Всевышнее вторжение

Филип К. Дик, 1981

Второй роман трилогии «ВАЛИС». Роман о поиске «истинного» бога и спасении мира. «Мягкая» научная фантастика, психоделика. Религиозные философские темы. Далёкое будущее, место действия: Земля и вне Земли. Финалист премии Британской ассоциации научной фантастики. Шорт-лист премии «Локус». Номинация на премию альманаха «Гигамеш». Финалист премии «Прометей». Список «Определяющая фантастика 1980-х годов». Херб Ашер встречает на отдаленной планете Бога, имя которому Яхве, и понимает, что его долг помочь вернуть Бога на Землю. Земля же находится под полным контролем Велиала, духа лжи и небытия. Ашер должен сделать так, чтобы женщина, беременная Яхве, миновала системы безопасности, охраняющие диктатуру демонической Империи. Во «Всевышнем вторжении» Филип К. Дик задаётся вопросом: «Что, если Бог – или некий образ Бога по имени Яхве – жив и находится в изгнании на далёкой планете? Как могло бы второе пришествие преуспеть в борьбе с высокими технологиями и тонко настроенным рационализированным злом современного полицейского государства?» «Роман соединяет иудаизм, каббалу, зороастризм и христианство в увлекательную притчу о человеческом существовании». – West Coast Review Books

Глава 5

— У тебя есть настоящий кофе? — спросил Элиас Тейт, с размаху рухнув на кучу Райбисовой грязной одежды.  — Настоящий, а не эта гадость, которую втюхивает вам базовый корабль,  — добавил он, брезгливо поморщившись.

— Есть немного, — сказала Райбис, — только я не помню где.

— Тебя часто тошнит? — спросил Элиас, всматриваясь в ее лицо. — Ежедневно и даже по несколько раз?

— Да, — кивнула Райбис и покосилась на Ашера; на ее лице было крайнее изумление.

— Ты беременна, — констатировал Элиас Тейт.

— Да я же сижу на химии! — возмутилась Райбис. — Меня выворачивает наизнанку из-за этих проклятых нейротоксита и предноферика.

— А ты спроси у компьютера, — посоветовал Элиас.

Райбис молчала.

— Кто ты такой? — спросил Херб Ашер.

— Бродячий дикарь, — ухмыльнулся Элиас.

— Откуда ты столько про меня знаешь? — спросила его Райбис.

— Я пришел, чтобы быть рядом с тобой, — сказал Элиас. — И теперь я все время буду с тобой. Так ты поговори с компьютером.

Райбис села к терминалу и вложила руку в паз медицинского анализатора.

— Мне не слишком-то хочется говорить тут с вами на эту тему, — сказала она, не поворачиваясь, — но только я еще девушка.

— Хватит, — сказал Херб Ашер, с ненавистью глядя на старика. — Убирайся отсюда.

— А может, сперва подождем, что скажет MED? — благодушно предложил Элиас.

Глаза Райбис наполнились слезами.

— Ужас какой-то, — всхлипнула она. — Сперва склероз, а теперь еще и это. Будто одной радости мало.

— Ей нужно вернуться на Землю, — сказал Элиас, повернувшись к Хербу Ашеру. — Власти не станут препятствовать. По закону эта болезнь является достаточной причиной.

— Я беременна? — убито спросила Райбис у компьютера, переключенного теперь на линию MED.

Молчание. А потом компьютер бесстрастно произнес:

— Мисс Ромми, вы на четвертом месяце беременности.

Райбис встала, подошла к иллюминатору и устремила взгляд в занесенную метановым снегом даль. Все молчали.

— Это Ях, да? — спросила она в конце концов.

— Да, — подтвердил Элиас.

— И так было задумано испокон веку? — спросила Райбис.

— Да, — подтвердил Элиас.

— А мой рассеянный склероз не более чем юридический повод, позволяющий мне вернуться на Землю.

