Пять Пророчеств. Эхо древнего мира – I

Эйрик Годвирдсон

Рудольфа прозвали Счастливчиком – он выжил после шторма, забыв все, кроме имени.Прошлое смыто в море – чем же заняться? Разве что быть стражем в городе, подарившем временный приют? Что ж, у Рудольфа нет иного выбора. Или есть? Может, вдруг окажется, что где-то далеко, в городе, где – на старинной карте так и написано – «водятся драконы», ответов сыщется больше, чем среди сородичей и новых друзей? Что же, рискни всем, что есть, ибо иногда выбора не остается – и так говорят твои пять пророчеств.

Глава 2. «Вы меня помните?»

Д'Лагрена, пусть и не сразу, но стал моим домом, даже если никогда ими не был раньше — я так и не смог решить, а уж тем более вспомнить, прав ли я в этом своем желании называть этенский древний городок родиной.

Все говорило за это — мне было просто и понятно почти все, что происходило вокруг, люди и мои соотечественники были таковы, как я обычно представлял себе, я занимался тем, что умел, и умел неплохо. У меня появились друзья — Тез и Менгор, Энер и Нан, такие же стражники, как и я.

У меня было все, наверное — кроме прошлого. Меня никто не помнил. Никто не знал, кто таков Рудольф-мечник, никто так и не узнал моего лица — ни в Д'Лагрена, ни в тех соседних поселениях, когда я наконец выбрался из серых надежных стен древней крепости на побережье.

Я поначалу часто спрашивал горожан — помнит ли кто-то меня? Мое имя, мое лицо?

Со временем перестал — ответы не отличались разнообразием. Собеседники обычно честно пытались мне помочь, но помощь их обычно заканчивалась на чем-то вроде «имя-то знакомое, знаешь, но оно не так часто встречается у нас. Если бы я лично знавал какого-то Рудольфа, я бы запомнил» или «прости, но я не был знаком с тобой раньше, я бы помнил, обличье-то у тебя, господин стражник, не из тех, что легко спутать с другими. Я думал, ты из Корту приехал, разве нет?» Итак, я ничего и не узнал.

Что касается внешности — не знаю, не знаю, самому мне судить сложно — всю жизнь я полагал себя обыкновенным. Но здесь я уже трижды услышал, что внешность у меня вполне себе запоминающаяся, и не видел причин моим собеседникам меня обманывать. Даже Менгор подтвердил — если бы у меня были близкие знакомцы, они бы вспомнили меня. А жить в городе, не заведя таковых, все же сложнопредставимо. Ответ был очевиден.

— Наверное, я только собирался к вам перебраться, — сказал тогда я. — Ну что же, я выполнил свою задумку, пусть и таким странным образом.

Город принял меня не тем, кто вынырнул из моря с пустой памятью, но тем, кем я стал уже здесь — стражником Рудольфом, мечником, любителем старых стихов, верным товарищем для новых друзей. И, по словам тех самых друзей, настоящим Счастливчиком.

Я закопал свою старую одежду на дне шкафа в моей комнате, что отвели мне при гарнизоне — пригодится разве что надеть, когда стану крышу чинить, если после дождя прохудится, да для какой работы еще. Подстригся по примеру Тезвина — оставил волосы до плеч вместо той косы, что была при мне поначалу, и стал носить их на пробор сбоку. На прямой сейчас мне не особенно нравилось, ибо от удара по голове, что я заработал при кораблекрушении, на лбу, у самой границы роста волос, остался совершенно неромантический круглый шрам — он через пару лет сойдет, конечно, но пока что красоты мне эта штука не добавляла. Болотницы с ним, подумал я, не болит и славно. Носил чаще всего форму — да на жалованье разжился еще кое-какими вещами, впрочем, без особого рвения. Вещи меня интересовали мало, мне хватало того, что есть. Порой я покупал книги — когда оставалось время их читать. Добром не оброс, зато знакомствами — вполне.

Узнал город — не вдоль и поперек, конечно, но неплохо — в конце концов, старые города до последнего закоулка могут знать только те, кто прожил в них всю жизнь. Я же провел в Д'Лагрена всего-то три луны пока что. Три луны! Иногда мне казалось, что почти пол-жизни, но я никогда не забывал настоящего положения вещей. Море швырнуло меня на этенский берег в самом начале лета, сейчас же оно клонилось к исходу. В полях пшеница налилась светлым золотом, а те самые сады за городом в самом деле гнулись к земле от яблок, и яблоки те были сладки и краснобоки, и царили на рынке, как перед ними — вишни и ежевика. Мальчишки сменили шесты на корзины, и каждое утро, я знал, собирали падалицу — из нее наварят сидра, и по осени будет целый фестиваль этого напитка, по всему Этену, не только у нас.

