Всевышнее вторжение

Филип К. Дик, 1981

Второй роман трилогии «ВАЛИС». Роман о поиске «истинного» бога и спасении мира. «Мягкая» научная фантастика, психоделика. Религиозные философские темы. Далёкое будущее, место действия: Земля и вне Земли. Финалист премии Британской ассоциации научной фантастики. Шорт-лист премии «Локус». Номинация на премию альманаха «Гигамеш». Финалист премии «Прометей». Список «Определяющая фантастика 1980-х годов». Херб Ашер встречает на отдаленной планете Бога, имя которому Яхве, и понимает, что его долг помочь вернуть Бога на Землю. Земля же находится под полным контролем Велиала, духа лжи и небытия. Ашер должен сделать так, чтобы женщина, беременная Яхве, миновала системы безопасности, охраняющие диктатуру демонической Империи. Во «Всевышнем вторжении» Филип К. Дик задаётся вопросом: «Что, если Бог – или некий образ Бога по имени Яхве – жив и находится в изгнании на далёкой планете? Как могло бы второе пришествие преуспеть в борьбе с высокими технологиями и тонко настроенным рационализированным злом современного полицейского государства?» «Роман соединяет иудаизм, каббалу, зороастризм и христианство в увлекательную притчу о человеческом существовании». – West Coast Review Books

Глава 3

Еда была вкусная и вкусно пахла, однако Райбис Ромми едва успела ее попробовать; извинившись перед Ашером, она прошла, цепляясь за стенки, из центрального блока купола — его персонального купола — в ванную. Ашер старался не слушать, он настроил свое восприятие, чтобы ничего не слышать, а мысли так, чтобы не знать. Ушедшая в ванную девушка стонала от муки, рвота выворачивала ее наиз — нанку. Херб Ашер скрипнул зубами, оттолкнул от себя тарелку, а затем встал и включил аудиосистему; купол наполнили звуки раннего альбома Линды Фокс:

Вернись!

К тебе взываю я опять,

Не заставляй меня страдать,

Приди и дай тебя обнять,

Вернись.

Дверь ванной открылась.

— А у вас нет, случаем, молока? — спросила Райбис. На ее бледное, измученное лицо было страшно смотреть.

Ашер молча налил стакан молока, вернее — жидкости, проходившей под названием «молоко» на этой планете.

— У меня есть антирвотное, — сказала Райбис, принимая стакан, — но я забыла захватить с собой. Все таблетки остались там, в моем куполе.

— Я могу посмотреть в аптечке, — сказал Ашер. — Может, что и найдется.

— А вы знаете, что сказал этот MED, — возмущенно продолжила Райбис. — Он сказал, что лекарство безвредное, что волосы выпадать не будут, а они у меня уже пучками лезут…

— Хватит, — оборвал ее Ашер. — Хватит, ладно? — И тут же добавил: — Извините.

— Хорошо, — кивнула Райбис. — Я понимаю, что это выводит вас из себя. Обед испорчен, и вы на меня… Ну да ладно. Если бы я не забыла эти таблетки, то смогла бы, наверное, удержаться от… — Она на секунду смолкла. — В следующий раз такого не случится, я вам обещаю. А это один из немногих альбомов Фокс, которые мне нравятся. Начинала она очень хорошо, вы согласны?

— Да, — сухо откликнулся Ашер.

— Линда Бокс, — сказала Райбис.

— Что?

— Линда Бокс. Мы с сестрой только так ее и называли. — Райбис попыталась улыбнуться.

— Вернитесь, пожалуйста, в свой купол, — процедил Херб Ашер.

— Да?.. — Райбис машинально поправила волосы, ее рука дрожала. — А вы не могли бы меня проводить? Самой мне, пожалуй, и не дойти, я совсем ослабела. Такая уж это болезнь.

Ты заманиваешь меня к себе, думал Ашер. Именно это сейчас и происходит. Ты не уйдешь одна, ты возьмешь с собой и меня, даже если я с тобою не пойду. И ты это знаешь. Ты это знаешь точно так же, как ты знаешь название своего лекарства, и ты ненавидишь меня точно так же, как ты ненавидишь это лекарство, как ты ненавидишь MED и свою болезнь; ненависть, сплошная ненависть ко всему, что только есть под этими двумя солнцами. Я знаю тебя, я понимаю тебя, я вижу, к чему все идет, вижу начало конца.