— И благополучно пройти иммиграционный контроль, — добавил Элиас.

— И вы, — сказала Райбис, — знаете про это все до последней мелочи. А он, — продолжила она, указав на Ашера, — скажет, что это его ребенок.

— Так и будет, — кивнул Элиас, — и он полетит вместе с тобой. И я тоже с вами полечу. Тебя доставят в Чеви-Чейс, в Бетесдинский военно-морской госпиталь. Из-за крайней серьезности твоего состояния мы полетим прямым экстренным рейсом. И стартуем как можно скорее. У тебя уже есть все документы, нужные, чтобы подать запрос на возвращение домой.

— Это Ях подстроил мне эту болезнь? — спросила Райбис.

Элиас замялся, но в конце концов все же кивнул.

— Так что же это все такое? — взвилась Райбис. — Диверсия? Тайная операция? Вы задумали протащить контрабандой…

— Десятый римский легион. — В голосе Элиаса звенели горечь и злоба.

— Масада, — кивнула Райбис. — Семьдесят третий год от Рождества Христова, верно? Так я и думала. Я начала подозревать, как только услышала от клема про это горное божество на пятой станции.

— Он проиграл, — сказал Элиас. — В десятом легионе было пятнадцать тысяч закаленных солдат. И все равно Масада продержалась почти два года. А ведь там, за ее стенами, было меньше тысячи евреев, считая женщин и детей.

— Масада — это еврейская крепость, — пояснила Райбис ничего не понимавшему Ашеру. — Она пала, и только семеро женщин и детей пережили ее падение. Они спрятались в подземном водоводе^[7]. А потом Яхве, — добавила она, — был изгнан с Земли.

— Да, — кивнул Элиас, — и у людей пропала надежда.

— Что это вы тут такое обсуждаете? — удивленно спросил Херб Ашер.

— Мы обсуждаем фиаско, — бросил Элиас Тейт.

— А теперь он, Ях, насылает на меня тошноту, чтобы потом… — Райбис на мгновение задумалась. — А он что, происходит из этой звездной системы? Или его сюда изгнали?

— Его сюда изгнали, — подтвердил Элиас. — На Землю пала черная тень, тень зла. Она не дает ему вернуться.

— Господу? — поразилась Райбис. — Господа сделали изгнанником? И Он не в силах вернуться на Землю?

— Люди Земли про это не знают, — сказал Элиас Тейт.

— Но вы-то знаете, верно? — вмешался Херб Ашер. — Откуда вы все это знаете? Почему вы так много знаете? Кто вы такой?

— Меня звать Илия, — сказал Элиас Тейт.

Они сидели за столом и молчали. Райбис даже не пыталась скрыть свое бешенство и практически не участвовала в разговоре.

— А что беспокоит тебя больше всего? — обратился к ней Элиас Тейт. — Тот факт, что Ях был изгнан с Земли, что враг нанес ему поражение, или то, что тебе нужно будет вернуться на Землю, пронося его внутри себя?

— Меня беспокоит необходимость оставить эту станцию, — рассмеялась Райбис.

— Тебе оказана высокая честь, — наставительно промолвил Элиас.

— Честь, от которой меня выворачивает наизнанку, — горько заметила Райбис. Ее рука, подносившая чашку к губам, мелко подрагивала.

— Но ты понимаешь, кто кроется в твоем чреве? — не отступал Элиас.

— Да что же я, совсем дура?

— Ты не очень-то впечатлилась, — заметил Элиас.

— У меня были собственные планы на свою жизнь.

— Мне кажется, вы как-то узко к этому подходите, — сказал Херб Ашер. Элиас и Райбис вздрогнули и вскинули на него глаза как на постороннего, без спросу вмешавшегося в важную беседу. — Но, может, я не все тут понимаю, — закончил он упавшим голосом.

