Адам Бесподобный

Элеонора Александровна Кременская

Под ярким утренним солнцем блестело голубовато-белой водой марсианское море. Буйно разросшиеся цветы соперничали в росте с саженцами земных деревьев…

3

Несмотря на хмурое небо, погода, как будто обещала наладиться. В просветах между свинцовыми тучами то и дело мелькали пятна голубого неба. Высокие сосны качали зелеными верхушками, и казалось, тянулись к той частице солнечного света, что еще чувствовалась в теплом воздухе.

Скрипнув дверью покосившейся избушки, седоволосый мужичок по имени Адам подозрительно глянув на тучи, крикнул куда-то в избу:

— Не-а, дождя, стало быть, не будет!

В избе отсутствовал электрический свет.

Вокруг стоявшей на столе свечки жужжали комары.

— Я думал, мотыльки на пламя летят! — с удивлением произнес лохматый, заросший мужик бомжеватого вида, наблюдая скопище погибших вокруг свечи кровососов.

— Надо бы сменить, — посетовал Адам, разглаживая на деревянной столешнице скатерть, всю в пятнах от чая, кофе, соусов и прочих прелестей продуктового мира.

— А за электричество ты не переживай, — усмехнулся бомж, — свет мы тебе враз наладим.

И насупился:

— «Единороги» проклятые, повадились нищету прижучивать, провода за неуплату обрезать!

— У тебя специалист есть? — спросил Адам, натягивая неприметную одежду.

— Все мы специалисты, — ощерился, демонстрируя один-единственный зуб во рту, бомж, — когда надо и зубы сами себе вырвем, и аппендицит вырежем, и электричество починим!

По тропинке вьющейся между заключенными в ряды колючей проволоки дальними огородами, они прошли к полустанку, где под ржавой крышей томился в ожидании электрички народ.

— Скоро таратайка прибудет? — спросил бомж у Адама.

Адам привычно скользнул взглядом по скопившимся у края полустанка фигурам ожидающих.

— Минут десять осталось, вишь, люди, как вольготно фланируют, почти не нервничают, перед посадкой не скапливаются.

— Тады успеем!

Бомж, пользуясь, как прикрытием, густо разросшимися кустами ивняка, бросился к огородам.

— Там колючка! — предупредил Адам, наступая приятелю на пятки.

Бомж молча продемонстрировал ему кусачки.

Набрав полную сетку свежей картошки, они влезли на выступы последнего вагона электрички, мертвой хваткой вцепились в железные опоры и помчались с ветерком.

На очередном полустанке бомж весело глянул на окоченевшего Адама:

— Зато бесплатно!

Адам ответил слабой улыбкой:

— Пока не зима, терпимо!

— Нищеброды! — хохотнул Леха и, перехватив тяжелую сетку с картошкой, доверительно сообщил. — Вовчик жареху с грибочками очень уважает, за такую жареху, что угодно сделает!

— Будет ему жареха! — кивнул на край банки с засоленными маслятами, высовывающейся из оттопыренного кармана фуфайки, Адам.

— Живем! — рассмеялся Леха, вовремя прижимаясь всем телом к холодному боку дернувшейся в последнем рывке перед Москвой, электричке.

Спрыгнув с высокой платформы на пути, приятели не спеша взобрались на другую платформу, прошли вдоль алюминиевого забора немного назад, отогнули одну пластину, пролезли в образовавшуюся дыру.

— Хлипко как у «единорогов» устроено, — хмыкнул Леха.

— И трубы пластиковые, — подтвердил Адам, не без злорадства наблюдая за толпами пассажиров снующих по платформе ярославского вокзала.

— А эти платят, — прокомментировал, проследив за его взглядом Леха, и скорчил насмешливую гримасу, — за капремонты, коммуналку, за лапти, за воздух.

После, страшно толкаясь и создавая дополнительную суету, они влезли с толпой пассажиров в автобус, что следовал в нужном для них направлении.

