Книга Пыли. Тайное содружество

Филип Пулман, 2019

Прошло двадцать лет с тех пор, как лорд Азриэл постучал в ворота Иордан-колледжа и передал младенца – свою дочь Лиру – под защиту университетских стен. Прошло почти десять лет с тех пор как читатели расстались с Лирой и Уиллом, дочитав последние страницы «Янтарного телескопа» – романа, которым завершилась трилогия «Темные начала». Лире двадцать лет, она уже не ребенок, а мир, который она знала и любила, меняется. Ей нужны ответы на вопросы, которые проще было бы не задавать. И чтобы получить их, она отправляется в путешествие, которое снова изменит ее жизнь, – через всю Европу, на загадочный, жестокий, непредсказуемый Восток.

Глава 8. Литтл-Кларендон-стрит

— Деймонов, — произнесла она очень тихо, как будто надеясь, что он не расслышит.

— Именно. Вчера вечером ты, наверное, была потрясена не меньше моего.

— Да, наверное.

— Кто-нибудь знает, что вы с Пантелеймоном можете разделяться?

— Никто на свете. — Она тяжело сглотнула. — Северные ведьмы умеют отделяться от деймонов. Я узнала об этом от одной из них, ее звали Серафина Пеккала. Я встретила ее деймона и говорила с ним задолго до того, как познакомилась с ней самой.

— Я тоже как-то встретил ведьму и ее деймона… Во время того потопа.

— И есть еще город с арабским названием… разрушенный город, в котором живут деймоны без людей.

— Кажется, и о нем я тоже слышал. Не знал, верить или нет.

Некоторое время они шли молча.

— Есть еще кое-что… — начала Лира.

— Думаю, есть… — одновременно с ней сказал он.

— О, простите.

— Говори первая.

— Ваша Аста видела Пантелеймона, а он — ее. Только не знал, кто она, до вчерашнего вечера.

— Да, пока не увидел ее у Элис.

— Ага. Так вот… Ох, это так трудно.

— Оглянись.

Она обернулась и увидела то, что он уже давно почувствовал: их деймоны шли рядом, сблизив головы, и о чем-то оживленно шептались.

— Гм… — только и сказала она.

Они как раз были на углу Литтл-Кларендон-стрит, которая через пару сотен ярдов впадала в широкую Сент-Джайлс. До Иордана отсюда было не больше десяти минут ходу.

— У тебя найдется немного времени — пропустить по стаканчику? Думаю, нам стоит поговорить в несколько более непринужденной обстановке, чем посреди улицы.

— Ладно, — пожала плечами она. — Давайте.

Оксфордская jeunesse dorée^[6] сделала Литтл-Кларендон-стрит модным местом. Магазины дорогого платья, элегантные кофейни, коктейль-бары и цепочки антарных светильников над головой превратили ее в уголок совсем другого города. Малкольм не мог знать, отчего глаза Лиры вдруг наполнились слезами, хотя сами слезы от него, конечно, не укрылись. Пустынный Читтагацце, сияющий огнями, — заброшенный, безмолвный, волшебный… там она впервые встретила Уилла. Лира вытерла глаза и ничего не сказала.

Малкольм привел ее в псевдоитальянское кафе со свечами в горлышках оплетенных соломкой бутылок и скатертями в красно-белую клетку. Стены в нем пестрели туристическими плакатами убийственных расцветок. Лира с подозрением огляделась.

— Здесь совершенно безопасно, — заверил ее Малкольм. — В других местах говорить может быть рискованно, но уж «La Luna Caprese» точно никакой опасности не таит.

Он заказал бутылку кьянти — спросив предварительно Лиру, согласна ли она. Лира молча кивнула. Когда вино попробовали, одобрили и разлили по бокалам, она решилась.

— Мне нужно вам кое-что сказать. Только учтите, у меня еще не все в голове уложилось. Теперь, когда я знаю про вас и вашего деймона, я, наконец, могу вам все рассказать. Но только вам одному. Я столько всего узнала за последние пару дней, что у меня голова идет кругом… если вам покажется, что я несу чушь, остановите меня, я лучше объясню еще раз.

— Обещаю.