И, думал он, я ничуть тебя не осуждаю. Но я буду держаться Линды Фокс, Фокс тебя переживет. И я, я тоже тебя переживу. Ты не подстрелишь влет светоносный эфир, вдохновляющий наши души.

Я не отступлюсь от Линды Фокс, и Линда будет держать меня в объятиях и тоже от меня не отступится. Нас не разделят никакие силы. У меня есть десятки часов, десятки часов видео — и аудиозаписей, и эти записи нужны не мне одному, они нужны всем. И ты надеешься, что сможешь все это убить? Такие попытки уже были, и не раз. Сила слабых, думал Херб Ашер, несовершенна, в конечном итоге она терпит поражение. Отсюда и ее имя. Потому мы и зовем ее слабостью.

— Сентиментальность, — сказала Райбис.

— Ну да, — саркастически подтвердил Херб Ашер. — Конечно.

— И вдобавок заемная.

— И путаные метафоры.

— В ее текстах?

— Нет, в том, что я думаю. Когда меня доводят до белого каления, я начинаю путаться…

— Позвольте мне сказать вам одну вещь, — оборвала его Райбис. — Одну-единственную. Если я собираюсь выжить, сентиментальность для меня не только излишняя роскошь, но и прямая помеха. Я должна быть очень жесткой. Простите меня, если я вас взбесила, но иначе мне было никак. Такая уж у меня жизнь. Если вам придется когда-нибудь попасть в такое же положение, в каком нахожусь сейчас я, вы сами это поймете. Подождите такого случая, а затем уж меня судите. И молитесь, чтобы этого случая не было. А пока что все эти записи, которые вы гоняете через стереосистему, суть не что иное, как дерьмо. Они должны быть дерьмом, для меня. Вам это понятно? Вы можете забыть про меня, можете отослать меня в мой купол, где мне, наверное, и самое место, но если вас хоть что-нибудь со мною связывает…

— О’кей, — кивнул Ашер, — я понимаю.

— Спасибо. А можно мне еще молока? Убавьте звук, и мы закончим наш обед. Хорошо?

— Так вы, — поразился Ашер, — хотите и дальше пытаться…

— Все существа — и виды, — которым надоело пытаться питаться, давно уже покинули этот мир.

Райбис подошла ближе, вцепилась дрожащими пальцами в край стола и села.

— Я вами восхищаюсь.

— Нет, — качнула головой Райбис, — это я вами восхищаюсь. Я понимаю, что вам сейчас труднее.

— Смерть… — начал Ашер.

— Меня волнует совсем не смерть. А вы знаете что? В контрасте с тем, что льется из вашей аудиосистемы? Жизнь, вот что. И молока, пожалуйста, мне оно просто необходимо.

— Что-то я сомневаюсь, — сказал Ашер, доставая молоко, — чтобы можно было сбить влет эфир. Светоносный он там или какой угодно.

— Да уж сомнительно, — согласилась Райбис. — Тем более что он не существует.

— А сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— А вы добровольно эмигрировали?

— Как знать, — пожала плечами Райбис. — Сейчас, в этот момент, я не могу со всей определенностью вспомнить, о чем я тогда думала. Похоже, я ощущала в эмиграции некую духовную компоненту… Передо мной стоял выбор: либо эмигрировать, либо принять сан. Я была воспитана в принципах Научной Легации, однако…

— Партия, — кивнул Ашер. Он все еще пользовался этим старым названием, коммунистическая партия.

–…однако в колледже я постепенно втянулась в церковную работу. И приняла решение. В выборе между Богом и материальным миром я предпочла Бога.

— Одним словом, вы — католичка.

— Да, ХИЦ. Вы использовали запрещенный термин. И как мне кажется, вполне сознательно.

— А мне это как-то по барабану, — усмехнулся Херб Ашер. — Я-то с церковью никак не связан.