— Ничего. — Райбис похлопала Ашера по руке. — Я и сама тут мало что понимаю. Почему именно я? Я задала этот вопрос, когда свалилась со склерозом. Почему я? Почему ты? Ведь тебе тоже придется оставить свой купол, а заодно с ним и записи Линды Фокс. И возможность круглыми сутками валяться в койке, не делая ровно ничего, поставив аппаратуру на автоматику. Боже милосердный. В книге Иова все это ясно описано — кого Господь больше любит, над тем Он и больше измывается.

— Мы отправимся втроем на Землю, — сказал Элиас, — и там ты дашь рождение сыну, Эммануилу. Ях спланировал это еще до начала времен, до падения Масады и до разрушения Храма. Он предвидел свое поражение и сделал все, чтобы выправить ситуацию. Бога можно победить, но лишь на время. Божье лекарство всегда сильнее недуга.

— Felix culpa, — сказала Райбис.

— Да, — согласился Элиас. — Это значит «счастливая оплошность», в смысле падения, первородного греха, — объяснил он Ашеру. — Не будь падения, не было бы, надо думать, и Воплощения, не родился бы Христос.

— Католическая доктрина, — задумчиво проговорила Райбис. — Вот уж никогда не думала, что она будет иметь ко мне самое прямое отношение.

— Но разве Христос не победил силы зла? — удивился Херб Ашер. — Он же сказал: «Я победил мир»^[8].

— Видимо, он ошибался, — криво усмехнулась Райбис.

— С падением Масады, — сказал Элиас, — все пропало. Напрасно считается, что в первом веке от Рождества Христова Бог вошел в историю — Он покинул историю. Миссия Христа оказалась провальной.

— Вы же совершенно невероятный старец, — сказала Райбис. — Скажите, Элиас, сколько вам лет? Думаю, около четырех тысяч. Вы можете смотреть на вещи в очень далекой перспективе, а я на это не способна. Так, получается, вы все время знали про неудачу Первого Пришествия? Знали две тысячи лет?

— Как Господь предвидел первоначальное падение, ровно так же Он предвидел, что Иисус будет отвергнут. Господу все известно заранее.

— Ну а что Ему известно теперь? — прищурилась Райбис. — Он знает, что будет с нами?

Элиас молчал.

— Нет, Он не знает, — сама себе ответила Райбис.

— Это… — Элиас замялся и смолк.

— Последняя битва, — закончила за него Райбис. — И в ней все может склониться как в ту, так и в другую сторону, верно?

— Но в конечном итоге Бог непременно победит, — возразил Элиас. — Ему все известно наперед, и с абсолютной точностью.

— Из того, что Он все знает, совсем не следует, что Он все может, — упрямо качнула головою Райбис. — Послушайте, я ведь правда очень плохо себя чувствую. Сейчас глубокая ночь, а я так ни минутки и не поспала, и это при том, что за день я вымоталась, и меня тошнит, и вообще… — Она безнадежно махнула рукой. — А что касается отъезда, не кажется ли вам, что беременная девушка вызовет у иммиграционных врачей, мягко говоря, недоумение.

— Я думаю, — заговорил Херб Ашер, — это и есть основная проблема. Именно поэтому я должен жениться на тебе и отправиться вместе с тобой на Землю.

— А вот я совсем не собираюсь выходить за тебя замуж. Да и с какой бы стати, если мы практически не знакомы, — вскинулась Райбис. — Выйти за тебя замуж? Ты это шутишь или всерьез? Сперва у меня рассеянный склероз, потом эта беременность… Черт вы вас побрал, вас обоих! Убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое. Я говорю вполне серьезно. Ну почему я не заглотила все эти таблетки секонакса, пока была такая возможность? А впрочем, у меня ведь и не было такой возможности, за мной следил Ях. Без его ведома не упадет на землю ни один воробей, ни один волос с наших голов. Извините, что забыла.

— А нет ли у тебя виски? — спросил Херб Ашер.

