Остров Д. Метаморфоза. Вторая книга

Ульяна Соболева, 2017

Во второй части дилогии происходит кровавая стычка между игроками и неживыми. Жуткие неоновые твари, Меты, вырываются из-за стены, пожирая и заражая все живое вокруг. И Маране все же придется сделать выбор, и этот выбор окажется намного страшнее, чем тот, который перед ней поставил Советник. В оформлении обложки использована фотография автора rdrgraphe (Stephane Boussoutroux) ресурс depositphotos. Лицензия 140144252. Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Мадан

Я врезался сзади в ее тело и смотрел на тонкий хвост черной гадюки, прорисовывающийся под умело нанесенной стойкой телесной краской. Должен был держаться…но идиоты с материка не учли, что осадки у нас тут с иным химическим составом, они всегда разъедают верхний эпителий кожи. Найса тоже этого не учла… а я смотрел, долбился на дикой скорости и понимал, что убью тварь. Задушу на хрен к такой-то матери или глотку перережу. Рука к ножу потянулась и…не смог. Проклятье! Дьявол ее раздери, но я не смог! Только в горле комок застрял. Булыжником неглотаемым. От наслаждения и горечи нервы рвет, и как вожжами вдоль позвоночника ядовитыми осознание, что предала. Таки предала. А точнее, продала меня. Советник подослал. Больше некому. Знает, сука, что я не успокоюсь, что я и отсюда мразь достану. Боится. Упрятал и все равно трясется от страха. Правильно. Пусть боится, тварь. Очень скоро я ему преподнесу такой подарок, от которого его голова с плеч лететь будет со скоростью света. Мне не так много надо, чтоб взорвать бомбу, которую я для него все годы заточения на Острове своими руками лепил. Хитрая сволочь. Знал, кого подослать. Сделал домашнее задание, подонок.

Я хорошо знал, что означает ее татуировка. Все сложилось в четкую картинку моментально. Её способности, почему сюда попала и почему убить меня хотела. Одно только не сходилось — почему до сих пор не убила. Если имеет татуировку, то она не просто наемница — она машина смерти. Просто так змею не набьют. Джен лично вырисовывал на телах своих учеников знаки отличия. А потом добавлял кольца на теле гадюки. Каждое кольцо — удачно проведенная операция. Сколько ты таких провела, Найса? Я вижу только на хвосте три кольца. Но ведь их больше. Потому что набивают от головы. Что ж ты сделала с собой, девочка, которая плакала, когда на букашку наступали или бродячую кошку машина давила?

Толчками в ее тело, впиваясь в затылок ледяными пальцами. Расслаблена, стонет, извивается сама, как змея. Опасная, смертоносная стерва с ангельским лицом и бездонными глазами, полными фальшивой любви и отчаяния. Сейчас я мог свернуть ей шею одним движением. Мог. И не мог одновременно. Потому что сам без нее сдохну. Пока обратно на базу ехали, думал о том, что карту она слила Фрайю. Да и черт его знает, что еще. Но я узнаю. Позже. Когда буду в состоянии допрашивать её спокойно. Сейчас меня слишком трясло от понимания — это не моя Найса. Это тварь, которая втесалась к нам в доверие. Наемница. Элитная убийца. Так вот кто ты теперь, Бабочка? Вот кем ты стала, пока меня не было рядом. Что тебе пообещали за это? Денег? Свободу?

Обнимал ее под ребрами, прижимая к себе, целуя затылок, вдыхая запах волос, и думал о том, что я пока не готов наказывать и казнить. Но я должен ее изолировать и лишить возможности доносить Фрайю. Потом я разберусь с ней сам, и, если пойму, что и правда продала, это будет наш конец. Её. А я вместе с ней, вначале морально, а потом физически, но только после Советника. Должен он мне. Очень много должен. Похороню ублюдка, и тогда можно и о себе позаботиться.

Смотрел Найсе в глаза, когда ребята уводили в подвал, и все так же видел бездонные колодца, полные боли… и, черт бы ее разодрал, понимания. Знает, за что. Конечно, знает. Я ж не лох. Она понимала, что рано или поздно я догадаюсь. Может, рассчитывала убить меня до этого? Тогда какого хрена спасла сейчас?

Мне крышу рвало. Я ни черта не понимал. Если убийцу она подослала, то почему сама не добила, когда пришла?

Я всю ночь пил беспробудно, спиртом заливался до бессознательного бреда. Мои меня не трогали. Потому что знали, что пьяный я — бешеный. Лучше не лезть под руку.

Ночью все равно к ней пошел. Шатаясь, сжимая бутылку в одной руке, а в другой пистолет. Вниз по лестнице спустился и стал напротив решетчатой двери в секторе для особо опасных преступников. Раньше дверь под током была, а сейчас мы отключили, чтоб генераторы не перегружать. Под потолком пару лампочек потрескивают. От перебоев с напряжением слегка мигают. А у меня внутри все точно так же мигает, дергается, дрожит. Стою на каком-то лезвии и балансирую с раскинутыми в стороны руками. Готов всю обойму выпустить и в то же время не готов даже руку вскинуть.

