Век невинности

Эдит Уортон, 1920

Блеск и лицемерие высшего света Нью-Йорка конца XIX столетия.

Глава седьмая

Миссис Генри Ван-дер-Лайден в молчании слушала свою кузину, миссис Ачер. Следует отметить, глубокоуважаемый читатель, что миссис Ван-дер-Лайден была молчалива от природы и что она, несмотря на всю свою сдержанность, отчасти обусловленную воспитанием, уж если кого-нибудь любила, то любила по-настоящему. Но даже знание этой стороны ее натуры не всегда служило надежной защитой от холода, которым она порой обдавала своих знакомых, дерзнувших переступить черту дозволенного. На Мэдисон-Авеню, в гостиной с высокими потолками и окрашенными в белый цвет стенами, иногда случались такие «похолодания». Помимо всего прочего, в этой гостиной стояли кресла, обитые светлой парчой (чехлы снимались с них только во время приемов) и столы с орнаментами из золоченой бронзы, на которых лежали кружевные салфетки. На стенах, одна напротив другой, висели картина работы Гейнсборо «Леди Анжелика Дюлак» в тяжелой старинной раме и портрет миссис Ван-дер-Лайден (в черном бархатном платье с венецианским воротником) кисти Хантингтона. Нетрудно было уловить сходство между хозяйкой дома и ее прекрасной прародительницей. Он считался почти таким же превосходным, как и портреты Кабанеля, и хотя прошло уже лет двадцать с тех пор, как портрет был написан, краски на нем не потускнели. Казалось, что сама миссис Ван-дер-Лайден, сидевшая теперь в кресле и внимавшая речам миссис Ачер, — родная сестра прекрасной Анжелики Дюлак; художник нарисовал ее, в самом расцвете сил, еще молодой, сидящей в позолоченном кресле на фоне репсового занавеса.

Миссис Ван-дер-Лайден по-прежнему надевала свое черное бархатное платье с венецианским воротником, когда выезжала в свет — или (она никогда не обедала в клубах) когда широко распахивала двери своего дома, чтобы принять гостей. Волосы ее, которые не поседели, но с возрастом обесцветились, были по-прежнему закручены в плоские букли, закрывавшие верхнюю часть высокого лба. Пожалуй, в то время, когда художник работал над портретом, прямой нос Луизы Ван-дер-Лайден был очерчен несколько четче, а голубые глаза ее сияли ярче, чем теперь. Она всегда потрясала Ньюлэнда Ачера тем, что позволила как бы законсервировать себя в идеальных условиях, создаваемых для нее мужем и слугами. Так тела, замороженные в глыбах льда, хранятся в них годами, не увядая.

Подобно всем членам своей семьи, молодой человек уважал миссис Ван-дер-Лайден и восхищался ею. Но он находил ее любезность преувеличенной, а способ отказывать гостям (предварительно вытянув из них всю душу) несколько жестоким, хотя она и делала это всегда в мягкой форме. Ему казалось, что некоторые из престарелых тетушек его матери — злобные старые девы — и те поступали куда гуманнее, из принципа говоря: «Нет!» — еще до того, как их собеседник успевал изложить свою просьбу.

Миссис Ван-дер-Лайден никогда не давала окончательного ответа сразу же, но всегда обнадеживала просителя улыбкой, игравшей на ее тонких губах. А потом она неизменно отвечала: «Я должна вначале переговорить со своим мужем». Они с мистером Ван-дер-Лайденом за столько лет своего счастливого супружества стали так близки, что Ачер удивлялся, зачем им еще что-то обсуждать. Но так как ни одно решение не принималось без этих таинственных совещаний, миссис Ачер и ее сын, когда заранее представляли себе встречу с миссис Ван-дер-Лайден, были готовы к тому, что услышат эту знакомую фразу.

Однако, на сей раз миссис Ван-дер-Лайден, редко удивлявшая кого бы то ни было, повела себя самым неожиданным образом. Протягивая свою длинную, тонкую руку к колокольчику, она сказала:

«Думаю, я должна пригласить сюда Генри, чтобы он тоже послушал, что вы будете говорить мне.»

Почти сразу же после того, как она позвонила, явился лакей, которому она важно сказала: «Если мистер Ван-дер-Лайден закончил чтение газет, спросите, не соблаговолит ли он присоединиться к нам». Миссис Ван-дер-Лайден произнесла эти два слова: «чтение газет», — таким тоном, словно она была супругой министра, объяснявшей, что ее муж «в настоящий момент находится на заседании кабинета». Сделала она это вовсе не потому, что была высокомерна, а в силу того, что в течение их долгой совместной жизни у нее выработалась привычка воспринимать каждый жест мистера Ван-дер-Лайдена как целое событие, имеющее первостепенное значение; и друзья Ван-дер-Лайденов и их родственники считались с этим.