Мне нравилась моя новая жизнь.

Даже когда выдавались дежурства вроде сегодняшнего — муторные и тяжелые.

Это с моих слов сейчас можно подумать — мирная тихая заводь, а не страна, живи себе, в ус не дуй! Как бы не так — в любой заводи не обойдется без змей или зубастых рыбин, так и норовящих оттяпать что получше. Иными словами — и разбойники встречались в наших краях, и буйные наемники, едущие на север — или же с севера, оттуда, где неприветливый Аскалон и горные перевалы, и пронырливые тхабатские жулики… своих, местных жуликов хватало тоже.

Впрочем, жулики это неизбежное зло в нашей работе. Стража вечно разбирается с этой напастью — где бы эта стража не обитала.

Позднее лето. Под утро ложится глубокий, густой туман — близ города полно озер, и с моря все сильнее тянет влагою. Я пол-ночи ловил ушлого взломщика, устал и взмок, как беговой жеребчик, но дело сделал — сам пред очи лорда Галвэна не повел его, сдал встреченным в переулках Тезвину и Ронану. С поимкой до туманов я управился, и это славно. Сейчас мне ужасно не хотелось торчать в крепостных стенах, а необходимые бумаги я напишу, когда хоть немного отдохну. И лучшего отдыха, чем спокойное, неспешное патрулирование укрытых наползающим призрачным молоком улиц, я себе не мог сейчас пожелать. Только вот я ошибся на счет «тихого». Оставалось всего с пяток лучин до окончания моей смены, а туман загустел до такой степени, что я едва видел вытянутую перед собой руку, когда я споткнулся о что-то мягкое и тяжелое. В нос остро шибануло горькой солью и ржавчиной… и тяжким духом убоины. «Что-то» совсем недавно было живым. Под ногами глянцево взблеснула темная лужа, чуть дальше раскинулись какие-то перепутанные толстые веревки, мокро отливающие скупым бликом… требуха. Под ногами у меня валялось мертвое тело, и кровь, и внутренности курились паром — мертвое недавно было живым.

— Дохлая коза, леший побери, — выругался я от неожиданности, убрав руку с эфеса меча.

Я хотел было окликнуть кого-нибудь, да погромче, но острый, пронзительный крик прорезал туманную тишину. Потом раздался топот, я вновь схватился за оружие.

Но оно не понадобилось. На меня выскочила парочка перепуганных горожан — парень и девушка, молодые, чуть ли не подростки.

— Там! Там, господин стражник! Мертвая голова на углу валяется, и кровь кругом!

Я двинулся за ними — девушка едва ли не заикалась от испуга, парень храбрился, но тоже явно был под впечатлением. Его, впрочем, хватало на то, чтобы указать тот проулок, где обнаружилась голова. Я успел передумать уйму всякого, пока шел за ними.

— Коза. Дети, э, граждане свободного Д'Лагрена, это коза, — я чуть не рассмеялся от облегчения, когда обнаружил указанную голову. — Там в улице, где вы меня нашли, собаки загрызли козу, и вот наверняка оттащили голову… вы слышали что-нибудь?

— Нн… нет, господин Ру… Рудольф, верно? — паренек меня, оказывается, узнал. — Мы не особенно прислушивались, так вышло. Я провожал Энору домой, мы болтали обо всяком, пока она не…

— Не наступила в лужу крови, — закончила девушка, наконец совладав с собою. — Я удивилась — почему мокро? А потом мы увидели, что это голова…

— И побежали. И не рассмотрели, что она козья, — закончил я, усмехаясь самым дружелюбным образом. — Давайте я провожу вас, что ли. Обоих.

— Мы на одной улице живем, — парень кивнул.

Молодец, не стал изображать героя, подумал я. Я бравировал перед ребятами, потешаясь над их страхом козьей головы, но про себя думал совсем не об этом. Что за собака такая разодрала козу… бесшумно? Или это я просто настолько провалился в собственные мысли, что не слышал возни? В любом случае, не слишком хорошо, когда по городу носится собака, грызущая чужой скот. И что скот болтается в ночи по улицам — тоже не дело. Надо выяснить будет, чья это коза была.

