Между нами горы

Чарльз Мартин, 2010

В окруженном горами аэропорту Солт-Лейк-Сити отменены все рейсы из-за непогоды. Двое случайных знакомых, Бен Пейн и Эшли Нокс, решают лететь на маленьком частном самолете. Эшли опаздывает на собственную свадьбу, а хирург Бен – на важную операцию. К несчастью, самолет терпит крушение в горах. Пилот погибает, и два мало знакомых пассажира остаются наедине друг с другом среди заснеженных вершин. Чтобы спастись, им придется совершить невозможное…

Глава 7

Когда я очнулся, уже стемнело. Я рассмотрел при помощи подсветки время на часах: полночь. Пролетел целый день. Потом я догадался проверить дату и не сразу сообразил, что мы проспали целых тридцать шесть часов.

На меня таращился миллиард звезд. Они висели совсем рядом — казалось, достаточно протянуть руку, чтобы их потрогать. Зеленое завихрение унеслось прочь, оставив после себя толстое белое одеяло. Над моим плечом взошла луна, здоровенная, как рождественский пирог. Я прищурился. Если вскарабкаться на гору слева от меня, можно перейти на Луну и прогуляться по ней.

Борясь с дремотой, я мысленно составил список из двух позиций: еды и воды. То и другое требовалось нам безотлагательно. Сначала нужно было найти воду. Если организм Эшли боролся с инфекцией, то нужно было заставить работать ее почки, а для этого требовалась вода. Шок выпаривает жидкость, а я, сам того не сознавая, с момента катастрофы пребывал в шоке и жил на адреналине. Предстоящий день сулил трудности, особенно на такой высоте. Вот бы включить прибор GPS, чтобы определить наше местоположение! Ждать появления спасателей не приходилось.

Я сосредоточился на фактах. Мы никого не уведомили о своем перелете. Даже если бы кто-то узнал, что мы сели в самолет, то, согласно подсчетам самого Гровера, мы отклонились от курса миль на сто пятьдесят — спасибо ветру. Пройдет не одна неделя, прежде чем в эту глушь пожалует поисковая партия — если вообще пожалует… При поиске с воздуха летчики хорошо знают, где и что искать, значит, мы бы их увидели или услышали, но мы ничего не видели и не слышали. Возможно, мы все проспали — это еще хуже. Единственной нашей надеждой был аварийный радиомаяк.

Наступило утро, над нами засинело небо. Я попробовал сдвинуться с места, но так одеревенел от неподвижности и боли, что даже голову не смог приподнять. Если вам довелось пережить автокатастрофу, то вы знаете, каково это. Настоящая боль — это то, что чувствуешь по прошествии двух-трех дней. Я кое-как сел и привалился к валуну, выступавшему из сугроба. Судя по его расположению, именно при ударе об него Эшли сломала ногу.

Дневной свет и некоторое прояснение в голове позволили мне понять, что произошло с самолетом и с нами. Самолет при падении врезался в припорошенный снегом склон, поросший деревьями. При этом нам оторвало левое крыло, и самолет завалился на правый бок, кончик правого крыла ткнулся в гору, и мы начали кувыркаться. Где-то на третьем или четвертом кувырке нос самолета зарылся в снег, ввинтился в него, как штопор в пробку, рядышком со скалой — той, к которой я теперь прижимался затылком. От удара об эту скалу пострадал фюзеляж и сломалась нога у Эшли. Итог — не слишком пострадавший фюзеляж, увязший в сугробе глубиной в десять футов, рядом с кривыми деревцами на склоне.

Сначала плохие новости. Заметный желто-голубой самолет Гровера оказался почти полностью проглоченным снегом, за исключением левого крыла. Иголка в стоге сена — вот какое сравнение напрашивалось. Не говоря о том, что хвост самолета при ударе о валун разлетелся на мелкие кусочки. Все, что я мог бы теперь найти, — ярко-оранжевые куски пластмассы, но не сам радиомаяк. Так что никакого сигнала на частоте 122,5, а значит, никакой триангуляции и никаких спасателей. Вот и вся неприглядная правда. Я понятия не имел, как сказать об этом Эшли.

Единственная хорошая новость, если это можно было так назвать, заключалась в том, что наша снежная «могила» хоть как-то защищала нас от стихии. Если бы не это, мы бы давно отправились на тот свет. 2 градуса мороза — чепуха по сравнению с обычным для зимнего высокогорья холодом.

Эшли спала, ее лицо пылало — видимо, жар, а значит, инфекция. То и другое было плохо, но я это предвидел. В нее обязательно нужно было влить жидкость.

Я мог передвигаться только ползком. Кое-как добравшись до своего рюкзака, я нашел горелку и набил канистру свежим снегом. Синее пламя горелки мигом растопило снег. Снег таял, я добавлял еще. То ли от гудения горелки, то ли от моей возни Эшли очнулась. Лицо у нее было распухшее, глаза превратились в щелки, нижняя губа раздулась. Теперь, на свету, я должен был постараться обработать ее порезы и зашить те, на которые обязательно нужно было наложить швы.

Я поднес к ее губам кружку теплой воды.