В данном случае ее решимость свидетельствовала о том, что она считает сам случай «из ряда вон выходящим», а миссис Ачер — чересчур навязчивой. Но, чтобы никто не подумал, что она настроила себя заранее, почтенная дама добавила, улыбаясь им одними глазами: «Генри всегда так рад вас видеть, Аделина! И он с удовольствием поздравит Ньюлэнда».

Двойные двери торжественно растворились, и на пороге появился сам мистер Генри Ван-дер-Лайден, — высокий, худощавый, с замороженной, как и у его супруги, приветливостью в глазах, которые были не бледно-голубые, как у нее, а серые. На нем был хорошо подогнанный по фигуре сюртук. Светлые его волосы со временем обесцветились, как и у жены; и даже нос у него был такой же прямой, как у нее.

Мистер Ван-дер-Лайден, как и полагалось кузену, тепло поприветствовал миссис Ачер, негромко произнес слова поздравления (почти те же самые, которые использовала его супруга), в адрес Ньюлэнда, и позволил себе расположиться в одном из обитых парчой кресел с непринужденностью правящего государя.

«Только что окончил чтение „Таймс“, — сказал он, складывая вместе свои длинные пальцы. — В городе я так занят по утрам, что предпочитаю просматривать газеты во время завтрака. Это так удобно при моей занятости!»

«Превосходная мысль, — заметила миссис Ачер. — А вот дядя Эгмонт, помнится, откладывал чтение утренних газет до обеда».

«Да, отец не любил спешки. Но теперь мы живем в мире сплошной суеты», — сказал мистер Ван-дер-Лайден, старательно подбирая каждое слово и медленно обводя взглядом просторную белую гостиную, которая, по мнению Ачера, как нельзя более соответствовала имиджу хозяев.

«Но, надеюсь, мы не помешали тебе читать?» — с легкой тревогой в голосе спросила его жена.

«О, нет!» — поспешил он ее успокоить.

«Тогда я бы хотела, чтобы Аделина все рассказала тебе».

«Вообще-то дело касается Ньюлэнда», — заметила миссис Ачер, улыбаясь, и принялась объяснять, в какое неприятное положение попала миссис Ловелл Мингот, получив почти от всех приглашенных письма с отказами.

«И, конечно, — закончила она, — Августа Велланд и Мэри Мингот обе чувствуют, что вам следует узнать об этом, — особенно в свете помолвки Ньюлэнда».

«О!» — воскликнул мистер Ван-дер-Лайден, слегка опешив.

В воцарившейся тишине каминные часы с бронзовой инкрустацией, стоявшие на мраморной полке, угрожающе тикали, словно в них была вмонтирована бомба замедленного действия. Ачер с благоговейным трепетом смотрел на две неподвижные стройные фигуры, с олимпийским спокойствием восседавшие рядом друг с другом. Отпрыски знаменитых родов не желали нарушать преемственность поколений и низлагать с себя венец величия, возложенный им на голову самой Судьбой. Они жили без излишеств, но элегантно, и пожинали невидимый урожай, чьи семена были брошены в плодородную землю Скайтерклифа их предшественниками. А по вечерам они все так же, следуя традиции, раскладывали пасьянс.

Мистер Ван-дер-Лайден первым пришел в себя.

«Так вы и в самом деле считаете, что здесь дело не обошлось без намеренного вмешательства Лоренса Лефертса?» — спросил он, обращаясь к миссис Ачер.

«Вне всякого сомнения, сэр! Ларри порой заходит слишком далеко… Если моя кузина Луиза не возражает, позволю себе упомянуть о его скандальной связи с женою почтмейстера (рядом с их поместьем есть один городок) или с кем-то в этом роде. А когда бедняжка Гертруда начинает подозревать, что дело нечисто, он, опасаясь скандала, откалывает подобные номера, строя из себя моралиста и доказывая с пеной у рта, что непозволительно приглашать его супругу на встречу с людьми, с которыми у нее не должно быть ничего общего. Да он просто использует бедняжку Элен Оленскую, как громоотвод! Он и раньше часто так делал!»

«Ох уж эти Лефертсы!» — воскликнула миссис Ван-дер-Лайден.

«И не говорите, дорогая! — отозвалась миссис Ачер. — Что подумал бы дядя Эгмонд, услышав, как Лоренс Лефертс восстает против кого-нибудь? До чего докатилось наше общество!»

«Точнее, некоторые его члены», — холодно произнес мистер Ван-дер-Лайден.

«Эх, если бы вы и Луиза могли почаще выезжать в гости!» — вздохнула миссис Ачер. И тут же поняла, что сплоховала: Ван-дер-Лайдены всегда болезненно относились к любой, пусть даже завуалированной, критике своего уединенного существования. Они считались признанными арбитрами светской жизни, их слово было законом (по крайней мере для многих). Они это знали и благодарили судьбу за то, что она им посылала. От природы они были стеснительными людьми, и, как уже упоминалось выше, жили уединенно в лесной тиши Скайтерклифа. Они старались как можно реже выбираться в город, а когда делали это, то отклоняли все приглашения, ссылаясь на состояние здоровья миссис Ван-дер-Лайден. Ньюлэнд поспешил на выручку к своей матери:

«Все в Нью-Йорке знают, что вы с миссис Ван-дер-Лайден пользуетесь исключительным влиянием. Вот почему миссис Мингот чувствует себя обязанной посоветоваться с вами, как предотвратить скандал, который назревает вокруг графини Оленской».