Я довел парочку до их улицы, долго стоял и вслушивался в сонные скрипы и вздохи городского раннего утра… ждал чего-то. Тихого цокота собачьих когтей или шумного дыхания. Или серой тени за белесым маревом. Мне было… не по себе. Не страшно, нет — это чувство напоминало назойливую соломинку под рубашкой, скребущую, щекочущую кожу — то под лопаткой, то в боку, то в районе живота, пока ощущение не собралось где-то за ушами. Щекотка в мыслях, точнее, в самом преддверии мыслей — и я не мог дать ей названия. Это было неприятное, тревожное ощущение… и ужасно знакомое. Когда я вернулся за козой, ее уже не было. Зато у меня в мешке была голова. Мешок всегда болтался в сумке любого стражника, выходящего в ночную стражу — мало ли зачем пригодится. Ну что ж, пригодился.

Надо спросить будет у Менгора, бывают ли у нас тут бешеные собаки. Если да, придется что-то с этим делать.

Продолжения «козьей» истории ни назавтра, ни через день не последовало — Менгор хоть и не поднял меня на смех, но высказался в том смысле, что я излишне много придаю значения мелким происшествиям. После похвалил меня за поимку взломщика и посоветовал пару дней отдохнуть от ночных дежурств, списав подозрительность мою на утомление. А голову, хоть и не посоветовал выкинуть сразу, все же счел погрызенной обычной собакой — покрутил, вздохнул и вернул мне со словами:

— Вон, отдай служкам, пусть сожгут или закопают эту падаль. Ничего особенного — если пес и был бешеный, он живо объявится, там и пристрелим. Из-за одной козы шум поднимать нету смысла, да и народ в городе не так уж и глуп — поди еще сами отловят.

На пару с Тезвином мы все же выяснили, что козу убрать велел своим слугам хозяин ближайшего дома — его разбудил поднятый перепуганными прохожими шум. Коза же принадлежала соседу предприимчивого горожанина. И больше никто, ничего и нигде — не видел, не слышал и не знал.

Я готов был смириться с тем, что оказался излишне мнителен, и во всем согласиться с Менгором. Я — да, но вот все та же соломинка, вертящаяся где-то у затылка — нет.

Три дня я честно отдыхал от ночных дежурств. Скучал на стене, любуясь садами, рыжеющим к осени разнотравьем лугов и синей полоской горизонта, болтался по рынку, хрустя яблоками и пирогами с сыром — торговцы часто подсовывали стражам угощение «просто так», а на самом деле в надежде, что нынче за их добром присмотрят получше, чем за чьим другим.

Пил вино с друзьями по вечерам, обсуждая сплетни — пока в этих сплетнях не прорезалась снова тема загрызенного мелкого скота и каких-то бестолковых, хаотичных нападений на чужие дворы — там пропала собака, сям — пяток куриц, где-то в щепу изгрызли калитку или испортили корзину.

Если по началу жаловались горожане — те, кто жил на окраинах, как и хозяин первой козы — то потом все больше поселяне из окрестностей.

Звучало несколько раз словцо из корту — «чакабре».

Его я слышал впервые, но выяснить не успел — один из постояльцев трактира, где мы сидели тогда — он назывался «Зеленое Яблоко» — возразил: «чакабре» — де, во-первых книжная выдумка, а во-вторых, этот зверь не грызет, а как бы высасывает кровь из жертв, хотя да, предпочитает лакомиться козами или телятами. Оставалось верить, что говоривший — с виду и сам из Корту — знал, о чем вел речь. С ним многие согласились тогда, и общая версия выплавилась в предположение о собачьей стае, забредшей в город.

Никого это особенно не удивило, но радости в этом тоже никто не выдел.

— Одно худо, — подумав, сказал я в один из таких вечеров, когда снова поднялась тема распоясавшихся собак. — Скоро урожай снимать. Яблоки, хлеб, тыквы в поле. Как бы не разошлись эти самые собаки не к месту. Люди опасаются, вон калитки уже начали охранными рунами разрисовывать.

— Хлеб снимать или в полях работать всегда народ ходит со сторожевыми да пастушьими собаками, потому что волков в округе, друг мой Рудольф, всегда было в избытке. Это в город и в сады они не лезут, — возразил мне Нан, и Тез поддержал его кивком.

Я мимоходом вяло отметил про себя — надо же, а я и это успел забыть. А ведь и правда.

— Зато в садах могут те самые собаки навести шороху, — не отступал я. — Да и не нравится мне само то, что стая откуда-то взялась вообще.