И кондукторша не смогла пробиться, на заднюю площадку, а получив за проезд от постоянно меняющихся платежеспособных пассажиров, в изобилии то влезающих, то вылезающих на своих остановках и вовсе отстала выкрикивать, что не все еще передали за проезд.

Адам в окно не глядел, чего там рассматривать? — Бесконечные рекламные плакаты с жизнерадостными лицами людей, будто прилетевших с другой планеты? Приближались выборы и плакатные «единороги» попадались повсюду, бесцеремонно вытеснив вечную, как жизнь, рекламу акций и скидок конкурирующих между собой мегамолов.

Не смотрел Адам в окно еще и по причине внутренней озлобленности, некоего состояния озверения, когда видел обязательных гастробайтеров, смуглолицых таджиков с метлами в руках, нет, он не был расистом, гнев у него вызывал тот факт, что дворники с их неустанным рвением к чистоте дворов и улиц — одна из самых низкооплачиваемых профессий в России, хотя попробуй, помаши метлой день-деньской, руки отвалятся! Правда, история с расизмом все же в жизни Адама была, он как-то повздорил с цыганами да и, то, потому что вместо благодарности за шоколадку, подаренную им цыганенку, грязному мальчишке с голодными глазами, получил моральный и материальный ущерб. Цыганка, так его загипнотизировала, что Адам вместе с единственной сотней рублей едва последнюю рубашку не отдал, но вовремя опомнился.

Выскочив из автобуса, приятели обогнули толпу уверенных в себе цыганок, горласто предлагающих погадать, увернулись от ловких ручонок цыганят, попутно выпрашивающих у прохожих подаяние и, нырнув в подворотню, оказались в квадратном дворике жилых домов.

Нужный им подъезд был без домофона.

— Вовчикова работа, — кивнул на вырванный с мясом домофон, Леха, — ибо, не фиг ставить замки на места всеобщего пользования!

Кивнул он и прошел внутрь пахучего, темного подъезда.

— Лампочек нет, — пожаловался Адам, с трудом нащупывая ногой щербатую ступеньку.

— Тебе не привыкать в темноте шарашиться! — хохотнул Леха. — Кроту кротовое милее!

Возле двери квартиры «специалиста» приятели притормозили, кнопка звонка отсутствовала, ручка двери была выдрана, а в дыру можно было разглядеть, что делается в коридоре и на кухне.

У посетителей вошло в привычку вначале заглядывать в дыру размером с кулак, а уже после, прижавшись губами, рявкнуть, сообщая хозяину дома о своем прибытии.

На двери красовался замок, но ключи потерялись, уходя, Вовчик просто прикрывал двери. По возвращении его всегда ожидал сюрприз в виде друганов с бутылкой или беззубых, опухших от вина, подружек, расположившихся на кухне, как у себя дома.

За столом сидели двое мужчин.

— Литературная страница — это такая же часть газеты, как твоя собственная колонка криминальных происшествий, — доказывал один с разбитыми, перемотанными белым лейкопластырем, очками.

— Пойми ты, наконец, люди предпочитают юмористические рассказы передовицам, — сердился он, краснея, продолжая наседать на плешивого, равнодушного толстячка пьющего портвейн стакан за стаканом.

— Будто воду хлещет, — уважительно косясь на лысого, прошептал Леха на ухо Адаму.

— Рассказы для них на первом месте, а передовые статьи на последнем. Ну-ка, пойди, допроси любого прохожего, с какой страницы он начинает читать газету и прохожий тебе ответит, с последней, потому как она самая интересная!

В этот момент взгляд его упал на двух приятелей, застывших в дверях кухни.

— Во, народ пожаловал! — распахнул он объятия.

Плешивый выудил из стопки пластиковых стаканов, громоздившихся на столе, парочку, без дальнейших слов, налил.

— Закусывать нечем, — кратко сообщил он, разглядывая приятелей водянистыми глазами.