— Пейте.

Она послушалась. У меня был пузырек адвила. Я сам с удовольствием проглотил бы сразу таблетки четыре жаропонижающего, но знал, что в предстоящие дни они будут ей нужнее, чем мне. Поэтому я вытряс на ладонь четыре таблетки и дал ей.

— Сможете проглотить?

Она кивнула. Я положил одну таблетку ей на язык, она глотнула. Мы медленно повторили эту операцию еще три раза. Снег у нее на ноге давно растаял, поэтому нога продолжала распухать, боль становилась все сильнее. Уменьшить опухоль значило уменьшить боль. Жаропонижающее действовало изнутри, снег должен был подействовать снаружи. Я опять аккуратно обложил ее ногу снегом и пощупал на ноге пульс, чтобы удостовериться, что кровообращение не нарушено. При этом я держал кружку у губ Эшли, пока она не выпила всю воду, восемь унций. За день я должен был заставить ее выпить еще пять таких кружек. 48 унций жидкости — эта доза должна была запустить ее почки.

Я опять наполнил кружку и канистру горелки, сам тоже немного попил. Эшли старалась держать глаза открытыми, как ни трудно ей это было. Она оглядела нашу пещеру, то, что осталось от самолета, собаку, свою рваную одежду, шину на своей ноге, потом уставилась на мертвого Гровера. Через минуту она перевела взгляд с него на меня.

— Он?..

— Еще до падения самолета. Думаю, сердце. Не представляю, как ему удалось приземлиться.

Она с трудом провела пальцами по своему лицу, по голове. Выражение ее лица изменилось. Я медленно опустил ее руку.

— Мне придется наложить вам швы.

— Какое сегодня число? — хрипло спросила она.

Я кратко познакомил ее с ситуацией. Когда я замолчал, она не сказала ни слова.

Я достал из кармана куртки Гровера леску из хирургической мононити, вытащил крючок. Его необходимо было выпрямить, а для этого требовался инструмент.

Универсальный инструмент у Гровера на ремне!

Я порылся в снегу и нащупал на поясе у Гровера кожаный чехол с инструментами. Когда я щелкнул застежкой, одеревеневшее тело не шелохнулось. Нужно было его похоронить, но были дела и поважнее: наложить Эшли швы и найти еду. Гроверу придется подождать.

Я выпрямил крючок, продел нить в ушко и попытался сплющить ушко плоскогубцами. Оглянувшись на Эшли, я увидел на ее щеках слезы.

— Его жена наверняка волнуется… — пробормотала она.

Мы еще не обсуждали наше отчаянное положение. Медицина и скалолазание научили меня, что дурные обстоятельства нельзя сваливать в кучу, надо разбираться с каждым по отдельности. Сейчас нужно было заняться лицом и головой Эшли.

С помошью инструментов Гровера я вырыл в снегу еще одну лежанку, ниже той, на которой помещалась сейчас Эшли. Обычно после операции я навещаю пациента в палате и осматриваю его. Часто я ставлю рядом с койкой табурет из нержавейки на колесиках, чтобы, сидя на нем, оказаться ниже пациента; он может смотреть на меня сверху вниз или прямо. Замечали, как трудно бывает прооперированному смотреть вверх? Вот и я замечал. Врачебный такт — вторая натура. Новая снежная лежанка должна была сыграть такую же роль.

Поднялся ветер, еловая ветка царапала плексиглас. Мне удалось наконец вытянуть из рюкзака мой спальный мешок и расстелить его на снегу. Раньше у нас был один мешок на двоих, теперь у каждого появился свой.

Я поднес к губам Эшли кружку, чтобы она попила, вытер слезы с ее лица.

— Почему вы плачете?

Она посмотрела на Гровера.

— Из-за него.

— А еще?

— Мое сердце…

— Физически или эмоционально?

Она откинула голову.

— Знали бы вы, как давно я хотела выйти замуж! Предвкушала свою свадьбу, строила планы. Чуть ли не… чуть ли не всю свою жизнь.

— А еще где у вас болит?

— Всюду.

— Мне придется еще раз причинить вам боль. Надо наложить вам несколько швов.

Она кивнула.

Меня тревожили три места. Наложить два шва у нее на голове можно было сравнительно безболезненно. Вторая рана была у нее над правым глазом, посередине брови. От удара разъехался старый шрам. Я тронул кожу своим крючком и сказал:

— Здесь у вас старый шрам.

— Национальное первенство. Мне двинули исподтишка.

Я наложил первый шов и приступил ко второму.

— Вас отправили в нокаут?

— Нет, но я взбесилась.

— Что так?

— Этот тип испортил мне выпускную фотографию!

— А что вы?

— Сначала провела обратный удар с разворотом, потом двойной круговой, потом осевой. Получился «таракан».

— Таракан?

— У нас были специальные названия для положения сбитых с ног противников.

— Например? — спросил я, чтобы ее отвлечь.

— «Дельфин», «танец белого человека», «таракан» и так далее.

Я завязал третий узелок и обрезал леску.

— То, что я тут натворил, — я указал кивком на ее бровь, — сойдет до больницы. Там вами должен будет заняться пластический хирург.

