотря на парня в черной толстовке. Капюшон, как обычно, скрывает глаза, но я отчетливо чувствую его взгляд.

— Я ненамеренно, извини.

«Хозяин» Нэнси усмехается. Он, похоже, не собирается мне мстить или как-то наказывать. Обычно столичные именно так поступают.

— В себе интереснее?

Скам, кажется? Он совершенно точно не злится.

— Да. Знаешь, безопасная территория.

— А здесь — нет, так что смотри по сторонам, — он продолжает свой путь, не обращая ни на кого внимания.

Снова со всеми, но будто отдельно. Странное, необычное впечатление. Он столичный, а словно приезжий.

Разворачиваюсь в противоположную сторону. Идти на обед не хочется. Я не завтракала, но чувства голода нет. Лучше пойду в блок. Вдруг в общей сети удастся найти информацию об экспериментах над истинностью. Успешных и не очень. Любых.

Хоть какое-то подтверждение, что они были, пусть и неудачные.

***

За несколько часов поисков отыскала только имя ученого — Карл Кристмал. Шесть лет назад он проводил опыты над истинностью, но все работы ученого засекречены. Получить к ним доступ можно после официального запроса, но даже в таком случае мне доступ никто не даст.

О самом Кристмале информации тоже немного. Живет в Амоке, возглавляет Научный совет биологов.

Почему его эксперименты засекречены? Что такого ужасного произошло во время опытов, раз это решили скрыть? Или опыт, наоборот, удался?

Наверху экрана выскакивает уведомление из университетской сети.

«Этап 1. Сбор в 18:00 у ворот. Начало в 19:00»

Прекрасно, нам оставили полчаса на сборы.

Борюсь с внутренним протестом проигнорировать заносчивых засранцев и послать их ко всем чертям, и несусь в душ. Лучше обновить крем, во избежание… неприятных ситуаций.

В душевой натыкаюсь на Нэнси. Она стоит перед раковиной и пристально рассматривает себя в зеркале. Она не сразу замечает меня, и от удивления подпрыгивает на месте.

— Тебя не было на обеде, — Нэнси сконфуженно переминается с ноги на ногу. — Все в порядке?

— Да, а у тебя?

Она кивает в подтверждение.

— Что это? — ее взгляд прикован к белой банке. — Собираешься на первый этап?

— Крем для тела, — кручу закрытой емкостью и захожу в пустую кабинку.

Нэнси не ушла. Вижу сквозь мутное стекло ее размытый силуэт на прежнем месте.

— Как думаешь, что нас ждет? Ну, на этом этапе. — Ее тихий голос едва пробивается сквозь закрытую дверцу.

Я раздеваюсь, ежась от холода, сжимаю душевую лейку. Мне совсем не хочется произносить вслух. Признавать очевидное.

— Я не знаю, правда. Сложно представить.

Шум воды перекрывает громкие мысли. Тяжесть в груди перестает быть отчетливой.

Истинность, посвящение… Зачем мне все это? Почему я должна с этим справляться?

Шею стягивает невидимая петля отчаянной безысходности и выталкивает ответ наружу.

Потому что иначе меня просто не станет.

Раздавят. Морально и физически. Уничтожат. Выстоять необходимо для себя же. Кроме себя у меня здесь никого нет.

Я всегда полагалась только на одного человека. Кара Шерп еще никогда меня не подводила, буду и впредь придерживаться веры в себя.

Нэнси, наконец, уходит. Она проницательная, знает ценность личного пространства.

Крем в банке неприятно попахивает. Морщусь, подцепляя сероватую субстанцию двумя пальцами, и прикрываю крышку. Противный запах крема исчезает при соприкосновении с кожей. Растворяется, будто и не было.

Видимо, при развитии побочки я начну вонять так же. Надо решить проблему истинности прежде, чем проявится неприятный эффект.

Времени остается совсем мало. Переодеваюсь в тот же костюм, в котором вчера искупалась в бассейне, собираю волосы на затылке в короткий хвост.