— Как это, нечем? — возмутился Леха, поднося собутыльникам тяжелую сетку с картошкой.

— О! — перехватил инициативу очкарик. — Мигом нажарю!

— Где же Вовчик? — осмелился нарушить создавшуюся атмосферу взаимопонимания, Леха.

— Опился и дрыхнет без стеснения, в комнате, — ткнул пальцем в сторону закрытой двери, плешивый и воззрился на приятелей, — будем знакомы?

Плешивого звали Кириллом Петровичем, а очкарика просто Павлушей. Оба работали в редакции крупной московской газеты.

Причем, Павлуша резко отличался от немногословного, деловитого Кирилла Петровича поверхностным отношением к жизни.

Застенчивый и робкий, романтик до последней капли вина в своем стакане, он влюблялся и разочаровывался беспрестанно. Под покровом ночи прокрадывался в подъезд дома возлюбленной, оставляя на коврике двери букеты цветов. В почтовый ящик умудрялся засовывать коробки конфет, шоколадки, записки со стихами Шекспира. При этом ему уже стукнуло сорок лет, далеко не мальчик, Павлуша скакал по жизни с розовыми очками на носу, пока одна зазноба не подстерегла его.

Павлуша так и замер, уставившись на стройное спортивное тело, возмущенно дрожавшее под тонкой тканью кружевной сорочки.

— Ну? — вопросила его «Дульсинея». — Долго безобразить будешь?

Он попытался, было, оправдаться, протягивая ей свой букетик, но она отбила цветы мощным хуком справа и придвинулась к Павлуше вплотную, заглядывая темными глазищами в самую глубину его души.

Павлуша затрепетал и упал на колени, он плакал, умоляя ее выйти за него замуж, ползал перед ней на четвереньках и вглядывался в ее пушистые домашние тапочки.

Она, подумав, пригласила его на кухню. После недолгих расспросов о работе, зарплате, наличие недвижимости и отсутствие алиментов на всех прошлых, позапрошлых детей, «Дульсинея» задумчиво протянула:

— Говорить можно что угодно, а вот ты мне документы на квартиру принеси, справку с места работы, сколько у тебя трудового заработка. В полицию сходи, возьми справку об отсутствии судимостей. К судебным приставам загляни, пускай отпишут, как там у тебя со штрафами, долгами по кредитам.

И закончила, упирая руки в бока:

— А пока что, милости прошу, пожаловать прочь!

Адам смотрел на собутыльника во все глаза:

— Неужто собрал?

— Справки? — уточнил Павлуша, пожевав губами, отрицательно мотнул головой. — Сил не хватило!

— Бюрократиха! — рассмеялся про «Дульсинею», Кирилл Петрович.

Неожиданно, веселье прервал хозяин квартиры. Взлохмаченный, не выспавшийся, он угрюмо присел за стол, вызвав бурю восторга у приятелей.

— О, Вовка проснулся!

— Штрафную тебе за опоздание!

Весело гудели они.

— Ребя, а мне сейчас советская столовка приснилась, — сморщился в непритворных слезах, Вовчик, — и горчица на столах, и бесплатный хлеб, бери, не хочу, и роскошный обед на рупь с ложкой жирной сметаны в супе.

Вовчик уронил лохматую голову на сложенные на столе руки и громко зарыдал.

В кухне воцарилось неловкое молчание.

Первым его нарушил Кирилл Петрович:

— А я мороженое любил, сливочное, за пятнадцать копеек!

— Газировку с сиропом, — прижмурился Леха, вспоминая трехкопеечное удовольствие.

— Молочный коктейль за одиннадцать копеек, — подхватил эстафету воспоминаний, Павлуша.

— Морковный салат в две копейки, — облизнулся Адам.

— А ты кто такой? — взглянул на него в упор, Вовчик. — Почему не знаю, как зовут тебя, мил человек?

— Адам, — и поспешно добавил, — Адам Бесподобный…