— А эта двойная шина у меня на ноге? Боль адская!

— Это лучшее, что я смог сделать для вас. Без рентгена дальше никуда. Доберемся до больницы, там вам сделают снимки. Если кости не встали на место, я бы рекомендовал — уверен, они согласятся — снова сломать и кое-что вставить. Будете потом звенеть при прохождении металлодетектора в аэропорту. А так — будете как новенькая.

— Вы дважды упомянули про больницу. Думаете, нас найдут?

Мы дружно посмотрели на синее небо в отверстие между крылом и стеной снега высотой в 8 футов и увидели высоко в небе авиалайнер, высота составляла примерно 30 000 футов. После нашего падения прошло уже часов шестьдесят, а мы так и не слышали других звуков, кроме наших собственных голосов, шума ветра и скрипа ветвей. Самолет летел так высоко, что мы его не слышали, только видели — он был похож на крестик.

Я покачал головой.

— Мы его видим, а вот из него нас не видно. Все материальные свидетельства нашего исчезновения лежат под тремя футами снега. Их увидят только в июле, когда растает весь снег.

— Разве разбившиеся самолеты не подают сигналов SOS или еще каких-нибудь?

— Подают. Но наш передатчик разбился на мелкие кусочки и валяется где-то вокруг нас.

— Может, вам вылезти и помахать рубашкой?

Я фыркнул — и даже это причинило мне боль. Я схватился за бок. Ее глаза еще больше сузились.

— Что с вами?

— Перелом нескольких ребер.

— Дайте посмотреть.

Я задрал рубашку. Я не видел свой бок при дневном свете и думал, что обнаружу кровоподтек. Вся левая половина моей грудной клетки была темно-фиолетовой.

— Больно только дышать.

Мы засмеялись.

Эшли пристально смотрела на меня, пока я затягивал у нее на руке шестой узелок, и выглядела уже не такой встревоженной.

— Не могу поверить, что лежу невесть где, вы меня зашиваете, а мы хохочем! Как вы думаете, у нас все в порядке с мозгами?

— Скорее всего, все в порядке.

Я занялся ее предплечьем. То ли от острого края камня, то ли от ветки — на руке красовалась рваная рана длиной дюйма в четыре. На ее счастье, когда самолет вместе с нами, лишившимися чувств, прекратил движение на склоне, она ткнулась плечом в снег. Нажим и снег остановили кровотечение. На эту рану я должен был наложить не меньше дюжины швов.

— Давайте руку! — скомандовал я. — Высуньте ее из рукава.

Она, морщась, повиновалась.

— Кстати, как на мне оказалась эта чудесная рубашечка?

— Это я вас вчера переодел. Чтобы вы не замерзли.

— Между прочим, на мне был мой любимый лифчик.

Я показал пальцем через левое плечо.

— Возьмете, когда высохнет.

Порез на руке оказался для нее сюрпризом.

— Понятия не имела об этой ране, — призналась она.

Я объяснил, что ей надо благодарить позу, в которой она оказалась после катастрофы, и снег, и наложил очередной шов. Она наблюдала, как я работаю, не глядя мне в лицо.

— Какие, по-вашему, наши шансы?

— Берете быка за рога?

— Что толку ходить вокруг да около? От слоя глазури дела не улучшатся.

— Тоже верно. — Я пожал плечами. — Дайте-ка я сначала задам вам кое-какие вопросы. Вы кому-нибудь сообщали, что полетите в этом самолете?

Она отрицательно покачала головой.

— Ни по имейл, ни по телефону?

Грустный кивок.

— То есть ни одна живая душа на планете Земля не ведает, что вы воспользовались чартерным самолетом, чтобы добраться до Денвера? Вот и со мной то же самое…

— Все, наверное, думают или думали до вчерашнего дня, что я еще в Солт-Лейк, — прошептала она. — Сейчас меня уже должны разыскивать, только где? Я взяла ваучер и отправилась в отель — вот и все, что обо мне известно…

Я кивнул.

— Если судить по речам Гровера, я не могу придумать ни одной причины, почему кому-то может взбрести в голову нас искать. Никаких официальных сведений о нашем полете нет, потому что мы не представляли полетного плана. Еще Гровер говорил что-то про правила визуального полета… Так что вот вам моя лучшая догадка: мы, два профессионала, имеющие на двоих лет двадцать учебы в колледже и дальнейшего образования, умудрились никому не сказать, куда отправляемся! — Я помолчал. — Получается, этот полет вообще не совершался.

Она опять посмотрела на Гровера.

— Еще как совершался! — Она взглянула на небо. — Я подумала, что быстренько перелечу в Денвер, обогнав бурю, да еще заведу по пути двух друзей, и жизнь продолжится.

Я разрезал леску.