Всего за несколько дней кожа изменила цвет на нездоровую бледность. Такое мне не нравится. Роюсь в косметичке, выискивая любимую помаду. Наполовину стертая, глубокого алого цвета, бархатом ложится на губы. Четко очерченные контуры визуально их увеличивают. Теперь бледность изящная, а не больная.

На выходе из блока топчется Нэнси, натягивая длинные рукава свитера на кисти. Она робко улыбается мне.

— Ты, как всегда, хорошо выглядишь, — произносит почти шепотом.

— Ты тоже. Тебе идет этот свитер.

Серый цвет, как ни странно, действительно подходит Нэнси. Даже врать не пришлось.

— Вчера в бассейне я думала, что все будет плохо. Нас изобьют, изнасилуют, — тихо говорит она, шагая рядом, — а они нас отпустили. Может и сегодня будет так же?

В ее вопросе звучит надежда. Искренняя вера, что все действительно обернется сносным финалом. Что-то в груди сжимается от этой мысли. Интуиция просит не обманываться, но пугать Нэнси еще больше не хочется.

— Возможно.

Уклончивый ответ ее устроил. Она молчала весь путь до выхода из универа.

— Если бы я могла, я бы ни за что в этом не участвовала, — Нэнси смотрит на наших однокурсников, столпившихся у ворот.

На дороге стоит белый микроавтобус.

— Надеюсь, нас повезут не на мертвые земли, — мой голос звучит мрачно, как ни стараюсь.

Сам факт, что нам предстоит уехать в неизвестном направлении, не вселяет оптимизма.

— Может это не худший вариант, — Нэнси тяжко вздыхает.

Воображение срабатывает безотказно. Картинка, как нас вышвыривают на красно-оранжевую с бордовыми прожилками землю, предстает перед глазами. Ладони жжет, будто я уже обожглась.

Самовнушение — сильная штука.

— Кого-то придется принести в жертву, чтобы добраться до города, — я продолжаю развивать худший вариант, пока мы идем по дорожке.

— Придется слушать крики боли, — Нэнси снова оттягивает рукава. — Я не смогу.

Что-то внутри подстегивает продолжить.

— Обувь истлеет, ты почувствуешь запах горелой кожи…

Нэнси морщится, словно в самом деле его чувствует.

— Повсюду будут слышны мучения, плач, дышать будет все труднее…

— Ты специально, да? — перебивает она, насупившись. — Мне страшно, да. Я превосходно умею нагонять панику.

Беззвучно соглашаюсь с безобидной усмешкой. Не у каждого развито такое мастерство.

Ворота открываются, и встревоженные студенты прикладывают личный номер к сенсору, отмечая выход за территорию. Вереница неторопливо, опасливо скрывается в автобусе.

Прикладываю кулон к замку. Короткий писк оповещает о записи в системе. Следом отмечается Нэнси.

Места в начале автобуса все заняты. Мадина, оказавшаяся вчера в центре всеобщего внимания в бассейне, хмуро смотрит в окно.

Сегодня она была на занятиях. Теперь хотя бы знаю, как ее зовут.

В конце нахожу несколько свободных мест и сажусь к окну, а Нэнси опускается рядом. Ее тревога звенит глухими колокольчиками, смешиваясь со звуком общей напряженности.

Оркестр безвольных пугливых рабов.

Последние первокурсники рассаживаются, и автобус с глухим рокотом заводится. Со зловещим шорохом закрывается дверь.

По грудной клетке изнутри что-то ударяет. Словно меня вместе со всеми загнали в клетку и заперли. Ключ не требуется, ее можно открыть, но вряд ли кто-то решится это сделать.

Муха бьется в стекло, не видя, что рядом распахнута створка. Это ведь так похоже! Выход где-то рядом, но его не видно.

Одногруппники негромко переговариваются. Предполагают, куда нас могут везти. Один из вариантов мы с Нэнси обсудили раньше, остальные были один другого мрачнее. Самый беспредельный, на мой взгляд — разделить нас на пары и отправить на ринг, а столичные будут зрителями, делать ставки.

Прискорбно, что ни один из вариантов отметать не следует.

Мы почти пересекли Оранжевый район. Впереди на границе высятся сканеры и мигающая табличка «Желтый».