— Ну просто прелесть! — возмутилась Райбис. — Вы-то, конечно, можете тут нажраться, а вот смогу ли я? С моим рассеянным склерозом и каким-то там ребенком в животе? Я вот тут принимала ваши… — она бросила на Элиаса Тейта полный ненависти взгляд, — принимала ваши мысли на свой телевизор и по глупости считала, что это какой-то ужастиковый сериал, выковырянный из носа фомальгаутскими писаками, то есть чистейший вымысел. Пауки намыливались оторвать вам голову. Это что же, вот такие-то у вас подсознательные фантазии? И вы говорите от имени Яхве? — От ее лица отхлынула вся краска. — Я произнесла Священное Имя. Простите.

— Ничего, — успокоил ее Элиас, — христиане все время его произносят.

— Но я-то еврейка. Потому-то я и вляпалась в эту историю, что тут непременно нужна была еврейка. Будь я язычницей, Ях ни за что бы меня не выбрал. Успей я с кем-нибудь хоть раз переспать… — Райбис на секунду смолкла. — Божественный промысел отличается какой-то изощренной жестокостью, — закончила она. — В нем нет ни капли романтики, одна жестокость.

— Тут не до романтики, — вздохнул Элиас. — Слишком уж многое стоит на кону.

— Многое? — переспросила Райбис. — А что именно?

— Мир существует лишь потому, что Ях его помнит.

Херб Ашер и Райбис недоуменно молчали.

— Если Ях забудет, мир исчезнет, — пояснил Элиас.

— А Он что, может забыть? — поинтересовалась Райбис.

— Ему еще предстоит забыть, — отвел глаза Элиас.

— Иначе говоря, Он все-таки может забыть, — подытожила Райбис. — Тогда понятно, для чего вся эта суматоха. Вы объяснили это достаточно ясно. Понятно. Ну что ж, если так… — Она пожала плечами и с задумчивым видом отпила из чашки. — Значит, все держится на Яхе. Если бы не Он, меня бы не было. Да и вообще ничего бы не было.

— Его имя означает «Тот, кто дает существование всему сущему», — пояснил Элиас.

— Всему, не исключая и зла? — спросил Херб Ашер.

— По этому вопросу в Писании сказано:

Дабы узнали от восхода солнца

и от запада, что нет, кроме Меня;

Я Господь, и нет иного.

Я образую свет и творю тьму,

Делаю мир и произвожу бедствия;

Я, Господь, делаю все это.

— А где это сказано? — спросила Райбис.

— Исаия, глава сорок пятая.

— «Делаю мир и произвожу бедствия», — задумчиво повторила Райбис. — «Творяй мир и зиждай злая».

— Значит, вы знаете этот стих. — Элиас взглянул на нее с чем-то вроде интереса.

— В такое трудно поверить, — сказала Райбис.

— Не забывайте про единобожие, — резко бросил Элиас.

— Да, — кивнула Райбис. — В этом суть единобожия. И все равно это жестоко. Жестоко то, что происходит со мною сейчас, а сколько еще впереди. Я хотела бы выйти из этой игры, но не имею такой возможности. Никто не спрашивал меня вначале, никто не спрашивает и сейчас. Ях знает наперед все грядущее, а я знаю лишь то, что там меня ждут новые и новые порции жестокости, страданий и рвоты. Для меня служение Господу оборачивается тошнотой и необходимостью ежедневно делать себе уколы. Я кажусь себе чем-то вроде больной крысы, запертой в клетку. И это сделал со мною Он. У меня нет ни веры, ни надежды, а у Него нет любви, одна только сила. Бог — это синоним силы, никак не больше. Ну и ладно, я сдаюсь. Мне уже все равно. Я сделаю все, к чему меня принуждают, хотя и знаю, что это меня убьет. Ну как, договорились?

Мужчины молчали и отводили глаза.

— Сегодня Он спас тебе жизнь, — сказал в конце концов Херб Ашер. — Это Он прислал меня сюда.