Лира начала с того, что случилось с Паном в понедельник ночью: нападение, убийство, бумажник, который нужно было передать Лире. Малкольм слушал ее в немом изумлении, хотя никакого скепсиса и в помине не было — уж он-то хорошо знал, что такие вещи действительно случаются. Но кое-что все равно показалось ему очень странным.

— То есть жертва и его деймон знали про разделение?

— Да, — сказал Пан у Лиры из-под локтя. — И их это не потрясло, как большинство нормальных людей. Они тоже умели разделяться. Она наверняка увидела меня на дереве во время нападения и решила, что мне можно довериться. Ну, то есть я так думаю.

— А потом Пан принес бумажник мне в Святую Софию… — продолжила Лира.

— Вот тогда-то Аста меня и засекла, — подхватил Пан.

–…но тут случилось еще много всего, и заглянуть в бумажник мы смогли только на следующее утро.

Лира взяла сумку, порылась в ней, вытащила бумажник и незаметно передала под столом Малкольму. Он обратил внимание на отметины зубов Пана и на характерный запах, который тот назвал дешевым одеколоном… хотя Малкольму он показался чем-то другим… более диким, что ли. Слушая Лиру, он открыл бумажник и стал доставать все, что в нем было. Карточку Бодлианской библиотеки, удостоверение сотрудника университета, дипломатические документы… пока все выглядело очень знакомым. У него самого бумажник в свое время был набит примерно тем же самым.

— Он откуда-то возвращался в Оксфорд, я так думаю, — говорила Лира. — Вот поглядите на laissez-passer: по ним можно проследить его путь из Синьцзяна. Возможно, он шел в Ботанический сад, когда на него напали.

Малкольм снова уловил легкий след запаха. Он поднес бумажник к носу, и словно где-то вдалеке прозвенел звонок или солнце сверкнуло на заснеженной вершине — всего на долю секунды, и тут же пропало.

— Больше он ничего не сказал — тот человек, которого убили?

Вопрос был адресован Пану, и тот крепко задумался, а потом покачал головой.

— Нет. Он был уже почти мертв. Только велел мне вытащить бумажник у него из кармана и отнести его Лире… Ее имени он, конечно, не знал. Сказал отнести его моей… Решил, наверное, что нам можно доверять, раз уж сам знал про разделение.

— Ты отнесла это в полицию?

— Конечно. Первым делом на следующее утро, — кивнула Лира. — Но пока мы ждали в участке, Пан услышал голос одного полисмена…

–…и это был первый убийца, тот, которого не ранили, — вставил Пан. — Я узнал голос. Очень характерный.

— Поэтому мы спросили о чем-то другом и поскорее ушли, — продолжила Лира. — Решили, что не стоит отдавать улику в руки убийце.

— Разумно, — согласился Малкольм.

— Да, и еще одно. Тот, которому порезали ногу, — этого человека зовут Бенни Моррис.

— А это ты откуда знаешь?

— Я знаю одного парня, он работает на почтовой сортировочной станции. Я спросила, не повредил ли у них кто-то ногу, и он подтвердил, что да, есть такой большой и безобразный тип по имени Бенни Моррис — очень подходит под наше описание.

— И тогда?..

— В бумажнике был еще ключ от камеры хранения, — медленно проговорила Лира. — Такие подходят к шкафчикам на вокзале.

— Что ты с ним сделала?

— Подумала, что надо пойти и забрать то, что в ней находится.

— Только не говори, что ты так и поступила!

— Именно так я и поступила. Потому что он вроде как доверил это нам — бумажник и все, что в нем было. И я решила, что надо позаботиться о его имуществе раньше, чем те двое поймут, что случилось, и тоже отправятся на поиски.

— Убийцы знали, что у него был багаж, — сказал Пан. — Они спрашивали друг друга, была ли у него сумка, куда он мог ее бросить и точно ли ее нигде нет. Как будто им кто-то сказал, что сумка должна быть.

— Что же было в камере хранения?

— Рюкзак. Сейчас он спрятан под полом в моей комнате в Иордане.

— Ты уверена, что он там?

Она кивнула.

Малкольм взял свой стакан и залпом осушил его и встал.

— Мы должны пойти и забрать его. Немедленно. Пока он там, ты, Лира, в огромной опасности. И это не преувеличение. Идем.