— Мне очень жаль, Эшли. — Я покачал головой. — Вам бы сейчас заниматься маникюром-педикюром, готовиться к свадебному ужину…

— Бросьте! — остановила она меня. — Не казните себя, у вас же были самые добрые намерения. Я обрадовалась вашему предложению. — Она огляделась. — Сейчас, конечно, смешно об этом говорить, но тогда я действительно обрадовалась. — Она положила голову на снег. — У нас с подругами намечались спа-процедуры и массаж. Знаете про такой, с горячими камнями? А вместо этого я получила лед. Зато камней в избытке. — Она кивнула воображаемой подруге у меня за спиной. — Правда, холодных. Где-то там висит ненадетое платье и мается жених, потерявший невесту. Угадайте, сколько я заплатила за платье.

— Платье вас дождется, жених тоже. — Я поднес к ее губам кружку, и она допила положенные 24 унции. — Хорошо, что у вас есть чувство юмора.

— Не сочтите за юмор, но мне надо по-маленькому.

— С одной стороны, это хорошо. — Я посмотрел на спальный мешок и вспомнил, что она не может пошевелиться. — А с другой, не очень.

— С какой стороны смотрим на это мы?

— С той, которая позволила бы вам не опираться на больную ногу. — Я огляделся. — Все бы отдал за катетер!

— Нет уж, от этих штук меня тошнит. Я привыкла делать это в одиночестве.

Я достал из рюкзака свою широкогорлую походную бутыль и положил рядом с ней.

— А от этого не тошнит?

— Прямо в это?

— Ничего другого не остается. Вам некуда деваться, но я могу вам помочь. — Я открыл лезвие швейцарского армейского ножа. — Сейчас я разрежу на вас штаны. Под вами двенадцать футов снега, поэтому я вырою ямку, в которой поместится моя рука с этой бутылкой. Дальнейшие действия понятны?

— Понятны, но мне все эти действия не нравятся.

— Нам надо определить количество мочи и нет ли в ней крови.

— Крови?

— Из-за внутренних повреждений.

— Думаете, мне их недостаточно?

— Повреждений? — Она кивнула. — Достаточно. Но нам нужно знать наверняка.

Я стянул с нее трусики, отложил их в сторону, разрыл под ней снег, подставил бутылку, она воспользовалась здоровой рукой, чтобы немного приподняться, не меняя положение ноги, потом вопросительно взглянула на меня.

— Можно?

— Валяйте.

Через несколько секунд она покачала головой.

— Никогда еще не испытывала в присутствии другого человека такого унижения…

— Учитывая, что я не только ортопед, но и врач неотложной помощи, редко выдается хотя бы несколько дней, когда я не исследовал бы человеческую мочу. Вставлять катетер тоже то и дело приходится.

Она поморщилась, и струя прервалась.

— Вы в порядке?

— Да, просто нога… — Она легла поудобнее, и мочеиспускание продолжилось, доносился звук жидкости, наполняющей бутылку.

— У меня замерзли пальцы, — пожаловалась она.

— Если вам от этого полегчает, мои пальцы так замерзли, что вообще ничего не чувствуют.

— Представьте, полегчало!

Я попытался ее отвлечь.

— Большинство людей с повреждениями внутренних органов и с кровью в моче после несчастного случая попадают в отделение экстренной помощи.

Она покосилась на меня.

— Думаете, от этого мне станет лучше?

Я достал бутылку и стал изучать цвет мочи.

— Угу…

Она переводила взгляд с меня на бутылку и обратно.

— Многовато…

— Да. И цвет хороший.

— Кажется, раньше никто не комментировал цвет моей мочи. Я не знаю, как на это реагировать.

Я помог ей снова одеться, подоткнул под нее спальный мешок, укрыл. При этом избежать телесного контакта было невозможно. Я не мог не обращать внимания на ее наготу, трогательную уязвимость.

Я подумал о Рейчел.

Когда мы закончили, она вся дрожала, а у меня было ощущение, что мне под ребра всадили нож. Тяжело дыша, я лег.

— Вы приняли обезболивающее? — спросила она.

Я покачал головой.

— Нет.

— Почему?

— Честно говоря, если вы считаете, что вам сейчас больно, то подождите три-четыре дня. У меня для вас хватит адвила только на неделю.

— Мне нравится ход ваших мыслей, док.

— У меня в рюкзаке есть сильное наркотическое средство, которое отпускается только по рецепту, но я думал приберечь его на вечер, когда вы не сможете уснуть.

— Можно подумать, что с вами такое уже бывало.

— Мы с Рейчел любим путешествовать и на собственном опыте поняли, что одно дело — наши планы и надежды и совсем другое — условия, которые сложатся в конкретный день. От них будет зависеть, что мы сможем сделать, как далеко уйдем. Поэтому лучше быть наготове — но и не нагружаться так, чтобы не сойти с места.

Она посмотрела на яму в снегу, где находился мой рюкзак.

— У вас там, случайно, не найдется красного вина?

— Нет, но могу угостить вас джином с тоником.

— Еще лучше! — Она уставилась на свою ногу. — Расскажите об устройстве, которое вы соорудили на моей ноге.

— Среди врачей ортопеды слывут плотниками. Боюсь, в отношении меня это чистая правда. Хорошо то, что эта шина довольно эффективна, во всяком случае, на короткий срок. Двигаться вы не сможете, разве что с моей помощью, зато у вас не получится причинить себе вред неосторожным движением. Эта штуковина вас защитит. Если будет слишком жать, скажите, я ослаблю давление.