— Добавь к этому пять центов, и как раз наберется на чашку каффа, — невесело откликнулась Райбис. — Кому, как не Ему, обязана я этой болезнью?

— Но теперь-то Он тебе помогает.

— Знать бы вот только зачем.

— Чтобы освободить бессчетное множество живых существ, — вмешался Элиас.

— Египет, — безнадежно вздохнула Райбис. — Египет и работа на лепке кирпичей. Каждый раз одно и тоже. Ну почему освобождение опять и опять оборачивается новым рабством? Есть ли у нас хоть какая надежда на полное, окончательное освобождение?

— Вот это как раз и будет окончательным освобождением, — сказал Элиас.

— Только меня вот оно не коснется, — саркастически усмехнулась Райбис. — Я пала в борьбе.

— Пока еще нет, — качнул головою Элиас.

— Ну так вскоре паду.

— Возможно. — По суровому лицу Элиаса Тейта невозможно было понять, что он думает.

И вдруг неизвестно откуда прозвучал низкий рокочущий голос:

— Райбис, Райбис.

Райбис вскрикнула и беспомощно огляделась по сторонам.

— Не бойся, — сказал голос. — Ты пребудешь в своем сыне. Теперь ты не умрешь никогда, даже по скончании века.

Райбис уронила лицо в ладони и тихо, почти беззвучно заплакала.

Позднее, когда в школе кончились уроки, Эммануил решил еще раз опробовать герметическое преображение, чтобы лучше познакомиться с окружающим миром.

Для начала он ускорил свои внутренние биологические часы, так что мысли его побежали все быстрее и быстрее; он словно несся по туннелю линейного времени, все ускоряясь, пока скорость не достигла огромной величины. После этого он сперва увидел плывущие в пространстве цветовые пятна, а затем неожиданно встретил Стража, иначе говоря — Григона, преграждавшего путь между Нижним и Верхним Пределами. Григон предстал ему в виде оголенного женского торса, находившегося так близко, что до него можно было дотронуться. Далее он стал двигаться со скоростью Верхнего Предела, так что Нижний Предел перестал быть сущностью и превратился в процесс. Он развивался нарастающими слоями в отношении 31,5 миллиона к одному, считая по временноˆй шкале Верхнего Предела.

Так что теперь он наблюдал Нижний Предел не как некое место, но как прозрачные картины, сменявшие друг друга с огромной, головокружительной частотой. Это были внепространственные формы, вводившиеся в Нижний Предел, чтобы стать там реальностью. Теперь он был всего лишь в одном шаге от герметического преображения. Последняя картина замерла, и время для него исчезло. Даже с закрытыми глазами он видел комнату, в которой сидел; бегство закончилось, он ускользнул от того, что его преследовало. Это означало, что его нейронная балансировка безупречна и что его эпифиз воспринимает при посредстве одного из ответвлений глазного нерва свет и содержащуюся в нем информацию.

Какое-то время он просто сидел, хотя выражение «какое-то время» ничего уже больше не означало. А затем, шаг за шагом, произошло преображение. Он увидел вне себя структуру, оттиск своего мозга, он был внутри мира, сотворенного из его мозга, то тут, то здесь струились потоки информации, подобные живым красносияющим ручейкам. Теперь он мог протянуть руку и потрогать свои мысли в их изначальном виде, до того как они стали мыслями. Комната была наполнена их огнем, во все стороны расстилалось необъятное пространство — объем его собственного мозга, ставший для него внешним.