— Это как раз не диво, — Тезвин пожал плечами. — Да, сам Новый Этен не воюет уже не один десяток лет, а вот у наших соседей — Марбод Корту, Аскалона и Тхабата — никогда не было согласия меж собою. Граница, дружище. Не так далеко. Могли и забрести после заварушки какой. Налетели, скажем, тхабатцы на поселение. Устроили там грабеж и разорение, пожгли сколько-то дворов — и люди, например, снялись и уехали, кто куда. Не все потащили с собой собак, не все собаки и до той поры имели дом, но кормились из милости подачками. А тут не стало кому подавать — и собирайся, кочуй куда глаза глядят и лапы несут тоже.

— Только их нигде не ждут, везде уже кто-то да живет, — закончил я, поняв, к чему Тезвин клонит. — Звучит логично. Ну и что делать будем?

— Как что? Народ попросит — прочешем сады. А нет — что Менгор, ну или сам лорд-командир скажет, то и будем, всего делов! — рассмеялся Нан. — Мы, Руд, мужи невеликой воли, мы стража. А стража делает то, что велено. За нас вон пусть капитаны думают.

Я ухмыльнулся, но не ответил — потому что считал немного иначе. Да, что скажут, то и делаем. Но свою-то голову, честь и совесть никто не отменял! Да и то сказать — Менгор, другие капитаны или паче того, лорд Галвэн, вряд ли за всем досмотреть успеют. Даже если у них работа такая. Я подумал еще и сказал:

— Ну, как хотите. А я Менгору расскажу, пожалуй, и про «чакабре», и прочие измышления народа.

На меня замахали руками, потом предложили еще заказать пирог и выпивки, да и сменить тему. Я не стал отказываться.

Впрочем, стоило мне вознамериться подокучать нашему капитану, как оказалось, что за меня это сделали наши же горожане. Едва я раскрыл рот, заикнувшись про неведомую чакабре, как тут же сполна получил менгорова раздражения и недовольства:

— Слушай, ну вот стража только собакам хвосты не крутила! На собак довольно и пятка крестьян с вилами да пары охотников с луками! Ты предлагаешь сорваться и прочесывать пригородные сады в поисках, прости, зверушки из книги? Или обычного десятка отощавших собак?

Я опустил голову. Мне было стыдно. И одновременно соломинка в затылке превратилась в раскаленную иглу острейшего беспокойства. Никогда мне еще не было так… неуютно.

— Рудольф, у нас есть дела посерьезнее. Видимо, нам в самом деле придется готовиться к более серьезным вещам, чем собаки или ловля мелких воришек — если ты слушаешь сплетни про неведомых зверушек и обгрызенные калитки, то я слышал кое-что посерьезнее. И не только я, если на то пошло. Совет города сейчас занимают вопросы того, что творится у кортов, гораздо больше.

— Всегдашняя война в Корту имеет отношение к нам?

— Может начать иметь, — сухо заметил Менгор. — У тебя есть какие-то более серьезные аргументы по поводу твоих, хм, измышлений?

— Я не могу объяснить, — очень тихо произнес я. — Я не знаю, что и как, но мне не по себе. Мен, скажи мне как друг, а не как командир — как думаешь, я похож на того, кто стал бы тревожить тебя попусту?

— Ты больше похож на того, кто стал бы разбираться, влипнув в какую-нибудь пакость, — отозвался Менгор. — Но я сам тебя прозвал Счастливчиком, знаешь ли. Почему ты так упорствуешь, Рудольф? Ты что-то знаешь?

— Не знаю. Чувствую. Нечто странное. Как если бы я был, ну например, сам охотничьей собакой, что ли!

— Соба-акой… — протянул странно как-то Менгор. Посмотрел на меня с подозрением, потом вдруг решил: — Ладно. Владельцы садов и правда уже закидали нас просьбами по уши — не так давно мальчишка-сборщик пропал. До сих пор не нашли. Я думаю, он просто сбежать мог, но… люди у нас из-за собак еще не пропадали. Смотри у меня, Руд, если скрываешь что-то… не прощу.

Менгор глядел на меня так, что у меня уши запылали. Взгляд этот больно колол, заставив зябко передернуть плечами.

Я вдруг с ужасающей ясностью понял, что он меня в чем-то подозревает. В чем-то весьма, весьма нехорошем. Огненная игла в затылке предательски исчезла, словно ее не было.

В чем?!? В чем он меня подозревает?