Проглатываю передавшийся воздушно-капельным путем тревожный комок.

Желтый. Средоточие элиты. Дорогие дома, авто, люксовая одежда, заведения иного уровня. Места, где за деньги исполнят любой каприз. Казино, рестораны, всевозможные развлечения. Смешно, даже тротуарная плитка здесь иначе блестит под лучами заходящего солнца.

Сюда невозможно попасть потому что «захотелось». В Желтом районе необходимо либо родиться, либо заслужить свое место. Нельзя купить здесь дом, потому что появились «лишние» миллионы и очень хочется их потратить. Система не пропустит. Сперва необходимо доказать, что достоин места среди «лучших».

Как? Возможно ли честно, в согласии с совестью, пройти этот путь и сохранить человечность?

В окне отражаются мои искривившиеся губы.

Столичные селят приезжих в Серой зоне. Район заранее обреченных на вечное прозябание. За все время выбраться оттуда удалось единицам. Не хочу думать, как именно у них это получилось.

Редкие прохожие в дорогих костюмах остаются позади автобуса, провожают его недоуменными взглядами.

— Нас продадут в рабство? — шепот Нэнси тупой пилой скользит по уху.

Разве мы уже не там?

— Едва ли те, кто здесь живет, захотят за нас платить.

Слабый аргумент в пользу спокойствия, но другого нет.

Оранжевый закат отражается в высотках, играет огненными цветами. Красота отвлекает от внезапной остановки.

— Похоже, приехали, — бормочу, глядя на стеклянные затемненные двери за окном.

Перед ними на тротуаре недвижимо стоят два человека в черных костюмах. Над ними вывеска с лаконичным названием «Годно», — ни малейшего представления, что это за место.

Мадина в проходе между сидениями наклоняется, всматривается в окно.

— Ночной клуб для богатых отморозков, — презрительно заявляет она, будто знает наверняка. — Нас точно не потанцевать привезли.

Она одергивает расстегнутую косуху и первой выходит из автобуса.

— Видишь, а ты меня смелой называла, — я встаю и иду на выход.

Никто больше не спешит вставать с мест.

— Боюсь, отсидеться не получится, — произношу с сожалением и выхожу на свежий воздух.

Мадина уже у входа. Один из охранников — в том, что это они, сомневаться глупо, — распахивает дверь не глядя. Ни «покажите сумочку», ни уточняющих вопросов. Вдруг в карманах нож-бабочка? Острый «привет» для столичных.

Передо мной также распахивают двери без лишнего внимания.

— Бомбу пронесу, вы не заметите, — шутка кажется мне уместной.

Мужик вытягивает левую руку и преграждает путь. В его серых глазах нет и намека на чувство юмора.

— Самая умная? — спокойно интересуется охранник грудным басом.

— Нет, — улыбаюсь в ответ. — Просто умею шутить.

Охранники переглядываются. На их лицах возникают ухмылки.

— Кофту снимай, шутница.

— Зачем? — Шагаю назад и спиной натыкаюсь на кого-то позади.

— Досматривать будем.

Их невозмутимость поражает.

— Я не стану раздеваться, — заявляю твердо, полностью уверенная в своих словах.

Клещи слегка сдавливают легкие, воздуху течет свободно, но расслабиться не получается.

— Внутрь ты пройдешь, вариантов у тебя нет. Но только после полного досмотра, — с притворным снисхождением поясняет бугай. — Либо сама разденешься, либо мы разденем тебя. Выбирай.

Какого… черта? Два идиота обделены и крупицей юмора, и вынуждают меня страдать из-за этого?

Однокурсники шепчутся за спиной. Никто не спешит вставать на защиту, поддержать, помочь.

Никто.

Стискиваю зубы и тяну худи наверх. Сжимаю в руке, унизительно демонстрируя спортивный лиф. Нет, я точно выгляжу отлично, но ситуация — унизительная.

Охранники прячут усмешки, осматривая со стороны.

— Повернись, — приказывает один из них.