— Сейчас такое ощущение, как будто по ноге двинули молотком.

Я приподнял край спального мешка и снова обложил ее ногу снегом под местом перелома и сбоку.

— Я буду так делать несколько дней. Это ускорит выздоровление и немного облегчит боль. Одна проблема: вы будете мерзнуть.

— Буду?..

Я закрутил бутылку с мочой и пополз на свет.

— Надо оглядеться и заодно вылить мочу.

— Хорошо. Я пока что приберусь здесь и, может, закажу пиццу или еще что-нибудь.

— Я предпочитаю пеперони.

— С анчоусами?

— Терпеть их не могу!

— Понятно.

Я выполз из фюзеляжа — или того, что от него осталось, — прополз под крылом, обогнул дерево и оказался на солнце. Было довольно холодно, хотя я готовился к худшему. Все постоянно твердят, что сухой мороз лучше влажного, но по мне — холод есть холод. Минус 13 — это минус 13, и никуда тут не денешься.

Стоило сделать шажок в сторону от слежавшегося снега, на который упал самолет, — и я провалился почти по пояс. От сотрясения я закашлялся. Мне очень не хотелось вскрикивать от боли, но, кажется, я не сдержался.

— Вы в порядке? — донесся из самолета голос Эшли.

— Да. Просто здесь пригодились бы снегоступы.

Я опорожнил бутылку и осмотрелся. Вокруг не было ничего, кроме гор и снега. Мы угодили на плато, слева от которого громоздились горные вершины, справа разверзлась пропасть. Я не ожидал, что мы упали на такой высоте, под 11 500 футов. Неудивительно, что было трудно дышать.

Оглядевшись, я уполз обратно и растянулся на «лежанке» рядом с Эшли.

— Ну что? — спросила она.

— Ничего.

— Да ладно, можете сказать мне правду. Я выдержу. Лучше не виляйте.

— Гровер был прав: это скорее Марс, чем Земля.

— Нет, серьезно? Давайте начистоту. Я привыкла, чтобы мне все вываливали как есть.

Я посмотрел на нее. Она полулежала, закрыв глаза, и ждала.

— Там… красиво. Хочется, чтобы и вы этим полюбовались. Вид… панорамный. Вы такого еще не видели. Уникальное зрелище! Я велел разложить два шезлонга, через несколько минут официант принесет коктейли с зонтиками. Я зашел сюда за льдом.

Она облегченно откинула голову. В первый раз я увидел ее широкую, от уха до уха, улыбку.

— А я было испугалась. Рада слышать, что все не так плохо.

До меня дошло, что Эшли Нокс — чуть ли не самый мужественный человек среди всех, с кем мне доводилось встречаться. Она лежала на снегу полумертвая, испытывая такие боли, какие большинству людей вообще никогда не придется испытать, зная, что не попала на собственную свадьбу, не говоря о том, что возможность спасения была до смешного мала. Спастись мы могли только собственными силами. Большинство ударилось бы в панику, впало бы в уныние, забыло бы о логике, а она умудрялась смеяться! Более того, заставляла смеяться и меня. Я уже забыл, когда смеялся в последний раз.

Я был совершенно обессилен. Мне нужно было поесть и отдохнуть, но отдых был несовместим с добыванием еды. Я уже составил план.

— Нам нужна еда, но я пока что не в состоянии ее раздобыть. Займусь этим завтра. А пока попробую развести огонь, да так, чтобы не растаяла наша пещера. Будем довольствоваться теплой водой и беречь энергию.

— Идея про огонь мне нравится.

— Спасатели учат: никогда не покидайте место катастрофы. Они правы, но мы очень высоко, мы получаем здесь вдвое меньше кислорода, чем привыкли, и обоим нужно лечение, особенно вам. Завтра или послезавтра я начну думать о способе спуска. Возможно, попытаюсь что-то разведать. А пока… — Я ослабил болты и снял прибор GPS с панели. — Попытаюсь определить наше местоположение, слава богу, что в этой штуковине еще теплится жизнь.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Разве вы умеете? У вас получится?

— Когда я был ребенком, мой отец понял, что я бегаю быстрее остальных. Это превратилось в его страсть, в смысл существования, как он сам это называл. Но я возненавидел его за это, потому что, как бы быстро я ни бегал, ему все равно было мало, вечно он измерял мои достижения с секундомером. Как только мы с Рейчел стали жить самостоятельно, мы устремились в горы. У меня хорошие легкие и сильные ноги, поэтому, как только мы закончили учебу и тренировки, начали приобретать снаряжение. Мы неделями не покидали горы. Возможно, я чему-то научился. И Рейчел тоже.

— Мне бы хотелось с ней познакомиться.

Я улыбнулся.

— Не обошлось без бойскаутов.

— Вы были бойскаутом?

Я кивнул.

— Это был единственный вид свободы, который предоставлял мне отец. Он решил, что мне нужна эта подготовка, которую он не может мне дать сам. Он меня привозил и забирал.