* * *

Пять минут спустя они свернули с Броуд-стрит на Терл-стрит — узкий проезд, куда выходили главные ворота Иордан-колледжа вместе с надвратной башней.

Они уже подходили к привратницкой, когда двое мужчин, одетых в безликую рабочую одежду, вышли оттуда и двинулись в сторону Хай-стрит. У одного из них на плече висел рюкзак.

— Ну, вот и все, — тихо сказала Лира. — Это он.

Малкольм едва не рванул за ними, но Лира успела крепко схватить его за руку.

— Подождите. Ведем себя тихо. Нельзя, чтобы они обернулись. Идем внутрь.

— Но я бы мог их поймать!

— Не нужно.

Двое быстро уходили прочь. Малкольм столько всего хотел сказать, но сдержался. Лира была совершенно спокойна и даже как будто чем-то довольна. Малкольм бросил последний взгляд на удаляющихся «рабочих» и последовал за Лирой внутрь. Лира разговаривала с привратником.

— Да, они сказали, что пришли выносить твою мебель, Лира. Только что ушли. Один из них что-то нес.

— Спасибо, Билл. А эти двое не сказали, откуда они?

— А как же, вот и карточку мне оставили.

Карточку Лира тут же показала Малкольму. «Дж. Кросс, Переезды», — значилось на ней. И адрес в Киндлингтоне, за несколько миль к северу от Оксфорда.

— Знаете что-то об этом Дж. Кроссе? — спросил у привратника доктор Полстед.

— Нет, сэр, первый раз слышу.

Они взбежали на два лестничных пролета к комнате Лиры. Малкольм с первого курса не поднимался по этой лестнице, но она с тех пор почти не изменилась. На верхнем этаже по обе стороны от маленькой площадки было две комнаты. Лира отперла правую дверь и включила свет.

— Господи боже! — вырвалось у Малкольма. — Ну что нам стоило прийти на пять минут раньше!

В комнате царил ужасный беспорядок. Стулья перевернуты, книги сброшены с полок на пол, бумаги — кучей на столе. Ковер валялся в углу, в полу не хватало доски.

— Ну, что ж, они его нашли, — заметила Лира.

— Он был там, под полом?

— Мой любимый тайник, — кивнула она. — Да не расстраивайтесь вы так. Они просто обязаны были найти неприбитую доску. Хотела бы я посмотреть на их рожи, когда они откроют рюкзак.

Она… улыбалась. Впервые за много дней мрачная тень покинула ее глаза.

— И что же они там найдут? — осторожно спросил осведомился Малкольм.

— Две книги из библиотеки исторического факультета, мои записи по экономической истории за прошлый год, свитер, который мне слишком мал, и две флакона шампуня.

Малкольм расхохотался. Лира порылась в книгах на полу и протянула ему две.

— Вот эти были в рюкзаке. Я их прочесть не смогла.

— Эта, кажется, на анатолийском… что-то о ботанике, судя по всему. А эта на таджикском. Так-так. Что еще там было?

Из кучи бумаг, расползшейся по всему столу и отчасти по полу, Лира выудила картонную папку — точно такую же, как несколько других.

Малкольм сел и открыл ее.

— Я пока загляну в спальню, — сказала Лира и скрылась в комнатке по ту сторону лестничной площадки.

Папка была надписана ее рукой. Малкольм сообразил, что она предусмотрительно вытащила свои записи и заменила чужими, — так оно и оказалось. Перед ним было вроде написанных карандашом дневниковых заметок. Далеко продвинуться он, впрочем, не успел: Лира вернулась со старой потертой жестянкой из-под курительного листа, в которой оказалась примерно дюжина миниатюрных бутылочек, заткнутых пробками, и несколько таких же маленьких картонных коробочек.

— Это тоже было в рюкзаке, — сообщила она. — Но я понятия не имею, что в них такое. Какие-нибудь образцы?

— Лира, ты поступила очень умно. Но ты действительно в опасности. Они каким-то образом узнали, кто ты, и знают, что тебе известно об убийстве. Скоро они догадаются и о том, что содержимое рюкзака осталось у тебя. Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь на ночь.

— Мне больше некуда пойти, — возразила она. — Разве что в Святую Софию, но и о ней они уже тоже наверняка знают.