Челюсть пронзает острая боль от сильного давления зубов. Разворачиваюсь, намеренно ни на ком не фокусируясь. Взгляды ощущаю каждым сантиметром кожи.

Невероятно противно.

— Штаны тоже снимай, — распоряжается второй.

Поворачиваюсь к охранникам лицом, кипя внутри.

— А не пойти ли тебе в…

— Либо сама, либо мы, — перебивает бугай с той же снисходительной насмешкой.

Я могу уйти. По пути к границе с Оранжевым районом меня наверняка схватит патруль, но даже на это плевать. Столичные явно запомнят мое отсутствие и придумают нечто мерзкое в качестве наказания. И что лучше? Раздеться полностью, разозлить столичных или попасться патрулю? Последнее может обернуться увечьями, равно как и второе.

В очередной раз скрипнув зубами, тяну резинку теплых свободных спортивных брюк вниз. Снимаю кед, второй. Встаю белыми носками на холодную тротуарную плитку.

Осенний ветер облизывает кожу, уничтожая гладкость. Тысячи мелких точек совершенно точно не портят вид, а вот ощущение собственной никчемности давит петлей с грузом.

— Трусы снимать? — цежу зло. — На кресло посадите, посмотрите. Проверите, вдруг что-то припрятала.

Охранник освобождает проход.

— Заходи, и больше не шути, — предупреждает он, наблюдая, как я хватаю кеды.

Внутри наверняка есть туалет, оденусь там. Задержусь хоть на секунду, и точно кого-нибудь покусаю.

Длинный темный коридор тянется в полумраке. Черные стены поглощают свет тусклых нитей диодов, протянувшихся под потолком. Плитка леденит ступни, носки не спасают от холода.

Дыхание замирает. Пульс учащенным галопом мчится вперед от неожиданного появления мужчины в серой маске. Он молча вытягивает руку. Пальцы в серой бархатной перчатке указывают вперед, на черные портьеры.

— Где туалет? Мне надо одеться, — показываю зажатые в руках вещи.

Мужчина мотает головой и настойчиво указывает на портьеры.

Проклятье.

— Мне здесь нужду справить? — раздражение плещется через край, грозя затопить все вокруг.

За непроницаемой маской ничего не видно, но, кажется, мужчина усмехнулся. Не сдается, показывает на портьеры.

— Надеюсь, эта маска приклеится к твоему лицу до скончания веков, — желаю с милейшей улыбкой и заглядываю за плотную бархатную ткань.

В унисон с пульсом звучит приглушенная ритмичная мелодия. Спина Мадины закрывает обзор. Мягкий свет бликами плавает по потолку, гуляет по просторному помещению.

Прижимаю к себе одежду, а портьер холодом облизывает обнаженную спину.

— Чего так долго? — недовольно спрашивает некто, кого я не вижу. — Где остальные?

Выглядываю из-за Мадины. Теперь понятно, почему она застыла и предпочла не двигаться. Картина… впечатляющая. В самом отвратительном смысле слова.

Часть пространства скрывает густой полумрак — и к лучшему! На достаточном расстоянии от входа на черном кожаном кресле восседает блондинка. Хорошо помню ее взгляд, пожирающий Малина.

Прикрываю веки, прогоняя непрошеное воспоминание.

На полу, у ног блондинки, сидит парень. Я точно видела его в нашем блоке, он из приезжих, но старше. На его шее блестит черный ошейник с шипами. Его рука согнута в локте, на ладони поблескивает блюдо с клубникой.

Пальцы с острыми алыми ногтями берут одну ягоду, пухлые губы смыкаются вокруг нее.

— Что это? — тихий писк за спиной отвлекает от поразительной картины.

Нэнси с неприкрытым ужасом крутит головой. Посмотреть есть на что.

Столичные… «хозяева»…

У дальней стены на диване двое столичных бурно что-то обсуждают, а перед ними на четвереньках стоит девушка, лица не рассмотреть. Ее голая спина используется в качестве столика. Она вздрагивает от холодного дна бокала с чем-то темным. Свисающая неприкрытая грудь, похоже, совершенно никого не смущает.

Мы сдвигаемся в сторону, чтобы однокурсники смогли зайти.