— И как далеко вы зашли? — Я пожал плечами. Она недоверчиво меня разглядывала. — Так вы из этих «Коршунов», «Скоп» или…

— Типа того.

— Как назывался ваш отряд?

— «Орлы».

— Вот-вот. Скауты-орлы.

Я догадался, что болтовня помогает ей отвлечься от боли.

— Похоже, скоро мы узнаем, действительно ли вы заслужили целую кучу нашивок.

— Похоже.

Я нажал кнопку, и шкала прибора замигала. На переносице Эшли появилась вертикальная морщина.

— У вас присуждали награды за достижения в электронике?

Я постучал по прибору.

— По-моему, он замерз. Не возражаете, если мы попытаемся согреть его в вашем мешке?

Она откинула полу спального мешка, и я аккуратно поставил прибор ей на колени.

— Электронике противопоказан холод. Он нарушает схему. Иногда согревание помогает.

— Винс, мой жених, совершенно во всем этом не смыслит. Если бы он угодил в этот самолет, то стал бы искать ближайший «Старбакс» и сетовать на отсутствие сотовой связи. — Она закрыла глаза. — Все отдала бы за чашку кофе!

— Эту проблему мы можем решить.

— Не говорите, что у вас есть кофе!

— У меня три мании: бег, горы, горячий крепкий кофе. Порядок маний произвольный.

— Я заплачу вам тысячу баксов за чашку кофе.

Горелка «Джетбойл» — одно из величайших достижений в туристических технологиях, которое следует сразу за компасом. Конечно, пуховой спальный мешок тоже заслуживает похвал. Я набрал в горелку снегу, включил ее и стал искать в рюкзаке пакет с кофе. Хорошая новость: я его нашел. Плохая: кофе осталось с гулькин нос. Его хватило бы всего на два-три дня, и то при соблюдении жесткой экономии.

Эшли увидела, как я вынимаю кофе из рюкзака.

— Бен Пейн, вы принимаете кредитные карты?

— Вы тоже любительница кофе? Трудная ситуация — это возможность проверить, что мы по-настоящему ценим.

С помощью нехитрого приспособления эту горелку легко превратить во френч-пресс. На это ушло всего несколько долларов, зато я пользовался приспособлением сотни раз и не уставал восхищаться его простотой и полезностью. Вода вскипела, я заварил кофе, дал ему осесть и налил ей чашечку.

Она схватила ее здоровой рукой и поднесла себе под самый нос. Вспыхнула восторженная улыбка. Казалось, на короткое мгновение ей удалось отрешиться от мира, проявившего к ней такую жестокость. Я уже понимал, что юмор — ее способ побеждать боль. Я уже встречал таких людей. Обычно в их прошлом закопана какая-то эмоциональная травма, которую они маскируют с помощью юмора или сарказма. Это помогает им отвлечься.

Ее боль усиливалась. У меня было всего две пилюли перкосета, одну из которых ей придется проглотить на ночь. А впереди было еще много тяжелых ночей. Со времени последнего приема адвила прошло уже шесть часов, поэтому я отвинтил крышечку, вытряхнул в ладонь четыре таблетки и дал ей. Она проглотила их и запила кофе.

— Как потрясающе действует кофе! — довольно прошептала она и передала чашку мне. Я тоже пригубил и согласился, что кофе хорош.

Она указала подбородком на свой чемоданчик.

— Там лежит пакет мюсли, я купила его в терминале.

Смесь из кусочков сухого ананаса, абрикосов и всевозможных орехов весила добрый фунт. Я отдал пакет ей. Оба насыпали себе пригоршню и стали медленно жевать.

— Лучшие мюсли в моей жизни! — одобрительно пробурчал я с набитым ртом и угостил пса. Он понюхал угощение, тут же слопал его и начал, виляя хвостом, клянчить добавки. Для пущей убедительности он положил лапы мне на грудь.

— Как сказать собаке, что добавки не будет?

— Сами выкручивайтесь! — отмахнулась она.

Пришлось дать ему еще немного, но когда он потребовал еще, я сбросил его с себя и твердо сказал «нет». Отвергнутое создание обиженно отвернулось от меня и улеглось калачиком у Эшли в ногах.

Мы долго сидели молча, пока не выпили весь кофе.

Потом она сказала:

— Не выбрасывайте гущу, ее можно использовать во второй раз, а в совсем уж отчаянной ситуации жевать.

— Как серьезно вы относитесь к кофе! — Я опять нажал кнопку прибора GPS, и он заработал. — В вашем кейсе есть бумага или блокнот?

— Обязательно, в переднем отделении.

Я нашел желтый блокнот и карандаш, включил на приборе изображение нашего местоположения и попытался перерисовать его как можно ближе к оригиналу. Координаты я записал с точностью до минуты. Держа в руках рисунок, которым гордился бы воспитанник детского сада, я сказал Эшли:

— Я сейчас.

Выбравшись наружу, я сравнил свой рисунок с тем, что предстало моему взгляду, жирно обвел горы и попытался запомнить хребты и их ориентацию по сторонам света. Теперь я знал, где у нас север, где юг. Одно дело потеряться, другое — блуждать. Я мог не знать, где мы находимся, но способность определить направление — уже что-то. Еще я знал, что батарейки долго не протянут и то, что я перерисовал, очень пригодится впоследствии. Чем больше проходило времени, тем яснее становилось, в какую беду мы угодили. Все складывалось хуже не придумаешь.