Она сказала это совершенно будничным тоном и никакого сочувствия явно не ждала. Это выражение лица он помнил очень хорошо, еще с того времени, когда пытался чему-то ее учить: то же презрительное и вызывающее упорство таилось сейчас на дне ее глаз.

— Надо об этом подумать… Ты могла бы пойти к Ханне.

— Чтобы она тоже оказалась в опасности? Они, скорее всего, знают, что мы как-то связаны. Да еще к ней на Рождество приезжает сестра, так что ей будет просто некуда меня деть.

— А каких-нибудь друзей, у которых можно остановиться, у тебя нет?

— Ну, есть разные люди, у которых я раньше проводила Рождество, — но это они меня приглашали, я никогда не напрашивалась. Странно будет, если я вдруг начну проситься в гости. И к тому же… не знаю… Я просто не хочу больше никого впутывать.

— Но здесь ты оставаться не можешь, это ясно…

— Здесь я чувствовала себя безопаснее всего.

Лира наконец-то растерялась. Подобрала подушку с пола, обхватила руками, прижала к себе. «Почему она так не обнимает своего деймона?» — промелькнуло в голове у Малкольма. И тут у него в голове вспыхнуло то, что он, конечно, уже заметил, но как-то пропустил мимо внимания. Лира и Пантелеймон явно недолюбливали друг друга. У него внутри будто завязался узел. Ему вдруг стало их ужасно жалко.

— Так, у моих родителей есть паб в Годстоу. «Форель». Уверен, ты сможешь остановиться у них как минимум до конца каникул.

— А работать там можно?

— Ты имеешь в виду… — Малкольм слегка сконфузился, — достаточно ли там тихо, чтобы заниматься?

— Нет, — ответила она. — Я имею в виду работать в баре. Или на кухне. Или еще где. Чтобы платить за проживание.

Он видел, как она на самом деле горда и как потрясло ее откровение декана о том, что денег нет.

— Если хочешь… Да, они, думаю, были бы очень рады.

— А, тогда хорошо.

Да, о ее упрямстве он знал не понаслышке… интересно, сколько еще человек успели заметить это одиночество в ее взгляде вот в такие моменты, когда она не «держит лицо»?

— Тогда не будем терять времени, — сказал он. — Отправимся туда сегодня же, как только ты будешь готова.

— Здесь бы нужно прибрать, — она махнула рукой в сторону разгрома. — Нельзя же все вот так бросить.

— Просто верни книги на полки и поставь мебель, как была. А в спальне тоже все вверх дном?

— Да. Одежда кучей на полу, кровать перевернули…

Голос у нее перехватило, в глазах что-то блеснуло. Шутка ли, когда твой дом разграбили…

— Знаешь что, — сказал он. — Я сам поставлю книги на полки и бумаги приведу в порядок… И, думаю, с мебелью тоже разберусь. Ты иди, собери какую-нибудь одежду в сумку. Постель оставь в покое. Скажем Биллу, что грузчики оказались парой воров и ему следовало хорошенько подумать, прежде чем пускать в колледж кого попало.

Он снял тряпичную сумку с вешалки за дверью.

— Вот сюда можно положить содержимое рюкзака?

— Да… Да, конечно. Я пойду возьму одежду.

Малкольм поднял с пола книгу.

— Ты это читаешь?

«Вечный обманщик» Саймона Талбота…

— Да, — кивнула она. — Но я в ней не уверена.

— Автору бы это понравилось.

Он положил в сумку три папки, две книги и пригоршню бутылочек и коробочек. Еще немного, и они благополучно окажутся у Ханны в сейфе. Надо будет немедленно связаться с «Оукли-стрит», подразделением секретной службы, в котором они с Ханной оба состояли… а потом наведаться в Ботанический сад, куда так и не добрался злосчастный доктор Хассаль со своими образцами.

Он выпрямился и принялся расставлять книги на полки. Вошла Лира.

— Ты готова? Книги я распихал как попало. Боюсь, потом все равно придется поставить по порядку.