О чем я переживала? Что я раздета? В сравнении с большинством здесь я даже не голая.

Слева, там, где зал сужается и уходит вглубь, столичный затянул девушку в нишу. Черная юбка толком ничего не прикрывает, грудь обтягивает короткий топ. Ажурная маска на лице могла бы сбить с толку, но я готова поклясться, что это Джана. Тонкую шею обхватывают пальцы. Столичный скрывается в темноте ниши, а она повернута лицом ко всем желающим на нее посмотреть.

Мне кажется, или я действительно услышала его приказ:

— Ни звука, поняла?

Джана кивает, выгибается. Пальцы продолжают крепко держать ее шею. Джана закусывает губу, веки с трепетом опускаются. Короткие ритмичные движения не оставляют сомнений, что с ней делает столичный.

— Проходите, не стесняйтесь, — тянет блондинка и прячет во рту очередную ягоду.

Я кривлюсь, не скрываясь. До чего все же противный голос.

— Ищите своего хозяина. Вам скажут, что делать, — подсказывает проходящий мимо слейв.

В одной его руке коктейль, в другой — опахало. Он быстро исчез в темном ответвлении.

— Убила бы, — тихо заявляет Мадина и идет вперед.

Я остаюсь без прикрытия. Бросаю кеды на пол и быстро надеваю кофту.

Нэнси натягивает рукава и судорожно всматривается в темные углы, продолжая стоять рядом со мной.

— Они тебе не пригодятся, — тошнотворный голос блондинки отвлек меня. Не успела сунуть ногу в штанину.

Смотрю на столичную из полусогнутого положения. Притворно милая улыбка вызывает желание послать далеко и без обратного билета.

— Я не ты. Предпочитаю быть одетой, — все же вдеваю правую ногу в штанину.

— Кисунь, у тебя ужасные манеры. Надо быть вежливой, — блондинка выпячивает пухлые губы. — Чей ты слейв?

Натягиваю резинку на талию, оправляю кофту. Рядом никого из однокурсников нет, Нэнси тоже ушла.

— Дрейка.

Столичная растягивает губы в довольной улыбке.

— Я попрошу его научить тебя хорошим манерам.

Сжимаю кулаки, сдерживаясь от ответа. Лучше не провоцировать стерву.

Иду наугад, не видя Дрейка среди столичных в этом зале. Единственный путь ко второму — по темному проходу мимо ниши.

Непроизвольно поднимаю взгляд на Джану, проходя мимо, и сталкиваюсь с ней. В моих глазах совершенно точно отражается непринятие, а в ее — смирение. Позволять трахать себя на глазах у всех… Столичный предусмотрительно в тени, соединение тел скрывает узкая полоса юбки, но сам факт это не отменяет.

Отворачиваюсь и иду дальше. Омерзение к столичным увеличивается с каждой минутой.

Заглядываю в маленький зал слева. Стив с камерой ходит вокруг широкого дивана, а на нем две старшекурсницы из приезжих сливаются в поцелуе, откровенно ласкают друг друга.

— Плохо! — кричит Стив. — Дайте больше страсти! Вы будто мои ботинки вылизываете. Во, точно: представьте, что обе сосете мой член. Да-а, вот так…

Рвотный позыв разворачивает меня обратно в широкий темный проход. Кашляю от скручиваний в желудке.

— Как вы все омерзительны… — бормочу, проходя дальше.

Приезжие отвратительны не меньше, потому что позволяют так с собой обращаться. Неужели не пытались бороться? Все поголовно покорные овечки?

По диагонали идет свет из косого прохода. Увидеть кто там возможно, только заглянув внутрь. Все внутри противится этой мысли. Я не хочу видеть очередную гадкую картину.

Может просто позвать Дрейка? Да, так он и выйдет на зов биомусора.

Выдыхаю, и в несколько шагов приближаюсь к проходу. Заглядываю в комнату еще меньше той, где снимается порно.