— С какой новости начать — с хорошей или с плохой?

— С хорошей.

— Я знаю, где мы.

— Теперь давайте плохую.

— Мы находимся на высоте 11 652 фута плюс-минус три фута, ближайшая лесовозная дорога пролегает в тридцати милях и в пяти горных перевалах отсюда, вот здесь. — Я показал ей место. — От ближайшего очага цивилизации и от дороги с твердым покрытием отсюда полсотни миль. И в довершение всего снега вокруг столько, что я могу провалиться в него с головой.

Она прикусила губу и, сложив на груди руки, оглядела белые стены пещеры.

— Вам придется оставить меня здесь.

— Это не в моих правилах.

— Это начертано на снегу: вам меня не вытащить. У вас одного больше шансов. Оставьте мне кофе, берите ноги в руки, забирайте с собой мои координаты. Пришлите сюда вертолет.

— Лучше пейте кофе и помалкивайте, Эшли.

— Я замолчу, а вы признайте, что это хоть какой-то шанс. — Она прищурилась. — Признаете?

— Значит, так. Нам нужен костер, еда, нам нужно спуститься на несколько тысяч футов. Остальное обсудим потом. Всему свое время.

— Но… — Она была сильной, ее мужественность производила впечатление. Такому не учат в школе. Ее тон изменился. — Будем смотреть правде в глаза. Это хоть какая-то возможность.

— Говорю вам, я не могу бросить человека в беде.

Песик уловил мой новый тон, встал, подошел к Эшли и засунул голову под ее ладонь. Он еще не простил мне эпизод с мюсли. Она почесала его за ушком, у него заурчало в животе, он оглянулся на меня и вернул голову на прежнее место.

— Я слышу. Знаю, ты голоден.

Мы слушали ветер, трепавший брезент. Я опять залез в свой спальный мешок, чтобы согреться.

— Вы всегда так поступаете с вашими друзьями? — спросил я ее.

— Как?

— Готовите их к худшему.

Она кивнула.

— Если худшее возможно, лучше не засовывать голову в песок, не прятаться от худшего, не спасаться бегством. Оно может случиться. Лучше заранее к этому подготовиться. Тогда превращение вашей худшей догадки в реальность не собьет вас с ног.

Я растопил в горелке еще снегу, и мы попили горячей воды. Это, по крайней мере, кое-как подавляло голод. Весь день мы провели в полудреме. Несмотря на мюсли, еда была острой проблемой. На голодный желудок я ничего не мог предпринять, но чтобы преодолевать снежные заносы в поисках еды, мне требовалась энергия. Следующий день обещал быть трудным. Возможно, такого сложного дня у нас еще не было. Боль в груди становилась все сильнее и обширнее.

С наступлением сумерек похолодало. Пока совсем не стемнело, я вылез наружу, раскопал снег под нижними ветками разлапистой ели, сгреб несколько кучек сухих иголок и обломков веточек и сложил их под крылом. Для этого мне потребовалось три вылазки, во время которых я задыхался и то и дело хватался за грудь. Эшли, щурясь, наблюдала за моей возней.

Дверца Гровера была единственным доступным нам железным листом, повисшим на одной петле. Весу в ней оказалось не больше десяти фунтов. Я оторвал ее, ударив ногой, положил под крыло, навалил сверху еловых иголок и веток. Проблема с костром в нашей ситуации заключалась в том, что огонь мог растопить нашу защитную стену, не говоря о том снеге, на котором мы располагались. Дверь служила щитом для тепла, а холодный воздух снаружи должен был обеспечить прочность нашей пещеры ночью. Стоило солнцу начать клониться к закату, как температура ощутимо упала.

Чтобы зажечь костер, нужна была искра. Можно было бы воспользоваться горелкой, но бутан следовало экономить. Тут я вспомнил про зажигалку Гровера. Пришлось разбросать снег, чтобы, запустив руку в карман его джинсов, вытянуть оттуда зажигалку. Ее щелчок напомнил мне о Дине Мартине и о Джоне Уэйне. Я крутанул колесико и увидел язычок пламени.

— Спасибо, Гровер.

Я покрутил зажигалку пальцами. За много лет она поцарапалась, углы сточились. Но на ребре еще можно было разобрать выгравированную надпись: «Фонарь, освещающий мне путь».

Я поджег веточку, дал ей разгореться и, дождавшись, чтобы огонь дополз почти до моих пальцев, подсунул ее под горку сухих иголок. Они мигом занялись. Я подбросил в огонь пустую коробочку от мюсли, добавил веток покрупнее. Костер разгорелся быстро.

Эшли смотрела, как превращается в пепел бумажная коробочка.

— Хорошие были мюсли…

Песик, почуяв тепло, переполз на край ее спального мешка и свернулся калачиком футах в четырех от пламени. Огонь улучшил наше настроение, совсем упавшее из-за голода и слишком слабой надежды отыскать пропитание.