Туман. Снова предутренний туман, и хвала Айулан, не такой густой. Только под ногами вместо булыжной брусчатки улиц — трава, песок и узловатые корни. Стволы дальних деревьев маячат серыми размытыми силуэтами, ближние угольно-четки, точно нарисованы черным лаком на новой вазе светлой глины из тех, что искусно делают по всему Этену. Громады крон изредка шелестят и покачиваются точно сами по себе — нет, конечно, это явно возятся в ветвях ночные птицы, всего делов. Я про себя молю Эрроса о ветерке — разогнал бы туманную муть, дал спокойно пройти насквозь громаду сонного сада, а там и понять, не чудится ли мне опасность на ровном месте?

Я зря тосковал по своему беспокойству — оно было со мной, мутное и слабое, но было.

Мои товарищи таким же нечеткими тенями, как и я сам, скользят по тропам.

Дежурство подходит к концу, а мы наткнулись только на изгрызенный ствол одной из яблонь, порванную корзинку — не фруктовую, а такую, в которой носят хлеб и прочую снедь с собой на работу в саду здешние трудяги. Да изрытый склон — кротовую или мышиную норку разрывал зверь, что ли? Пока все это выглядело озадачивающе и несерьезно. Но ведь пропал же куда-то мальчишка! Кто-то же сожрал уже пять коз и десяток кур, загрыз трех домашних кобелей и изгадил не одну калитку!

Пока мы шли тремя группами сквозь садовые дебри, я успел передумать много всякого. Боюсь представить, правда, что думал обо мне Менгор все это время. Неведомая тварь, кто бы она — они — не были — не спешили показаться. Ну хоть ветерок поднялся, сгоняя туманную кисею.

Наверное, еще через лучину Менгор велел бы нам поворачивать обратно — но тут раздался надрывный вой. И еще. Следом — визг, рычание, скулеж, треск кустов.

Мы припустили по направлению звука — это было почти на самой окраине сада.

На месте мы застали трех собак — две мертвые и одну серьезно раненую. Она жалась под куст, злобно щерясь, и Тезвин поднял арбалет. Сухо, коротко щелкнула тетива, пес взвизгнул и замолк.

Тез вздохнул, опуская оружие.

— М-да, — проговорил Менгор, осматриваясь. — М-да. Ну и что мы видим?

— Собаки, — фыркнул Нан. — Как и говорили в городе, просто собаки. В основном они уже даже за нас все решили. Передрались и друг друга прикончили.

— Три собаки наводили страху на весь город? — усомнился Нориг, стражник, которого я знал меньше прочих.

— Не вяжется, — тихо проговорил я. — Не вяжется.

Запалив свечу в фонаре, я бродил по залитому кровью песку. Взрыт он был знатно. На ближайших кустах и деревьях висели клочья шерсти. Серая, бурая… собаки были черная, пестрая и рыжая. Бурое могло быть частью подпушка пестрой, но…

— Не вяжется, — кивнул Тезвин, проследив взглядом мои передвижения.

— С волками подрались?

— Нет, — мне в этот миг точно вогнали в голову раскаленную давешнюю иголку. Я аж охнул от неожиданности. Я протянул руку и снял с куста клок серой шерсти. — Не с волками. Это оборотень.

Менгор зло, грязно выругался — я даже не знал, что он так может.

— Откуда ты знаешь? — теперь уже недоверчиво смотрел на меня Нориг.

— Смотри, — я кивнул на несколько следов чуть дальше. В мягкой, незатоптанной во время схватки земле остался огромный когтистый отпечаток — не лапы и не руки, но формы между ними. Только я не поэтому понял. За миг до того, как увидел этот отпечаток, я сообразил, что же такое зудело у меня в затылке, то соломинкой вороша мысли, то прожигая их огнем. Магия. Я каким-то образом чувствовал ее всплески, когда оборотень менял обличье. Но ведь я не маг!

— Надеюсь так же, что ты и не оборотень сам, — пошутил мрачно Менгор, услышав сказанную мною вслух последнюю фразу.

— Мен, да ты что?! — я аж поперхнулся воздухом от обиды. — Ты серьезно? Ты подозревал меня?

— Ладно, забудь, — буркнул он. — Оборотней у нас тут не особенно, хм, жалуют.

— Где их, скажи мне, прям жалуют. Это добром никому еще не вышло, одна история с Алексаром чего стоит! — Тезвин поежился. — Эх, правильно я собаку того… Правильно. Побоялся, что бешеный, но это еще хуже.

— Собака не станет оборотнем, ей не в кого перекидываться, — возразил я. — Я что-то такое… читал. Давно. До шторма, мне кажется.

— Так ты не все забыл?