— Может, вам бы стоило почитать К. С. Льюиса.

— Нет уж, спасибо.

— Эта болезнь заставляет меня задумываться… — Она на несколько секунд смолкла. — Все-таки стоит воспринимать все, с чем ты сталкиваешься, в плане широкой, всеобъемлющей картины. Сама по себе моя болезнь кажется злом, но она служит некоей высшей цели, которая недоступна нашему пониманию. Или — пока недоступна.

— Вот потому-то я и не читаю К. С. Льюиса, — заметил Ашер.

— Да, — безразлично откликнулась Райбис. — А это верно, что как раз на этом холме клемы поклонялись какому-то своему божку?

— Да вроде бы да, — кивнул Херб Ашер. — Божку по имени Ях.

— Аллилуйя, — сказала Райбис.

— Что? — удивился Ашер.

— Это значит «славься, Ях». А на иврите — Халлелуйях.

— То есть Ях — это Яхве.

— Это имя нельзя произносить. Его называют священным Тетраграмматоном. Слово «Элохим», являющееся, как ни странно, формой единственного числа, а не множественного, означает «Бог», а несколько дальше в Библии упоминается божественное имя Адонай, из чего можно сконструировать формулу «Господь Бог». Мы можем выбирать между именами Элохим и Адонай или использовать их оба вместе, однако нам строжайше запрещено говорить «Яхве».

— А вот вы сейчас сказали.

— Ну что ж, — улыбнулась Райбис, — никто не совершенен. Убейте меня за страшный грех.

— А вы что, и вправду во все это верите?

— Я просто излагаю факты. Сухие исторические факты.

— Но вы же во все это верите. В смысле, что верите в Бога.

— Да.

— Так это Бог наслал на вас рассеянный склероз?

— Не совсем так… — замялась Райбис. — Он допустил его. Но я верю, что Он меня исцелит. Просто есть нечто такое, что я должна узнать, и вот таким образом Он меня учит.

— А Он что, не мог найти способ полегче?

— Видимо, нет.

— Этот самый Ях, — заметил Херб Ашер, — вступил со мной в контакт.

— Нет-нет, это какая-то ошибка. Первоначально иудеи верили, что языческие боги существуют, только они не боги, а дьяволы, а потом им стало ясно, что этих богов, или там дьяволов, и вовсе нет.

— А как же сигналы у меня на входе? — спросил Херб Ашер. — А как же мои записи?

— Вы это что, серьезно?

— Еще как.

— А кроме этих клемов здесь замечались какие-нибудь признаки жизни?

— Не знаю, как в других местах, но там, где стоит мой купол, точно да. Это нечто вроде обычных радиопомех, но только уж больно хитрые эти помехи, явно разумные.

— Проиграйте мне какую-нибудь из этих пленок, — сказала Райбис.

— Ради бога.

Херб Ашер подошел к компьютерному терминалу, побегал пальцами по клавиатуре, разыскивая нужную запись; через несколько секунд из динамиков зазвучал голос Линды Фокс:

Иди, усталый путник,

Куда глаза глядят.

Святому делу нужен

Твой тощий зад.

Райбис захихикала.

— Простите, пожалуйста, — сказала она, отсмеявшись. — А вы точно уверены, что это Ях? А вдруг это какой-нибудь шутник с базового корабля или там с Фомальгаута? Уж больно это похоже на Фокс. Не словами, конечно же, а голосом, интонациями. Нет, Херб, никакой это не Бог, просто кто-то над тобою подшутил. В крайнем случае это клемы.

— Заходил тут сегодня один такой, — мрачно заметил Ашер. — Нужно было с самого начала обработать эту планетку нервным газом, вот и не было бы теперь никаких проблем. И вообще, мне казалось, что человек встречается с Богом только после смерти.

— Бог есть Бог народов и истории. Ну и конечно, природы. Судя по всему, первоначально Яхве был вулканическим божеством, но время от времени он ввязывался в историю, примером чему тот случай, когда он вывел евреев из Египта в Землю обетованную.