— Спасибо. Я очень рада, что вы были со мной, когда мы вернулись сюда. Обдурить их с рюкзаком — это, конечно, очень хорошо, но я даже не догадывалась, как это будет отвратительно… Ох, не знаю. Они трогали мою одежду…

Пан о чем-то тихо переговаривался с Астой. Она все расскажет потом Малкольму, и Пан это явно понимал. Как и Лира.

— Нет, — задумчиво проговорил Малкольм, — Биллу мы не скажем ни слова. Он захочет вызвать полицию, и придется ему объяснять, почему этого делать не надо. Он запомнит и начнет проявлять ненужный интерес. Лучше уж вообще ничего не говорить. Если спросит, это действительно были грузчики, но они перепутали дату.

— А если в дело вмешается полиция, они с легкостью сложат два и два. Поймут, что я знаю про убийство… Но вот что интересно: как они сумели отследить рюкзак? За нами точно никто не шел.

— У другой стороны тоже есть алетиометр.

— Тогда, наверно, у них есть и очень хороший толкователь. Это не самый простой адрес. Детали такого рода очень трудно узнать. Скорее всего, за мной все это время следили. Боже, какая гадость!

— Да уж. А теперь давай-ка поскорее доставим тебя в Годстоу.

Лира подобрала «Вечного лжеца», убедилась, что закладка все еще на месте, и сунула книгу в свой рюкзак.

* * *

Мистер и миссис Полстед появление сына в компании Лиры ничуть не смутило. Они сразу согласились приютить ее в «Форели», отвели удобную комнату, не возражали, чтобы она работала в баре или на кухне — где будет полезней, и вообще показали себя самыми чудесными родителями на свете.

— В конце концов, это же он тебя тогда увез, — сказала миссис Полстед, ставя перед Лирой тарелку говяжьего рагу. — Вполне справедливо, чтобы он и привез обратно. Шутка ли, почти двадцать лет прошло!

— Я, между прочим, только что об этом узнала, — заметила Лира. — О том, что меня увозили. Я была слишком мала и ничего не помнила. А где монастырь? Далеко отсюда?

— Да вон, через реку. Только там сейчас одни руины. Потоп сильно его разрушил, восстанавливать оказалось слишком дорого. Много сестер погибло в ту ночь. У оставшихся не хватило сил, чтобы возродить прошлое. Ты же вряд ли помнишь сестру Фенеллу или сестру Бенедикту? Да куда тебе, слишком была мала.

Лира покачала головой — с набитым ртом.

— Сестра Бенедикта всем заправляла, — продолжала миссис Полстед. — А Фенелла в основном за тобой присматривала. Самая милая старушка на свете, уж ты мне поверь. Малкольм души в ней не чаял, совсем был убит горем, когда потом вернулся и узнал, что ее уже нет. Ах ты господи, я думала, вовек его не прощу — уж как он заставил меня поволноваться! Взял и исчез, ни слова не сказал… Конечно, мы решили, что он утонул, и Элис с ним, и ты тоже. Вот только каноэ пропало. И мы думали, может, он успел в него забраться. Крепко держались за эту надежду, пока он не вернулся — весь побитый, помятый, усталый, да еще и подстреленный.

— Подстреленный? — ахнула Лира.

Рагу оказалось хоть куда, она была голодна, как волк, но желание узнать все, что могла рассказать матушка Малкольма, оказалось сильнее.

— В руку, да. У него до сих пор шрам остался. И такой измученный был, как будто ни капли жизни в нем не осталось. Спал — сколько же? — дня три, наверное, без просыпу. А потом болел. Все от грязной воды, которую потопом принесло, помяни мое слово. Как рагу? Может, еще картошки?

— Спасибо. Просто пальчики оближешь. Я вот одного не пойму: почему я ничего этого не знала? Сама я бы не вспомнила, так почему мне никто ничего не сказал?

— Хороший вопрос, милая. Я так думаю, поначалу все просто с ног сбивались, присматривая за тобой. Для колледжа это ведь целое дело. Место старое, замшелое, куча ученых — и никаких младенцев там никогда не было. Никто не знал, как это вышло, а Элис бы им ни за что не сказала. Что тебе Мал рассказал о том, как они привезли тебя в Иордан с лордом Азриэлом?