Затем он интроецировал внешний мир, так что теперь Вселенная пребывала внутри его, а его мозг — вне. Его мозг заполнил пространство неизмеримо большее, чем то, в котором пребывала прежде Вселенная. Он знал теперь предел и меру всего сущего и мог управлять миром, который стал его частью. Он успокоил себя и расслабился и тогда увидел очертания комнаты, кофейный столик, кресла, стены и картины на них — призрак внешнего мира, пребывавшего вне его. Он взял со столика книгу и открыл ее. В книге он нашел свои собственные мысли, обретшие печатную форму. Напечатанные мысли были упорядочены вдоль временноˆй оси, которая стала теперь пространственной, единственной осью, вдоль которой было возможно движение. Он мог наблюдать, словно в голограмме, различные века своих мыслей; самые недавние выходили ближе всего к поверхности, древние же лежали в глубине под многослойными напластованиями.

Он созерцал внешний себе мир, который свелся теперь к скупым геометрическим формам, преимущественно квадратам, с Золотым Прямоугольником в качестве двери. Ничто не двигалось, за исключением сцены за дверью, где его мать играла и веселилась среди старых, неухоженных зарослей роз на знакомой ей с младенчества ферме; она улыбалась, и глаза ее сияли счастьем.

Теперь, думал Эммануил, я изменю мир, включенный мною внутрь меня. Он взглянул на геометрические формы и позволил им чуть-чуть наполниться материей. Пролежанная синяя кушетка, предмет нежной любви Элиаса, медленно поднялась на дыбы, ее очертания поплыли и начали меняться. Эммануил освободил ее от причинно-следственных связей, и она прекратила быть пролежанной, сплошь в пятнах от пролитого каффа кушеткой и стала вместо этого хепплуайтовским шкафчиком с полупрозрачными, костяного фарфора тарелками, чашками и блюдцами на темных, красного дерева полках.

Он восстановил — до некоторой степени — время и увидел, как Элиас Тейт бродит по комнате, то входит, то выходит; он увидел слои бытия, спрессованные в последовательность вдоль временной оси. Хепплуайтовский шкафчик присутствовал лишь в недолгой группе слоев. Сперва он сохранял пассивную — либо отсутствие, либо покой — моду существования, а затем был втянут в активную — либо присутствие, либо движение — моду и примкнул к перманентному миру филогонов на равных правах со всеми представителями этого класса, пришедшими прежде. Теперь в его вселенском мозге хепплуайтовский шкафчик, наполненный великолепной, костяного фарфора, посудой, навечно стал неотъемлемой частью реальности. С ним никогда уже не произойдет никаких изменений, и никто, кроме него, его больше не увидит. Для всех прочих он остался в прошлом.

Он завершил преображение заклинанием Гермеса Трисмегиста: Verum est… quod inferius est sicut quod superius et quod superius est sicut quod inferius, ad perpetranda miracula rei unius.

Что означало: «Истинно говорю, то, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это только для того, чтобы совершить чудо одного-единственного».

Эти слова были когда-то начертаны на Изумрудной скрижали, врученной Марии Пророчице, сестре Моисея, самим Техути^[9], который был изгнан из Пальмового Сада, но прежде успел дать всем тварям имена.

То, что внизу, — его собственный мозг, микрокосм — стало макрокосмом, и теперь он, микрокосм, содержал в себе макрокосм, иначе говоря, то, что вверху.

Теперь, осознал Эммануил, я занимаю весь мир, я везде, и везде в равной степени. А значит, я стал Адамом Кадмоном, Первочеловеком. Движение в трех пространственных измерениях стало для него невозможным, ведь он и так уже был во всех местах и двигаться ему было некуда. Единственная возможность движения, единственная возможность изменения реальности лежала вдоль временной оси; он сидел, созерцая мир филогонов, миллиарды филогонов, возникавших, взраставших и завершавшихся, движимых диалектикой, подлежащей всем преображениям. Это его радовало, вид многосложной сети филогонов был приятен для глаза. Это был Пифагоров космос, гармоничное соположение всех вещей, каждая на своем, единственно верном месте, каждая вечна и нерушима.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Когда положение крепости стало безнадежным, все остальные ее защитники и жители совершили коллективное самоубийство.

8

Ин. 16:33.

9

Техути — один из аспектов египетского бога Тэта.