— Хватит болтать! Прочешите уже окрестности, не зря же мы вышли сегодня на эту охоту. Лучше покончить с оборотнем сегодня, — оборвал нас Менгор.

Мы напрасно убили еще с десяток лучин — оборотень как провалился. Наверное, перекинулся обратно и ушел в город. Или где он там отсиживается, — мрачно думал я. Одно я знал точно. Теперь придется его ловить по всем окрестностям, городу и лесам поблизости. Еще хорошо, что я хоть немного, но чую, когда он превращается. Каким образом, хотелось бы мне знать?

Я выложил все свои мысли по этому поводу Тезвину и Менгору, едва мы оказались в казармах.

— Ты учился на мага? — спросил Менгор, и я горько развел руками:

— Я не помню!

— Нет, Руд, это не вопрос, — Тезвин похлопал меня по плечу. — Это предположение, а скорее даже утверждение. Наверное, ты когда-то хотел стать им, даже если не особенно помнишь. Ну или у тебя просто есть дар.

— Надеюсь, ты нас не променяешь на книжную пыль, м? — Менгор, даже мрачный, как туча, умудрялся шутить.

— Да вы что, парни. Я же… какой из меня маг, — я улыбнулся. — Я стражник. Нет, я не бросаю друзей, вы что.

— Славно, — капитан кивнул. — А вот оборотень это уже не славно.

— Поймаем, — уверенно произнес Тезвин. — От меня еще ни один преступник не уходил, на двух он ногах или четырех, не важно! Да и от тебя тоже, капитан!

Мы еще обменялись соображениями о том, как лучше выловить эту тварь, составили короткий план, и разошлись — Мен пошел докладывать лорду Галвэну, мы с Тезом — отсыпаться перед дневной сменой.

Я не знал, что поимка состоится намного раньше, чем спланированная облава, и совсем не так, как спланировали и как велит поступить лорд Галвэн.

Вечер, в отличие от утра, выдался ясный.

В небе давно висела полупрозрачная лунная льдинка — подтаявший с одного края диск. Убывает — отметил я про себя. И следом додумал — оборотничество никак не связано с фазой луны. Откуда я это взял? Откуда-то. Вспомнил как-то, и этого довольно.

Воздух посвежел, налился прохладой.

Сегодня из «Зеленого Яблока» мы с Наном уходили позднее обычного. Приятель мой отправился к себе, а я пошел в казармы — отчего-то все еще не собрался снять себе угол, да и не слишком хотел этого. Какая разница, где именно коротать половину ночей или ловить короткие часы утреннего сна после дежурства?

Точнее, хотел было пойти, да вспомнил начисто вылетевшее из головы — я в скорняжной лавке заказал себе сумку, должен сегодня был забрать, но… Интересно, лавку уже закрыли? У нас многие торгуют до поздней ночи, а сейчас только-только загустела как следует акварельная синь сумерек — первые звездные искры еле видны в небе рядом с неровным лунным диском, и даже без фонарей хорошо различим каждый камень мостовой под ногами. Пожав плечами в ответ на свои мысли, я отправился к скорняку — а то и завтра забуду. А сумка вещь нужная, мне с казенной холщовой ходить надоело.

Едва я свернул в нужную улицу, до моих ушей донеслась не злобная, но ворчливая ругань — скорняк распекал нерадивого слугу, не сделавшего положенных работ за день. «Ага, лавка открыта!» Я прибавил шагу. Хозяин лавки, он же сам мастер-кожевник, стоял у крыльца лавки. Из приоткрытой двери лился желтый уютный свет плошек и фонарей с жировыми свечами. Рядом с хозяином — не особенно высоким, но широким в плечах — понуро свесив голову, жался в собственную тень работник. Парень был крупный, но нескладный, одежда на нем болталась неопрятно, точно он одевался абы как. Впрочем, этот парень всегда выглядел неряшливо и встрепано, сколько бы раз я его ни видел. Он работал у кожевника давно, и часто носил заказанное для стражи снаряжение в казармы, когда бывало сразу по многу нужно доставить — седла, сбруя, портупеи. За одной-единственной сумкой, к тому же оплаченной из собственного кармана, разумеется, мне пришлось сейчас идти самому.

— И вообще, ты чего грязный такой? Умыться забыл? Исцарапанный весь… дрался? Я же тебе говорил — умываться каждый день, одежду менять не реже чем дважды в луну, а то и трижды, не драться, не воровать! Из всего ты только последнее смекнул, что ли? Чего молчишь, ну? — Хозяин ткнул работника в плечо, и тот вскрикнул. Сквозь рубаху проступило темное пятно.