Взгляд фокусируется, но мозг не осознает картину. Легкие срабатывают быстрее. Одного короткого вдоха хватает, чтобы внутренности скрутило, только иначе. Вместе с самым вкусным ароматом нос забивает отталкивающий горький, приторный запах. Смесь приятного с омерзительным выворачивает наизнанку, ласкает лезвием ножа.

Малин на одном из кресел полулежит с закрытыми глазами, откинув голову на спинку. Между широко расставленных ног устроилась, очевидно, приезжая. Мне на обозрение досталась голая узкая спина, полы короткой юбки едва прикрывают голый зад.

Я бы с удовольствием перекрыла себе кислород, чтобы ничего не чувствовать. Раскаленный прут с загнутым концом щедро проворачивают несколько раз сперва в одну сторону, затем в другую. Грудной стон Малина служит катализатором. Истинность перестает молча терпеть и обретает голос… Вернее, звук. Чужеродный рык вырывается… у меня.

Что за… черт!

Зажимаю рот ладонью, смотря в кусающиеся бледно-желтые глаза. Вдох вызывает очередной позыв выблевать все внутренности, и тут же сменяется желанием причинить боль, отстоять свое.

Проклятье!

Разворачиваюсь под пристальным взглядом. Главное не дышать, пока не буду как можно дальше.

Впервые за много лет глаза жжет от невесть откуда взявшихся слез. Я совершенно не контролирую собственное тело! Оно бунтует против меня. Не слушается. Я не хочу реветь. Не желаю реагировать на запах Малина. Не хочу испытывать все, что он вызывает из-за проклятой истинности.

Разум сильнее!

Не вижу ничего вокруг, пока пересекаю первый и самый большой зал, влетаю в очередной темный коридор. Здесь нет даже блеклого света под потолком. Крошечные затемненные светильники на правой стене на большом расстоянии друг от друга не дают возможности хорошо рассмотреть пространство.

Предплечье взрывается болью. Шиплю, ощущая себя тряпичной куклой. Спина вжимается в холодную стену, а в нос с новой силой забивается знакомый запах. Гадкая посторонняя примесь теперь не такая яркая, но все же есть.

Непроизвольно морщусь, смотря в ненавистные глаза.

— Отпусти, — цежу зло и дергаю плечом, которое крепкая ладонь впечатывает в стену.

Игнор. Малин наклоняется к шее и шумно втягивает воздух. Дыхание разбегается по коже. Мурашки от маленького участка расползаются по всему телу. Заполняют все, подкашивая колени от близости Малина.

С каждым днем он влияет сильнее. Прежде было проще бороться с притяжением, а ведь прошло всего несколько дней.

— Что ты используешь? — требовательно спрашивает Малин, продолжая меня обнюхивать.

— Ничего, — вру уверенно и безжалостно.

Нос Малина задевает губы. Крупная дрожь пробивает копьем, пронзает пятью молниями сразу.

Случайное касание с убийственным эффектом.

Впиваюсь ногтями в ладони, мысленно окатывая себя ледяной водой. Щедро сыплю лед в тело.

— Я чувствовал тебя вчера. Слабо. Сегодня запаха нет, — хриплый голос Малина танцует на мне танго.

— Я уже говорила, тебе надо лечиться.

Мой голос внезапно тоже начинает хрипеть. Предательски. Совершенно мне несвойственно.

Подбородок настойчиво тянут наверх, вынуждая запрокинуть голову.

— Что ты используешь? — В бледно-желтых глазах сплетается злость и замешательство, непонимание.

Пусть лучше думает, что сходит с ума, чем знает правду.

— Ни-че-го, — повторяю по слогам, стараясь не дышать.

Но это невозможно! Нельзя по желанию забыть о кислороде на время. Он должен течь, даже когда становится концентрированным ядом.

— Лжешь.

Малин оглядывается вокруг себя, продолжая удерживать меня за плечи. Одна жалкая черная салфетка на столе привлекает его внимание.

— Не дергайся, — предупреждает столичный и отпускает. Ненадолго.

Нет смысла убегать, все равно некуда.

Малин подносит салфетку к моему рту.

— Смочи.

Вопросительно приподнимаю брови.

— Или это сделаю я. Выбирай.