— Да я вообще об этом несколько часов назад узнала! До сих пор пытаюсь концы с концами свести. Элис я знала только как миссис Лонсдейл. Пока я была маленькая, она всегда была где-то рядом, следила, чтобы я была чистая, аккуратная и вела себя хорошо. Я думала… Ох, не знаю, что я думала. Наверное, что она просто всегда тут была.

— Господь всемогущий, да нет же. Я вот тебе скажу, как я об этом узнала. Старый магистр Иордана, доктор Карн, пригласил нас с Реджем. Наверное, полгода после потопа прошло. Мы понятия не имели, зачем ему понадобились, но приоделись и пришли как-то после обеда. Лето еще стояло, как сейчас помню. Он нас чаем угостил в саду и рассказал все как есть. Мал и Элис сделали, как собирались, и отвезли тебя к лорду Азриэлу — думали, ты у него будешь в безопасности. Я в жизни ничего более безумного не слышала и объяснила Малу, какой он был идиот… Хотя на самом деле я им очень гордилась и горжусь до сих пор. Только ему не говори. В общем, лорд Азриэл потребовал для тебя… это их право защиты.

— Убежище для ученых.

— Оно самое, от твоего имени. И сказал магистру, что ему придется сделать теперь из тебя ученого, чтобы ты имела полное право на защиту. А доктор Карн тогда посмотрел на Мала и Элис — едва не утонувших, грязных как черт, истощенных, в крови — и спросил: а с этими что делать? И лорд Азриэл ему сказал, береги, мол, как зеницу ока. И был таков.

Вот доктор Карн все и устроил. Договорился, чтобы Малкольм пошел в школу Рэдклиффа, и заплатил за его обучение, а потом принял студентом в Иордан. Элис была к образованию не слишком склонна, но голова у нее работала что надо. Умная девка, сообразительная. Магистр предложил ей место, вот так она и стала смотреть за тобой. Вышла за молодого Роджера Лонсдейла, плотника — славный был парень, порядочный. Погиб на стройке, несчастный случай. Овдовела, выходит, еще двадцати ей не исполнилось. Всего не знаю, что с ними случилось в ту проклятую поездку в Лондон на старом каноэ Малкольма. Сын мне и половины, небось, не рассказал, говорит, слишком, мол, было страшно, да только вернулись они с Элис крепкими друзьями. Не разлей вода стали, притом что он в школе учился.

— А до того они разве не дружили?

— Да смертельными врагами они были! Она на него шипела, а он ее в упор не замечал. Терпеть друг друга не могли. Уж она его изводила — на четыре года была старше, а в таком возрасте это много. Дразнила его, подкалывала… — даже как-то пришлось ее отчитать, а он никогда не жаловался. Только губы вот так сожмет, когда несет ей грязную посуду на мойку. А той зимой ей позволили подработать в монастыре, с тобой помогать. У бедной старой Фенеллы и так дел невпроворот было. А быстро ты тарелку-то подчистила! Еще хочешь?

— Нет, спасибо. Это было прямо то что надо!

— А слив печеных? Я в них ликера подлила, имей в виду.

— О, чудесно! Да, если можно.

Миссис Полстед положила ей на тарелку лакомства и добавила сверху жирных сливок. Лира посмотрела на Пана — видел ли он? Пока между ними не настало отчуждения, он все время дразнил ее за хороший аппетит. Но Пан сидел на полу, поглощенный разговором с деймоном миссис Полстед, старым седым барсуком.

— Малкольм кое-что мне рассказывал про этого вашего нового магистра. — Миссис Полстед снова присела к столу. — Плохо он с тобой обошелся.

— Ох, видите ли… даже не могу сказать, плохо или нет. У меня в голове все перепуталось. Все случилось так быстро… Если деньги, на которые я жила, действительно закончились, как он сказал, тут уж не поспоришь. Я ведь ничего толком не знаю, кроме того, что от него услышала. А… Малкольм сказал вам, как меня выставили из комнат?

Она в первый раз назвала его Малкольмом, и вышло немного неуклюже.

— А как же. Гадкий поступок, низкий. Колледж богат, как Али-Баба. И никакому студенту твои комнаты, конечно, не нужны. Подумать только, выгнать девочку из квартиры, где она всю жизнь жила!

— Ну, он там главный, а я… Не знаю. Все так сложно. У меня все как будто ускользает между пальцами. Думала, я себе лучше представляю положение дел.

