Литвинка. Книга 1

Элена Томсетт

В начале XIV века на Руси, находящейся в политической зависимости от Золотой Орды, начинается соперничество между двумя северо-русскими княжествами – Тверью и Москвой. Именно в это время из Великого Княжества Литовского приезжает в Тверь невеста тверского князя Дмитрия Грозные Очи – Мария, дочь князя Гедемина.

ПРОЛОГ

Маленькая девочка стояла в храме Перкунаса [1] в Вильне [2]. Огромная круглая арена открытого храма была пуста. Где-то в середине этой арены, надежно защищенное от дождя и ветра, горело неугасимое пламя огня, посвященное великому богу войны Литвы.

Девочке было страшно. Наступала ночь, она была на огромной арене храма одна, и, хотя она знала, что вряд ли найдется среди литвинов отступник, который помыслит совершить святотатство и обидеть ее на территории храма Перкунаса, ей было не по себе.

Маленькая девочка храбро смотрела в темноту и гнала от себя опасения. Она пришла в храм тайком от родителей и воспитателей, жрецов древней литовской веры. Она хотела просить великого бога сделать ее воином. Она хотела доказать великому богу, что достойна подобной чести, несмотря на то, что она девочка. Именно для этого она ушла из дома в ночь, одна, и сейчас опасливо, но упрямо приближалась к горящему пламени Перкунаса.

Она верила в то, что, если расскажет Богу о своем желании и не побоится его огня, он исполнит ее желание.

Девочка подошла к алтарю и замерла, глядя на заключенный в темницу каменного ложа яростно бушующий огонь. Ее губы зашевелились, повторяя заученные слова просьбы-молитвы. Она повторяла их вновь и вновь, глядя на огонь, повторяла до тех пор, пока у нее не защипали и не начали слезиться от дыма глаза. Наконец, она замолчала, и некоторое время безмолвно стояла, вдыхая резкий ночной воздух, полный горечи от близости горящего пламени, пока внезапно чуть не задохнулась от накатившей боли, заставившей ее упасть на колени перед огнем. В следующий миг она потеряла сознание, ее хрупкое тело обмякло и тихо опало на холодный пол храма, маленькая головка мягко коснулась пола, и длинные золотистые волосы веером рассыпались по каменным плитам.

…Ей чудилось, что она лежит в густой сочной траве на равнине Свентогора, возле храма криве-кривейто [3]. Всей своей кожей она ощущала жар летнего дня, прохладная трава щекотала ей нос и щеки, гладила ее обнаженные по локоть рукавами платья руки, и босые ноги. Жар становился все сильнее и сильнее, обжигая ее кожу, затрудняя ее дыхание, сжимая ее голову пульсирующей болью, так, что застучало в висках и зашумело в голове. А затем откуда-то издалека пришел тихий голос, начавший шептать в такт ударам крови в висках, с каждым словом принося неизмеримое облегчение, размывавшее нестерпимый жар и головную боль:

Я промчусь над тобой теплым летним дождем,

Пеньем птиц на рассвете, степным ветерком.

Совсем рядом с собой девочка почувствовала прохладу реки, она слышала тихие шорохи воды, которые постепенно начали складываться в определенные ритмы, а затем — в тихие слова. Девочка прислушалась, и ей показалось, что она начала различать эти слова:

Я коснусь тебя брызгами утренних рос,

Полевою травою и россыпью звезд.

Река словно шептала ей свои секреты, пела песни, рассказывала истории.

Я увижу твой образ в витражном стекле,

В хрустале отражений всех рек на земле.

Они повторялись, словно слова той молитвы, которую она читала в храме.

Я услышу тебя в звонком смехе детей,

В тихом пенье цикад, в голосах лебедей.

Пение реки завораживало, усыпляло девочку.

С трудом разлепляя смыкающиеся сном веки, она попыталась проснуться, но не смогла. Тогда она попыталась пошевелиться, и, когда ей это удалось, внезапно почувствовала под собой жесткие холодные камни. Она распахнула глаза и увидела себя стоящей на самой вершине высокой горы. Далеко внизу колыхались леса и текли реки, зеленели долины и темнели горы. Ветер свистел у нее в ушах, она не могла пошевелиться от сковавшего ее холода, ледяные вихри выдували из ее тела последние искры тепла. Но когда она почувствовала, что окончательно замерзает, ветер стал утихать, отзываясь у нее в ушах громкой нескончаемой песней, состоящей из свиста и завываний, которая становилась все тише и тише, пока в ней не начал звучать уже знакомый девочке шепот, вторящий недавней песне огня и реки:

Я приду к тебе в точно условленный час,

Увести тебя в вечность, венчавшую нас.

Звучание новых строф повторялось эхом, с каждый разом все тише и тише, словно звук уходил вместе с неведомым исполнителем, удалявшимся все дальше и дальше:

И тогда, в облаках белоснежных вершин,

Я уже никогда не останусь один!

Девочка хотела остановить его, но не могла пошевелиться. Тело словно перестало подчиняться ей и тяжелым камнем пригвоздило ее к влажной прохладной земле, из недр которой продолжал струиться тихим шепотом, словно ручейком, постепенно затихая, неведомый голос, почти прошептавший последние слова:

Если все еще любишь, зажги мне свечу.

Ничего, кроме памяти, я не хочу!

И тогда маленькая девочка заплакала. Заплакала от бессилия и страха, оттого, что у нее внезапно сжалось от неведомой боли сердце. Она плакала все громче и громче, до тех пор, пока ее рыдания не заглушили таинственный голос. Ей казалось, что она сама начинает растворяться в своей боли и море своих слез, до тех пор, пока остатки ее сознания с тихим плеском вдруг исчезли, словно канули на дно.

— Она выживет.

Старый жрец храма кривейто усталыми, выцветшими от времени глазами посмотрел на молодого отца, принадлежавшего к дому правителя Литвы, князя Витеня [4], принесшего на руках в его храм две недели назад свою пятилетнюю дочь.

— Что с ней происходит? — недоуменно спросил отец, с тревогой вглядываясь в бледное лицо девочки с закрытыми глазами, из-под плотно сжатых век которой катились слезы.

— Я полагаю, видения, князь, — спокойно сказал старик, кладя руку на лоб девочки. — Твоя дочь может стать «Видящей», Гедемин.

На лице молодого князя появилось выражение священного ужаса.

— Никогда!

— Это — благо для тебя и для страны, князь.

— Это — проклятье для нее! Я не хочу терять еще одну дочь!

— Ты не потеряешь ее, князь. Девочку уже взяли под охрану наши боги. Она получила дар, и пророчество. Она выживет. Просто навсегда останется особенной.

— Особенной? — вскричал молодой князь, прожигая старого жреца подозрительным взглядом. — Надеюсь, не слабоумной?!

Он подхватил девочку на руки и понес прочь от храма кривейто.

Старый жрец смотрел ему вслед. Губы его шевелились в неслышной молитве.

— Ты сам увидишь, князь, — прошелестел в тишине равнины его голос. — Она будет особенной!