Река времён

Элий Вайнерман, 2015

Элий Вайнерман по образованию учитель и историк. Его первые стихи были напечатаны в 1982 году в известном зарубежном журнале «Время и мы». Потом долгие годы он не писал, а в последнее десятилетие вновь обратился к забытому было творчеству. В небольшом сборнике «Река времён» представлены разные по тематике и стилю стихи – это чувственная и гражданская лирика, философские строфы, но в каждом произведении, даже в миниатюрах, состоящих всего из одной фразы, прочитывается некий особый импульс, заставивший облечь Э. Вайнермана свои наблюдения, раздумья, воспоминания в поэтические строки – то напевные, то с неровным ритмом, то с паузами, похожими на остановку дыхания.

© Элий Вайнерман, 2015

© «Время», 2015

* * *

Володе Тарсукову, Саше и Розе Белоусовым, без поддержки которых я бы не написал эту книгу

Мне — каплю небесной ласки

«…Огромных деревьев, названья которых не знаю…»

…Огромных деревьев, названья которых не знаю.

Погибли деревья, лишь пепел в снегах леденеет.

Опавшие флаги без древков, — деревья из детства,

В чьи тёмные кроны густые луна молодая струится.

Луна молодая струится. Сок горек и сердце моё

опадает.

Становится флагом без древка, средь пепла в снегах

леденеет.

И тёмные кроны, глухие, от солнца меня заслоняют.

Огромных деревьев, погибших деревьев из детства.

1979

«Как мы уютно сели у фотообъектива!..»

Как мы уютно сели у фотообъектива!

(О, музыка органа! Капеллы томной пенье.)

Сейчас фотограф щёлкнет и нас запечатлеет

(А за стеною вьюга метёт) для поколений.

Для плюшевых альбомов, настенных фотографий,

В стеклянных рамках тусклых,

В фольге, луной светящей,

Как мы сидели, тесно друг к другу прижимаясь

Коленями, локтями, сердца друг друга слыша.

Ты — в вечности мгновенье! И мы неразлучимы.

Крушительницы войны… великие изгнанья…

Мы — горсть песка, песчинки мерцают на ладони.

Горсть нашу разметало.

О, в дряблой паутине унылые альбомы!

На выцветших обоях окошки фотографий.

Как мы уютно сели…

А лес растёт на склонах, в песке холмов могильных,

И некто пролистает старинные альбомы.

Ему мы незнакомы…

1979

«Студёная, жмётся к мосту вода…»

Студёная, жмётся к мосту вода.

В ней вместе утонем мы.

Взобраться на перила. Упасть,

Глаза раскрыв, с вышины.

И снова кружение, первый вальс,

Даль, радуги детский блеск…

Жизнь — льдистый ужас.

Укрой же нас

Волны вековечный всплеск!

Под сваями мгла. В ноябре нет звёзд.

Баюкает мёртвых ил.

Прощаясь, ветер в реку швырнёт

Песок с прибрежных могил.

Нам хрупкой весною средь тростника

Кувшинками прорасти.

Луч. —

Видеть только небо одно!

Мосты на Млечном Пути.

Танцовщица

Казалось, чего уж проще,

Забыв на миг о себе,

Взмахнуть озорливо ножкой

В хмельном ночном кабаре.

Собор для бродяг подлунный.

Священники — фонари.

Жестокое утром солнце.

Музыка до зари!

Как маски пьяные рожи,

Но им твой ангельский взгляд.

Пропойцы здесь молчаливы.

Ты слышишь: они вопят.

Мольба безответна Богу,

Впустую погиб Христос.

Вонзились в туфельки яро

Шипы гефсиманских роз.

И я — звездочёт без веры,

В стекло бутылки глядя,

Открыл: есть изгоям небо! —

Над сценой, где кровь твоя.

Бездомным восход недолог.

Угасшие фонари.

Несносен мир на рассвете:

Двери затворены.

«Когда на душе печально…»

Когда на душе печально,

Снег мокрый падает грустно,

Открой альбом иллюстраций

Классического искусства.

Уходит Агарь в пустыню…

Но, что бы то ни случилось,

Творец людей не оставит,

Всегда есть Божия милость.

Сын блудный, хоть и в лохмотьях,

Стучится к отцу родному.

Мне — каплю небесной ласки!

Мираж на снегу: дверь дома.

«Пан Эусебиуш, слушающий канареек…»

Пан Эусебиуш, слушающий канареек

В комнате с предвоенными журналами, книгами.

Книги и журналы окаменели…

Пан Эусебиуш, когда канарейки поют особенно громко,

Оживает — ожидает Яся.

Задохнувшись, сползает к входу.

Фотография, пальцами пана Эусебиуша истёртая:

«Янек. 1931–1939 годы».

Русский реквием

Вымершая деревня с поредевшими тополями.

Те, кто вырастил их, на погосте…

Чужая родина внукам.

У избы бывшей школы,

В листве одичавшей полыни,

Пирамидка

Из серого кирпича

С хмурой краснозвёздной доскою.

Смывают буквы дожди.

«Погибли в Великой Отечественной…

Иванов…

Сидоров…

Куприянов… —

Тополя реют — в небо!

Ветви никнут к земле… —

Лебедев…

Селиванов…»

Больше имён,

Чем было домов в селе.

«Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы…»

Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы.

Нежного Шлёмы, любимого мамой любимой.

Ватная кукла с еврейскою жёлтой звездою,

Шлёмина кровь на пробитой звезде запеклась.

Жёлтые звёзды для Шлёминой мамы любимой.

Жёлтые звёзды для Шлёмы, любимого мамой.

Жёлтые звёзды для зайчика, ватной игрушки:

Зайчика маленький Шлёма уносит с собой.

Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы.

Ватная кукла с запёкшейся Шлёминой кровью.

Холм не насыпан могильный. Вы помните, люди!

Нежного Шлёму с простреленной жёлтой звездою.

Жёлтые звёзды для Шлёминой мамы любимой.

Жёлтые звёзды для Шлёмы, любимого мамой.

Жёлтые звёзды для зайчика, ватной игрушки.

«В Германии…»

В Германии,

Где люди пахнут кровью…

«Конечно, я сожалею, что не родился…»

Конечно, я сожалею, что не родился…

В захолустной Италии девятнадцатого века,

Чтобы юношей пережить речи,

Реляции победоносные сражений Рисорджименто.

Умереть до войны четырнадцатого года!

Немолодым, почитаемым, увядающим, клавишею фортепиано

Воодушевлённо воспевать торжествующее человечество, природу,

Гармонию и тяжеловолосых крестьянок.

Первый паровоз в Апеннинах дышал белым дымом, —

Громыхающие чудеса машинной цивилизации.

Чарльз Дарвин напишет «О происхождении видов» книгу.

Деревенский завтрак в глуши: апельсины и зелёные виноградины.

Приезжая в индустриальный Милан, смотрел, мрачнея,

На почернелых рабочих, изъеденных сажею и мазутом.

Крики. Дети со вспученными животами

Играют в пятнашки.

Конец ознакомительного фрагмента.