— Ну точно, дрался, — буркнул скорняк.

— Н-нет, хозяин. Я это. На сук напоролся. Да, на сук. Острый! Больно…

— Какой такой… ааа, господин Рудольф, вот и вы! Я уж думал, запамятовали! — скорняк отвлекся на меня

— Признаться, да, есть такое, — я покаянно склонил голову, жестом приветствовал ворчливого мастера. — Нелегкий денек выдался, знаете ли. Я уже думал — вы лавку закрыли давно.

— Да какой там! Этот глупый мальчишка и половины заданного на сегодня не сделал, а что сделал, из рук вон плохо! Пришлось самому разбираться вот.

Парень хныкнул:

— Не ругайте…

— На сук он напоролся! Нет, ну вы на него посмотрите, а… завяжи хоть, олух. И какой такой сук? Рудольф, вы же знаете, парень он у нас не великого ума, одно достоинство — честный.

Переведя дух, скорняк снова напустился на работягу:

— Какой сук еще, тебя спрашиваю, и ты где шатался?

— Эта… в саду.

— Утром? — я, потянув носом, шагнул чуть ближе.

От взмокшего в волнении паренька остро разило потом, давно нестиранной одеждой… и псиной. Нет, конечно, ничего удивительного — спал в сарае с собаками, как любой работающий за еду, одежду и ночлег. Мальчик был умственно неполноценен, и скорняк держал его даже не столько из-за честности и трудолюбия, сколько, прямо скажем, из совестливых соображений. Да. Мальчик — Брен — был глуп и безобиден, и спал на сене с собаками… В затылке у меня вертелась, щекоча, назойливая соломинка.

— Скажи, ты где был утром, а, парень? — я старался говорить мягко и спокойно.

— Да и покажи-ка свое плечо, на что ты там напоролся такое, — насел хозяин, шагнув вперед и протянув руку.

Я не знаю, почему дальше случилось то, что случилось.

— Я ничего не сдела-ааааАА! — взвизгнул паренек, отскочил.

В голову мне с маху вонзили раскаленное острие.

Тело Брена выгнулось неправдоподобной дугой, одежда на нем треснула, расходясь — и я понял, что нашел оборотня.

Коротко взрыкнув, зверь приземлился на все четыре лапы.

Я рванул клинок из ножен, но зверь опрометью бросился прочь — так быстро, что я еле успел заметить, куда.

— Что же это делается, Аймира Пресветлая, Айтир Всемогущий… — пробормотал побелевшими губами скорняк.

— Идите в дом, — рявкнул я, и припустил за оборотнем.

Повинуясь наитию, я немедленно принялся прочесывать задние дворы — почему-то я не сомневался, что оборотень захочет спрятаться, и поскорее.

Я прочесал почти полную улицу, когда нашел его — он забился в темный дровяной сарай, вжался в угол и захлебывался рычанием пополам со скулежом. Огненная стрела в затылке у меня растворилась, я теперь чувствовал плещущую от оборотня магию совершенно иначе — точно в лоб дует слабый теплый ветер. Я смотрел в тусклые желтые глаза зверя и не видел в них ни капли человеческого разума, только страх. Страх, что бы там ни говорили, и у зверей, и у людей одинаков. Я перехватил клинок. Оборотень отчаянно рыкнул и бросился на меня.

Скорости оборотню его неестественная природа придала такой, что я еще в момент его прыжка, только когда он напружинил могучие когтистые лапы, понял — я не успею рубануть его. Даже — уже не успел. Он сейчас вгрызется в бок под приподнятым локтем, когда я начну заносить меч, повалит, рванет лапой… останусь я жив или нет, зависит от прочности стражничьей кольчуги.

Оборотень взвился в воздух. Мне показалось, что ветер — откуда бы ему взяться в сарае? — с силой дохнул мне в лицо, ткнулся в лоб, раскрытую левую руку, в грудь. Я вскинул пустую ладонь и швырнул в летящее в меня мохнатое тело ощущавшуюся в ней прядь ветра. В мыслях вспыхнуло одно слово — «стой!» И произнес я его не на наречии Этена, совсем нет. Я не знал, зачем я это делаю, но оно сработало так, как я и не мог ожидать — зверь точно врезался в невидимую стену, откатился от меня, приложился спиной об дощатую стену… и рывком вывернулся обратно в человека.