— Оставайся у нас столько, сколько захочешь, Лира. Места много, да и мне лишняя пара рук никогда не помешает. Девушка, которую я собиралась нанять на Рождество, отправилась работать к Босуэлу, ну и скатертью дорога.

— Я работала там две зимы назад. Ни сна, ни отдыха.

— Все думают, что там так шикарно: духи, притирания и всякое такое, да только за всем стоит адский труд.

Лира вдруг сообразила, что, когда работала у Босуэла, она наверняка продавала и то, что было изготовлено на фабрике отца Мириам — но с Мириам она тогда знакома не была знала и потому не обратила внимания. Весь мир студенческих дружб и приятельств, вся мирная, скромная жизнь колледжа Святой Софии казались ей теперь далекими и какими-то ненастоящими.

— А теперь давайте-ка я вам с посудой помогу, — сказала она и вскоре была уже по локти в мыльной воде, чувствуя себя почти как дома.

* * *

Ночью Лире снился сон. Она увидела кошку на залитом луной газоне. Сначала это ее совсем не заинтересовало, но потом, вздрогнув так, что едва не проснулась (и уж точно разбудила Пантелеймона), Лира узнала Кирьяву, деймона Уилла. Кошка подошла к ней по седой от луны траве и потерлась о руку, которую Лира ей протянула. Уилл даже не подозревал, что у него есть деймон, пока ее не оторвали у него от сердца на мертвых берегах — как от Лиры оторвали Пана. Лира словно вспоминала то, что случилось в ином времени… или, может быть, в будущем — и важность всего этого захлестнула ее с головой, как приливная волна, столь же мощная, как и радость, которую они делили когда-то с Уиллом. Красный дом из дневника тоже возник во сне, и теперь она знала, что находится внутри! Знала, зачем ей туда нужно! Знание это было неотъемлемой частью всего, что она знала. Лире-во-сне казалось, что они только вчера странствовали вчетвером в мире мулефа, и это время было окружено, пропитано такой любовью, что она заплакала, не просыпаясь, и проснулась на подушке, мокрой от слез.

Пан смотрел на нее. Он был совсем рядом, но ни слова ей не сказал.

Лира попыталась запомнить всё, что видела, каждый образ из сна, но греза растаяла за секунды. Осталась лишь любовь — острая, пьянящая, пронизывающая все вокруг.

* * *

Малкольм позвонил в колокольчик у двери Ханны.

Две минуты спустя они сидели вместе у огня, и он рассказывал ей про убийство, бумажник, рюкзак и про Лиру в «Форели». Ханна слушала его, не перебивая. Малкольм превосходно пересказывал события, придавая каждому должный вес и расставляя в наилучшем порядке.

— А что у тебя в сумке? — деловито спросила она.

— Так. — Он поставил сумку между колен. — Сначала бумаги. У меня не было времени посмотреть их как следует, но сегодня ночью я их все сфотограммирую. Далее две книги. Вот эта, анатолийская, по ботанике. И еще одна.

Ханна взяла вторую. Скверно переплетенная и неумело отреставрированная; бумага грубая, хрупкая; типографский набор непрофессиональный. Ее явно много читали: обложка засалена, некоторые страницы — с загнутыми углами, на многих — карандашные пометки на том же языке, что и основной текст.

— Похоже на стихи. Но язык непонятный, — сказала она.

— Это таджикский, — пояснил Малкольм. — Эпическая поэма, называется «Джахан и Рухсана». Прочесть целиком я не могу, но название разобрал.

— А вон там что за бумаги?

Это был дневник доктора Штрауса с описанием путешествия через Карамаканскую пустыню.

— Полагаю, здесь скрыт ключ ко всему, — сказал Малкольм. — По дороге сюда я заглянул в «Ягненок и флаг» и прочел эти записки. Ты тоже прочти. Много времени это не займет.

Ханна, сгорая от любопытства, взяла пачку страниц.

— Так ты говоришь, бедняга был ботаником?

— Завтра схожу в Ботанический сад. Посмотрим, что они мне скажут. В рюкзаке было несколько флакончиков — вот они — и коробочек, вроде бы с семенами.