Евреи были пастухами и привыкли к свободе, лепить кирпичи было для них чистым кошмаром. А фараон заставлял их собирать солому и каждый день выдавать положенную норму кирпичей. Вечная архетипичная ситуация — Бог выводит людей из рабства на свободу. Фигура фараона символизирует всех тиранов всех времен и народов.

Голос Райбис звучал спокойно и убедительно, Ашер невольно проникся к ней уважением.

— Одним словом, — подытожил он, — человек может встретиться с Богом не только после смерти, но и при жизни.

— При исключительных обстоятельствах. Первоначально Бог разговаривал с Моисеем как человек с человеком.

— И что же потом разладилось?

— В каком смысле разладилось?

— Почему никто больше не слышит Божьего гласа?

— Вот ты же слышал, — улыбнулась Райбис.

— Ну не то чтобы я, его услышала моя аппаратура.

— Все-таки лучше, чем ничего. Но тебя это вроде не очень-то радует.

— Он вламывается в мою жизнь, — напомнил Ашер.

— Вламывается, — согласилась Райбис. — А теперь еще и я вломилась.

Это было правдой, и Ашер не нашел что возразить.

— А чем ты обычно занимаешься? — спросила Райбис. — На что ты тратишь время? Лежишь на койке и слушаешь эту свою Фокс? Доставщик рассказывал мне про твою жизнь, я ему даже не сразу поверила. Как-то это не очень похоже на жизнь.

В Ашере шевельнулась вялая, усталая злость — ему до смерти надоело оправдывать свой образ жизни. Он снова промолчал.

— Я придумала, что я дам тебе почитать, — сказала Райбис. — Льюисову «Проблему боли». В этой книге он…

— Я читал «Молчаливую планету», — оборвал ее Ашер.

— И тебе понравилось?

— Да, в общем-то, да.

— А еще тебе следует прочитать «Письма Баламута». У меня она есть. Даже два экземпляра.

Зачем мне читать эти книги, думал Ашер. Глядя, как ты постепенно умираешь, я узнаю о Боге гораздо больше.

— Послушай, — сказал он, — я член Научной Легации. Член партии, тебе это понятно? Это мой выбор, и выбор вполне сознательный. Нет никакого резона осмысливать болезни и страдания, их нужно попросту искоренять. Нет никакой загробной жизни, и Бога тоже нет. Не считать же Богом ионосферное возмущение, настырно лезущее в мою аппаратуру и стремящееся сжить меня с этой сраной горки. Если после смерти окажется, что я ошибался, я оправдаюсь невежеством и трудным детством. А пока что меня больше волнуют проблемы экранировки и защиты от помех, чем беседы с этим Яхом. У меня есть уйма других занятий и нету козла, чтобы принести ему в жертву. Мне очень жаль погибшие записи Линды Фокс, они для меня бесценны, и я не знаю, когда удастся их заменить. И Бог не вставляет в прекрасные песни выраженьица вроде «твой тощий зад»; лично я не могу себе представить такого Бога.

— Он пытается привлечь твое внимание, — сказала Райбис.

— А к чему такие сложности? Почему Он не скажет попросту: «Слушай, давай поговорим»?

— Скорее всего, здесь обитали некие экзотичные существа, совершенно не похожие на нас. Их Бог мыслит не так, как мы.

— Зараза он, а не Бог.

— А может статься, — задумчиво сказала Райбис, — Он является тебе подобным образом, чтобы тебя защитить.

— Защитить? От чего?

— От него. — Неожиданно для Ашера девушка содрогнулась всем телом, по ее лицу пробежала гримаса боли. — Черти бы драли эту болячку! А тут еще и волосы лезут. — Она неуверенно, с явным трудом поднялась на ноги. — Мне нужно вернуться в свой купол и надеть парик, чтобы выглядеть хоть немного поприличнее. Ужас какой-то. А ты не мог бы меня проводить? Пожалуйста.

Не понимаю, подумал Херб Ашер, как женщина, у которой пачками выпадают волосы, может верить в Бога.

— Я не могу, — сказал он. — Ты уж извини, но никак не могу. И баллонов нет, и за оборудованием нужно присматривать. Ты только чего не подумай, это честно.