Хороший выбор! Чтобы он моими слюнями меня обмазал, или своими. Нет сомнений, для чего он это затеял.

Исполняю идиотский приказ, убивая засранца взглядом.

Солнечное сплетение сходит с ума, скручивается в пружину и буквально толкает повиснуть на шее истинного. Сопротивление с трудом, но удается.

Влажный кусочек салфетки прижимается к сгибу шеи. Малин не отпускает мой взгляд, настойчиво натирая выбранное место.

«Пусть у него ничего не получится. Пусть только у него ничего не получится…», — безмолвная мольба не успокаивает, но отвлекает от нарастающей ломки в теле.

Похоже, чем дольше игнорируешь истинность, тем сильнее она проявляется. Странная закономерность, но иного объяснения в голову не приходит.

Очередной шум воздуха раздается рядом с ухом. Жадный. Нетерпеливый. Один вдох за другим.

Жмурюсь, понимая, что за этим последует, только мое воображение оказывается скуднее реальности.

Горячие губы примыкают к маленькому клочку кожи, выбивая из меня неконтролируемый стон. Низ живота прошибает, стягивает, острыми лучами заполняя все тело.

Всего один поцелуй. И не в губы. Что же будет, если…

Страх немного ослабляет остроту ощущений, позволяя вновь осознать себя.

— Не прикасайся ко мне, — с шипением упираюсь ладонями в плечи Малина.

Он отлипает от шеи с усмешкой, но она быстро сменяется недовольством.

— Ты меня обманула.

И не испытываю угрызений совести по этому поводу.

— Я говорю правду, а ты не хочешь меня слушать.

— Ты моя истинная.

Ладонь упирается в стену над головой. Малин вновь усмехается. Он не сдастся, пока я не признаю этот чертов факт.

Вязкая горечь от мерзкого запаха, смешавшегося с желанной сладостью, заполняет рот.

— Биомусор истинная — это вышка. Застрелиться, — воспроизвожу слова Малина. — Я могу подать патроны, решим проблему одним выстрелом. Обещаю отмыть твою кровь с пола.

Усмешка сходит с его лица. Он молчит, не двигаясь с места, только ладонь, упирающаяся в стену, сжимается в кулак.

Услышать подтверждение не то же самое, что утверждать самому, а, вообще-то, лучше не задавать вопросов, на которые не готов получить ответ.

Мы не по одну сторону, но, совершенно точно, оба не желаем этой истинности. Разумнее попытаться использовать всевозможные ресурсы для решения маленькой, но очень весомой проблемы.

Связные мысли формируются с трудом. Я могу собой гордиться: под жестким давлением желания одного конкретного человека не теряю голову. Ну, может, наполовину.

— Слушай, ни тебе, ни мне эта истинность не нужна, так? — судорожно выдыхаю с ощущением, будто меня между ног облили керосином и подожгли.

Сминаю в кулаках края кофты по бокам, чтобы бесконтрольно не наброситься на Малина. Этого только не хватало.

— От нее можно избавиться.

Хоть я и не уверена до конца, и доказательств нет, но я не перестану верить.

— Херня, — ругается Малин, не отпуская моего взгляда.

Он словно находится в панике где-то внутри себя.

— Карл Кристмал проводил опыты, но они засекречены. Мне до него не добраться, а ты можешь.

Дыхание непроизвольно учащается, только ухудшая состояние. Еще немного, и здравая часть меня поляжет храброй, достойной, но бессмысленной смертью.

— Предлагаешь мне стать подопытным? Проводить над собой эксперименты? — губы Малина снова изгибаются в усмешке, теперь злой и даже отчаянной.

О, конечно. Как столичный позволит себе быть подопытной крысой? Для этого только приезжие годятся!

Трус. Хочу выплюнуть это слово ему в лицо. Собираю все раздражение и гнев, какие могу соскрести по капле.

— Ну и какого хрена? — ленивый и слегка насмешливый вопрос отвлек от взаимного визуального уничтожения.

Дрейк в проходе сбоку наблюдает за нами, засунув ладони в карманы брюк.

— Не помню, чтобы я разрешал трогать моего слейва.