Ханна взяла бутылочку, посмотрела на свет, понюхала, попыталась разобрать этикетку.

— Ol. R. tajikae… Ol. R. chashmiae… Не так-то просто разобрать. Ol. — это наверняка oleum, масло. R. — вероятно, роза.

— Вот и я так думаю.

— А это семена? — она потрясла одну из коробочек.

— Надо полагать. У меня не было времени открыть.

— Ну, так давай посмотрим.

Крышка оказалась тугой, с ней пришлось повозиться. Наконец, Ханна высыпала в ладонь содержимое: пару десятков мелких семян, неправильной формы и серовато-коричневого цвета.

— R. lopnoriae… — прочитал Малкольм на крышке. — Это интересно. Узнаешь?

— Должно быть, семена розы, хотя я, конечно, могу и ошибаться. Но выглядят как роза. А что тут интересного?

— Название вида. Вообще, ботаник, у которого рюкзак набит семенами, — в этом нет ничего необычного… Я что-то пытаюсь вспомнить, вот только никак не могу понять что. Похоже, это может заинтересовать «Оукли-стрит».

— Вот и я так думаю. Увижу Гленис в субботу на мемориальной службе по Тому Надженту и поговорю с ней.

— Отлично, — кивнул Малкольм. — Но об убийстве и краже лучше не упоминать. Ханна… что тебе известно про Лобнор?

— Это озеро? Или пустыня? В любом случае это где-то в Катае. Никогда там не бывала, но слышала название несколько месяцев назад в связи… с чем же?

— Там где-то есть научно-исследовательская станция. В основном они занимаются метеорологическими исследованиями, но и кое-чем другим тоже. И там необъяснимым образом пропали несколько ученых. Ходили слухи про Пыль.

— Вспомнила! Чарли Кейпс мне рассказывал.

Чарльз Кейпс был священником англиканской церкви и тайным другом «Оукли-стрит». Он занимал рискованную позицию: за отступничество церковь карала очень строго, а церковные суды не признавали апелляций. Им было известно только одно объяснение: дьявольское искушение. Передавая информацию «Оукли-стрит», Кейпс ставил под удар свою карьеру, свободу, а возможно, и саму жизнь.

— Значит, Магистериум интересуется Лобнором, — задумчиво сказал Малкольм. — И, вероятно, розами тоже.

— Ты собираешься отнести все материалы в Ботанический сад?

— Да, но сначала сфотограммирую бумаги. И, Ханна…

— Да?

— Нам придется рассказать Лире про «Оукли-стрит». Она слишком уязвима. Ей пора узнать, где искать помощи и защиты, если что. «Оукли-стрит» сможет предоставить и то и другое.

— Я ей уже едва не сказала, — кивнула Ханна. — Но все-таки удержалась. Думаю, ты прав, мы ей расскажем. Все это напомнило мне о другом рюкзаке, который много лет назад принадлежал Джерарду Бонневилю. Столько материалов — никогда не видела такой сокровищницы! И ее алетиометр!

— Кстати, об алетиометрах. Меня тревожит, что другая сторона сумела так быстро выследить Лиру и рюкзак. Это ведь не совсем обычно, да?

— И подтверждает наши догадки, — нахмурилась Ханна. — Уже много месяцев ходят слухи о новом способе чтения алетиометра. Весьма… неортодоксальном. Отчасти экспериментальном. Новый способ подразумевает отказ от точечной сосредоточенности, необходимой для классического метода. Не могу объяснить, как это работает: единственный раз, когда я его попробовала, мне было очень плохо. Но, судя по всему, если приноровиться, ответы приходят гораздо быстрее, а книги и вовсе не нужны.

— И многие им сейчас пользуются?

— В Оксфорде никто, насколько я знаю. Общее мнение его пока не принимает. Большинство открытий новым методом было сделано в Женеве. У них там есть какой-то исключительно одаренный молодой человек. Ни за что не угадаешь, к…

— А Лира? — перебил он. — Она пробовала этот новый метод?

— Возможно, раз или два, но без особого успеха.

— Извини, я тебя перебил. Так что же я ни за что не угадаю?

— Это юное женевское дарование зовут Оливье Бонневиль.

Примечания

6

«Золотая молодежь» (фр.).