Я полагал, что смог бы продержаться без еды неделю, была бы вода, но какой бы от меня, такого слабого, был толк? Много лет назад меня привел в ужас фильм «Живые»^[10]. Сейчас, глядя на Гровера, я боролся с еще более сильным приступом ужаса. О том, чтобы начать есть его, и речи быть не могло. Это означало — если, следуя правилу Эшли, не прятать голову в песок, то есть в снег, — что перед лицом голодной смерти у нас не осталось бы другого выхода, кроме пожирания собаки. Но проблема состояла в том, что ее хватило бы нам всего на один раз. Наверное, впервые в жизни плюгавый размер джек-рассел-терьера стал его спасением. Будь он лабрадором или ротвейлером, я бы более серьезно подверг сомнению его выживание в сложившихся обстоятельствах.

Мы таращились на огонь, пока глаза не устали. Эшли нарушила молчание.

— Я все думаю, что бы подарить Винсу на свадьбу. Никакой фантазии! Что бы вы предложили?

Я подбросил в костер хворосту.

— Я подарил жене на первую годовщину свадьбы хижину в Скалистых горах, в Колорадо. Снегу там было по пояс. — Я выдавил смешок. — Мы еще выплачивали университетский кредит, гроша ломаного за душой не имели, поэтому приняли решение обойтись без подарков.

— Что, совсем ничего ей не подарили? — спросила она со смехом.

— Ограничился багровой орхидеей.

— И пошло: орхидеи, потом теплица…

Я кивнул.

— Мне нравится, как вы рассказываете про жену. Понятно, что вы вместе строите жизнь. По работе я встречаю людей, о которых этого не скажешь. Многие относятся к партнерам по браку как к соседям по комнате. Иногда их пути пересекаются, они делят рассрочку, может, заводят детей. Но каждый погружен в себя. То, как вы говорите о жене, очень впечатляет. Как вы познакомились?

Я потер глаза.

— Давайте завтра? Мы должны попробовать уснуть. — Я протянул руку. — Вот, возьмите.

Она подставила ладонь.

— Что это?

— Перкосет.

–?

— Сочетание оксикотина и тайленола.

— Сколько у вас доз?

— Три.

— Почему бы и вам не принять?

— Мне не так больно, а у вас впереди еще завтра и послезавтра. Берите! Это поможет вам уснуть. Здесь, на высоте, в разреженном воздухе, одна таблетка действует как две.

— В каком смысле?

— Сильнее эффект.

— У меня пройдет головная боль?

— Может, и нет. Здесь все-таки высокогорье, а вы к тому же получили при падении сотрясение мозга.

— А у вас болит голова?

— Болит.

Она потерла себе плечи и затылок.

— У меня все затекло.

— Травма шеи, — объяснил я.

Она сглотнула и опять уставилась на Гровера. Он сидел, замерзший, в пяти футах от края ее спального мешка, почти полностью засыпанный снегом.

— Мы можем что-нибудь с ним сделать?

— Надо бы его похоронить, но я не смогу сдвинуть его с места. Мне самому-то сейчас сложно двигаться.

— У вас очень затрудненное дыхание.

— Отдыхайте. Я побуду тут, снаружи.

— Одна услуга…

— Конечно.

— Мне опять… надо.

— Никаких проблем.

В этот раз все получилось быстрее, мочи набралось много, ее цвет меня устроил. Я обложил ее ногу снегом, и Эшли сказала:

— Знаете, вы можете в любой момент прекратить это занятие. Мне очень холодно.

Я потрогал пальцы у нее на ноге, проверил пульс на лодыжке.

— Потерпите. Если я позволю вашей ноге перегреться, то кривая боли поползет вверх, и… — Я покачал головой. — Это вам ни к чему. Во всяком случае, не здесь. — Я убрал немного снега со здоровой стороны ее ноги, сделал полочку, на которой мог поместиться, и положил туда свой мешок. — Температура падает, нам лучше друг друга согревать, это позволит нам выспаться и дольше прожить.

— Сколько сейчас времени? — спросила она.

— Седьмой час.

Она растянулась, глядя вверх.

— Самое время идти к алтарю.

Я опустился рядом с ней на колени. Было холодно: пар шел изо рта.

— Это ваше первое замужество?

Она кивнула со слезами на глазах. Я предложил ей свой рукав, и она вытерла слезы. Я проверил швы у нее на голове и над глазом, потом осторожно натянул ей на голову шапку. Глаза у нее запали, припухлость была уже не такой сильной, отечность лица тоже немного спала.

— Ничего, все у вас будет хорошо. Мы спустимся с этой горы, и вы выйдете замуж — разве что немного позже, чем планировали…

Она улыбнулась и закрыла глаза. Утешение, которое я ей предложил, было слишком слабым.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

Кинофильм Фрэнка Маршалла, реконструкция печально знаменитых событий о крушении уругвайского самолёта над Андами в 1972 году. Фильм снят по книге Пирса Пола Рида «Живые: История спасшихся в Андах», основанной на документальном материале. В главных ролях — Итан Хоук, Винсент Спэно.