Райбис вскинула на него глаза и убито кивнула; похоже, она поверила. Ашера кольнуло чувство вины, но оно было тут же смыто нахлынувшим облегчением. Она уходила, ему не нужно будет с ней общаться, это бремя с него снято, пусть даже на время. А если повезет, временное облегчение может превратиться в постоянное. Если бы он умел молиться, он молился бы сейчас, чтобы она никогда, никогда больше не вошла в его купол. Не вошла бы до конца своей жизни. Довольный и успокоенный, он смотрел, как она надевает скафандр, готовясь в обратный путь. И в мыслях уже решал, какую пленку Линды Фокс он извлечет из своей сокровищницы, когда уйдет наконец Райбис с ее малоприятными шуточками и подкалываниями и он вновь обретет свободу, свободу быть тонким знатоком и преданным ценителем неувядающей красоты. Красоты и совершенства, к которым стремится все сущее: Линды Фокс.

А той же ночью, когда он лежал на койке и спал, некий голос негромко его окликнул:

— Херберт, Херберт^[3].

Ашер открыл глаза.

— Сейчас не мое дежурство, — сказал он, решив, что это базовый корабль. — Сейчас дежурит девятый купол. Дайте мне спокойно поспать.

— Взгляни, — сказал голос.

Он взглянул — и увидел, что панель, управлявшая всем его коммуникационным оборудованием, объята пламенем.

— Боже милосердный, — пробормотал Ашер и потянулся к тумблеру, включавшему аварийный огнетушитель. Но тут же замер, осознав нечто неожиданное. И крайне загадочное. Управляющая панель горела — но не сгорала.

Огонь ослеплял его, грозил выжечь ему глаза; Херб Ашер плотно зажмурился и заслонил лицо рукой.

— Кто это? — спросил он.

— Это Яхве, — сказал голос.

— Да? — поразился Херб Ашер. Это был бог горы, и он говорил с ним напрямую, без посредства электроники. На него накатило странное чувство собственного убожества, никчемности, и он не смел открыть лицо. — Что тебе нужно? — спросил он. — В смысле, что сейчас же поздно. По графику мне полагается спать.

— Не спи более, — сказал Ях.

— У меня был трудный день, — пожаловался Ашер; его все больше охватывал страх.

— Я велю тебе взять на себя заботы об этой больной девушке, — сказал Ях. — Она сейчас совсем одна. Поспешай к ней, иначе я сожгу твой купол и всю технику, какая в нем есть, а вместе с ней и все твое имущество. Я буду опалять тебя пламенем, пока ты не пробудишься. Ты думаешь, Херберт, что ты пробудился, но ты еще не пробудился, и я заставлю тебя пробудиться. Я заставлю тебя подняться с постели и прийти к ней на помощь. Позднее я скажу и ей, и тебе, зачем это нужно, но пока что вам не должно знать.

— Мне кажется, что ты обратился не по адресу, — сказал Херб Ашер. — Тебе бы следовало поговорить с MED, это по их части.

В тот же момент его ноздри заполнились едкой вонью. Взглянув из-под руки, он с ужасом обнаружил, что управляющая панель полностью выгорела, превратилась в горстку шлака.

Вот же, мать твою, подумал он.

— Буде ты вновь солжешь ей про переносный воздух, я причиню тебе ужасающие, непоправимые повреждения, точно так же, как я нанес непоправимые повреждения этой технике. А сейчас я уничтожу все твои записи Линды Фокс.

В тот же момент стеллаж, на котором Херб Ашер хранил свои пленки, ярко вспыхнул.

— Не надо, — пробормотал он в ужасе. — Не надо, ну пожалуйста.

Пламя исчезло, пленки остались неповрежденными. Херб Ашер встал с койки, подошел к стеллажу, тронул его рукой и вскрикнул от боли — стеллаж потух, но отнюдь не остыл.

— Тронь его снова, — сказал Ях.

— Я не буду, — замотал головой Ашер.

— Уповай на Господа твоего Бога.

Ашер опасливо протянул руку, и на этот раз стеллаж оказался холодным. Он пробежался пальцами по пластиковым коробкам, в которых хранились пленки. Они тоже были холодными.