Это я потом понял, что он хотел всего лишь проскользнуть у меня под локтем и задать стрекача дальше. Потом — когда дрожащий голый парень, чумазый, в длинных подсохших ранах вдоль спины, поднял на меня глаза и дрожащим голосом произнес:

— Господин… вы меня помните? Ведь помните же?

Рука с занесенным клинком точно каменной тяжестью налилась, опустившись вниз.

Я не смог ударить. Даже замах не завершил.

— Я, господин, ничего… никого не трогал… правда. Это меня, а я нет! Клянусь!

— А коза? — глупо спросил я. В голове звенящей осенней мухой плескало — «вы меня помните?!» Я помнил. Конечно, помнил — дурачка на побегушках, безобидного глупого и нескладного Брена, почти бесполезного — но и совершенно никому не мешающего. Помнил.

Человек-зверь тоскливо завыл — не по-волчьи. По-человечески.

— Я есть захотел тогда… я… так вышло! Не надо меня… не надо мечом, не надо. Не надо, не…

Я потряс головой, с силой потер переносицу.

И понял, что не смогу.

— Я что-нибудь придумаю, но ты должен пойти со мной, Брен, — я говорил не слишком уверенно, наверное.

Брен кивнул мне, настороженно поднялся. Прикрыл срам обрывками одежды… вышел из сарая и даже не дернулся, когда я, ненавидя сам себя, но понимая, что иначе нельзя, вынул из своей котомки веревку:

— Я должен тебе руки связать. Обматывай задницу своими лохмотьями и протягивай руки.

Наверное, я замешкался в этот момент. Потому что Брен, уже не в зверином, но человечьем обличье сделал то, что собирался еще там, в сарае — вывернулся мимо меня и побежал, с каждым шагом переходя на все более размашистые прыжки, пока снова не натянул волчью шкуру и не скрылся вовсе. В этот раз его превращение не заставило меня морщиться от головной боли. Но теплый ветер я почувствовал снова. Значит, вот какая она, магия…

— Стой! Стой, хуже будет! — безнадежно крикнул я.

Бесполезно.

Брен, как рассказали мне потом ребята со стены, не останавливаясь, удрал из города и побежал дальше, мимо садов, через поле, в ближний лесок.

На следующий день мы всей Стражей — возглавил нас лично лорд Галвэн — отправились прочесывать лес. С нами были и два мага — тоже лорд настоял. Оборотень, накануне подранный собаками, испуганный и, прямо скажем, не слишком хорошо соображающий, не мог уйти далеко.

Он и не ушел. Нашли его не мы, но я успел взглянуть.

— Волки, лорд. Это их земля. Волки не любят нахальных чужаков на своих охотничьих землях. Волки, как бы это не прозвучало, блюдут границы — они не ходят к нам, где хозяйничают наши собаки и мы. И не прощают тех, кто вторгся к ним. Особенно ночью. Особенно в сезон Большой Охоты — осенью самое время нагулять жир перед холодами, — вещал один из магов. — И наш оборотень, а точнее, человек в нем, не понял, что хотели от него чужие злые звери. И они его…

Да, подумал я. И они его убили. Ослабевшего после драки с собаками в саду, напуганного, пахнущего безумием. Собаки охраняли сад. Волки охраняли лес. Как я охранял от него город, точно так же. Только я не смог… а они да. Наверное, они были правы. Тем, что не знали жалости. И вот он, не нужный никому — ни зверям, ни людям — пытался превратиться в человека обратно, уже умирая. Это я видел и без пояснений мага. Выкрученные из суставов конечности, клочья шерсти по всему телу, звериная вытянутая челюсть на вполне человеческой во всем остальном голове. Пальцы, серые и длинные, с когтями и в черных волосках — и розово-грязная исцарапанная ладонь.

— Знаете хоть, кто это был? — Галвэн в упор посмотрел на мага, обрывая его болтовню

— Брен, мальчишка-помощник скорняка. Лавка у них на Озерной улице, — сухо уронил я. — Я его вчера… упустил. Я вам докладывал, лорд.

— Помню, — после секундной заминки ответил тот. — Ну что, сожгите его, как человека, что ли². Он, в конце концов, хоть под конец, но сделал свой выбор.

В точку. Как же… удачнее не скажешь.

Я тяжело вздохнул.

На душе было невыразимо мерзко почему-то, хотя я не сделал ничего, что могло бы заставить меня стыдиться.

Позже мне это подтвердят и друзья, и капитан, и сам Командующий.

Но я часто вспоминал этот случай, и каждый раз со все теми же чувствами.

Примечания

2

В мире принято огненное погребение, повсеместно.