Миссис Ван-дер-Лайден переглянулась со своим мужем.

«Этот принцип мне не нравится, — сказал, наконец, мистер Ван-дер-Лайден. — Если представители известного клана поддерживают свою… э… заблудшую овечку, — чего еще желать?»

«И я так думаю», — кивнула миссис Ван-дер-Лайден с таким видом, точно ей в голову пришла оригинальная мысль.

«Я понятия не имел, — продолжал мистер Ван-дер-Лайден, — что дело так далеко зашло». Он сделал паузу и снова посмотрел на свою жену:

«Кажется, дорогая, эта графиня Оленская — наша дальняя родственница, — так, седьмая вода на киселе, по линии первого мужа Медоры Мэнсон. Так или иначе, мы с ней уж точно породнимся, когда состоится свадьба Ньюлэнда.»

Он повернулся к Ньюлэнду и спросил:

«Вы читали утреннюю „Таймс“, Ньюлэнд?»

«Да, конечно, сэр», — ответил молодой человек, который обычно «проглатывал» с полдюжины страниц за чашкой кофе.

Супруги снова переглянулись. Две пары выцветших голубых глаз долго вели немые переговоры. Но вот миссис Ван-дер-Лайден чуть раздвинула губы в улыбке. Судя по всему, она правильно истолковала значение взгляда своего мужа и была готова подыгрывать ему.

Мистер Ван-дер-Лайден сказал, обращаясь к миссис Ачер:

«Если здоровье Луизы позволит ей (и я прошу вас передать мои слова миссис Ловелл Мингот), мы будем счастливы… э… занять места Лефертсов за ее обеденным столом, — он снова сделал паузу, стараясь понять, уловили ли остальные скрытую в его словах иронию. — Но не знаю, может ли миссис Мингот и в самом деле рассчитывать на наше присутствие». Миссис Ачер сочувственно вздохнула. «Но Ньюлэнд говорит, — продолжал он, — что читал утреннюю „Таймс“; поэтому, вероятно, он видел фотографию родственника Луизы, князя Сан-Острейского. Он прибывает сюда на следующей неделе на теплоходе „Россия“. Князь намерен подготовить к Международной регате, которая состоится следующим летом, свою яхту „Минерва“. Потом он собирается поплыть под парусами в Тревенну и там принять участие в охоте». Мистер Ван-дер-Лайден перевел дыхание и продолжал с возрастающей теплотой в голосе: «Прежде, чем отвезти его в Мэриленд, мы решили устроить небольшой прием в его честь и пригласить на него несколько друзей. Но вначале, разумеется, мы пригласим всех отобедать. Я уверен, что Луиза будет так же рада, как и я, если графиня Оленская позволит включить ее имя в список гостей». С этими словами он поднялся, слегка поклонился своей кузине и добавил: «Думаю, Луиза разрешит мне сказать за нее, что она сама завезет приглашение с визитками, — с нашими визитками, конечно! Она как раз сейчас собирается выезжать…»

Миссис Ачер поняла намек мистера Ван-дер-Лайдена: к подъезду уже подали ландо хозяев, запряженное четверкой гнедых. Оставаться дольше было неудобно, поэтому она поспешно поднялась, неловко поблагодарив супружескую чету. Миссис Ван-дер-Лайден улыбнулась ей улыбкой Эсфири, но ее муж протестующе поднял руку.

«Вам не за что благодарить нас, дорогая Аделина; в самом деле, не за что! Подобные недоразумения не должны происходить в таком городе, как Нью-Йорк. И я постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы этот нонсенс не вносил беспокойства в нашу жизнь».

Он произнес эту маленькую речь с достоинством императора, провожая миссис Ачер и Ньюлэнда до дверей.

Через пару часов весь Нью-Йорк облетела весть, что просторное ландо, в котором миссис Ван-дер-Лайден выезжала всегда, в любое время года, видели стоящим у дверей дома старой миссис Мингот. Был передан большой квадратный конверт; и в тот же вечер в Опере мистер Силлертон Джексон утверждал со знанием дела, что в этом конверте находилось приглашение для графини Оленской на прием, который Ван-дер-Лайдены устраивали на предстоящей неделе в честь их благородного кузена, князя Сан-Острейского.

Молодые люди, стоявшие в клубной ложе, обменялись многозначительными улыбками и посмотрели в сторону Лоренса Лефертса, беззаботно сидевшего на переднем ряду. Он теребил свои длинные золотистые усы и, когда певица замолчала, глубокомысленно изрек: «В роли сомнамбулы хороша одна лишь Пэтти! Никого другого я не признаю».