— Ну дела, — пробормотал он в растерянности.

— Проиграй одну из записей, — сказал Ях.

— Какую?

— Любую.

Ашер взял первую попавшуюся пленку, поставил ее на деку и включил аудиосистему.

Тишина.

— Ты стер все мои записи Линды Фокс, — возмутился он.

— Да, я так и сделал, — подтвердил Ях.

— Навсегда?

— До той поры, когда ты придешь к одру изнемогающей девушки и возьмешь на себя о ней заботу.

— Прямо сейчас? Но она же, наверное, спит.

— Она сидит и плачет, — сказал Ях.

Ощущение собственного убожества и никчемности накатило на Ашера с удвоенной силой; стыд не менее жгучий, чем пламя, заставил его зажмуриться.

— Мне жаль, что так вышло, — пробормотал он убитым голосом.

— Еще не поздно. Если ты поспешишь, то поспеешь ко времени.

— Это в каком же смысле — ко времени?

Ях не ответил, но в сознании Херба Ашера появилась цветная картина, напоминавшая голограмму. Райбис Ромми, одетая в синий халат, сидела за кухонным столом; перед ней стояли пузырек с таблетками и стакан воды. На лице Райбис застыло отрешенное выражение. Она сидела, низко согнувшись и положив подбородок на сжатый кулак, другая ее рука нервно сжимала скомканный носовой платок.

— Я сейчас, только скафандр достану, — сказал Херб Ашер; он рванул расположенную рядом со шлюзом дверцу, и оттуда на пол вывалился скафандр, месяц за месяцем стоявший в своем пенале без применения.

Ашер надел скафандр в рекордно короткое время. Уже через десять минут он стоял рядом со своим куполом, луч его фонаря плясал по засыпанному метановым снегом склону; он дрожал от холода, хотя и понимал, что этот холод — чистейшая иллюзия, что материал скафандра обеспечивает стопроцентную термоизоляцию. Веселенькая история, думал он, торопливо спускаясь по склону, — поспать не удалось, вся аппаратура сгорела, пленки начисто стерты.

Сухой, рассыпчатый метан скрипел у него под ногами; он шел, ориентируясь по радиомаяку купола Райбис Ромми. Ашера не оставляли мысли о внезапно явившейся ему сцене. О девушке, явно собравшейся свести счеты с жизнью. Хорошо, думал он, что Ях меня разбудил. Нужно надеяться, что я доберусь туда вовремя и не дам ей ничего такого сделать.

Но страх не оставлял Херба Ашера, и, чтобы себя подбодрить, он напевал, спускаясь по склону, старый коммунистический марш:

Seine Heimat mußt er lassen,

Weil er Freiheitskämpfer war.

Auf Spaniens blugt’gen Straßen,

Für das Recht der armen Klassen

Starb Hans, der Kommissar,

Starb Hans, der Kommissar.

Kann dir die Hand drauf geben,

Derweil ich eben lad’

Du bleibst in unserm Leben,

Dem Feind wird nicht vergeben,

Hans Beimler, Kamerad,

Hans Beimler, Kamerad^[4].

Немецкого языка он не знал, так что марш превращался фактически в заклинание.

Примечания

3

Двойное обращение — намек на то, как Господь обращался к Моисею из неопалимой купины.

4

Дословно: Родина его изгнала, / Потому что он был борцом за свободу. / На залитых кровью улицах Испании / За права беднейших классов / Пал комиссар Ганс, / Пал комиссар Ганс. / Я клянусь тебе, / Заряжая винтовку, / Ты останешься в нашей жизни, / Враг не получит прощенья, / Товарищ Ганс Баймлер, / Товарищ Ганс Баймлер.

Ганс Баймлер — комиссар немецкого батальона «Тельман», входившего в состав XII интербригады, погиб в декабре 1936 г. при обороне Мадрида. Рафаэль Альберти посвятил ему стихотворение «Товарищ Ганс Баймлер», на основе которого появилась (на немецком языке) народная песня, несколько переделанная потом Эрнстом Бушем. Здесь — второй и четвертый куплеты этой песни.