Найса в угол забилась и себя руками тонкими обхватила. Когда меня увидела, молча голову на острые коленки положила. Невыносимо смотреть на нее. Всегда невыносимо. Что ж за одержимость ею, вязкая, назойливая, бешеная? И с годами не проходит, сильнее становится, прогрессирует с такой мощью, что я гнию от нее живьем. Хочу ненавидеть и не выходит, хочу жестоко и безжалостно бить до кровоподтеков, до сломанных костей, а руку поднимаю и..б***ь, она сама опускается. Как ударить? Это же Бабочка моя. Маленькая, нежная. Бабочка, которая мне цветы раона на ладошке протягивала и еду в кладовку таскала, когда меня наказывали. Бабочка, у которой я был первый. Моя сестра, моя женщина, моя жизнь.

Тварь последняя, которая вышла замуж за Пирса, едва решила, что я мертв. Сука! Но она моя. Когда-нибудь я все же вышибу ей мозги. Доведет, и я убью её, а потом что? А потом себя бензином и зажигалкой щелкнуть… чтоб так, как они все. Чтоб до конца и по-честному. Они давно меня к себе зовут. Каждую гребаную бессонную ночь тянут ко мне обгоревшие, скрюченные пальцы. Только она и держала здесь. Любовь её, в которую я верил и не умирал.

Я сел по другую сторону решетки на пол и бутылку рядом поставил, достал сигарету, сунул в рот. Ей не предложил — перетопчется.

— Сколько? — спросил глухо, чиркая спичкой в полумраке и поднося огонек к сигарете.

— Нисколько.

— Что ж так? Доброволец, да?

— Не льсти мне.

— Подороже продала меня? Не продешевила?

— Не продешевила. Не волнуйся.

Я ухмыльнулся и с горла бутылки спирта хлебнул. Алкоголь даже не шибанул по мозгам. Только горло обжег и сознание чуть подтуманил, но не настолько, чтоб каждое ее слово мне вены не вскрывало.

— Значит накосячила, а, Гадюка? Кого?

— Кандидата в сенаторы.

Откинулся назад, облокотившись о бетонную стену. Говори, девочка. Режь меня. Давай. Когда болит, я живым себя чувствую.

— Как попала туда? Кто вербанул? Джен?

— Сама к нему пришла…

— Кто бы сомневался. В тебе всегда это было…тьма.

Пошевелилась, и я понял, что ползет ко мне.

— На месте сиди, иначе колени прострелю.

Шорох стих, и я переложил ствол к себе на ноги, еще спирта глотнул. Значит, думает и правда прострелю. Дура. Не понимает, что другая на ее месте уже давно бы здесь в кусок мяса превратилась с отбитыми внутренностями, вышибленными зубами и оттраханная во все дыры моими ребятами.

— Карту ты Фраю слила?

— Нет. Я не успела.

— Будешь мне и дальше лгать или все же обойдемся без ненужных физических страданий? А, может, за эти годы боль начала тебя вставлять?

— Я не боюсь боли, Мадан. Давно не боюсь.

Я нервно засмеялся, сильно затягиваясь сигаретой.

— А чего ж ты тогда боишься, Бабочка?

— Уже ничего. Я все потеряла. Чего мне бояться? Смерти?

— Например, да! Смерти! Если так на свободу хотела, значит, и жить хочешь. Есть для чего жить, Найса? Или ради себя любимой?

— Уж точно не ради тебя!

Ударила сука. Как всегда, в самое сердце. Она умела наносить точечные. Метко в цель. Иглы под ногти вгонять.

— А я ради тебя жил, — продолжая улыбаться, пепел на пол сбил, — веришь? Все эти годы думал, что не хочу сдохнуть, не увидев твоего лица перед смертью.

— Как ты его увидеть хотел? Во сне, Мадан? Ты меня на казнь отправил или забыл?

— Ну как же забыть? Прекрасно помню. Как и то, чего мне стоило, чтоб тебе удалось сбежать в последнюю минуту.

Повернул голову, наблюдая за ней боковым зрением. Сидит, не дергается, тоже на меня смотрит. И стук равномерный доносится. Тонкий и дробный. Начинаю понимать, что это Найса зубами стучит. А в подвале духота невыносимая — по мне пот градом катится.

— Не лги мне, — голос дрогнул, а я медленно выдохнул.

— Зачем мне лгать тебе? Это не я у тебя за решеткой сижу, а ты у меня. Не хочешь знать, сколько твоя жизнь стоила?

Молчит тварь, а меня накрывает ядом и ненавистью. Воспоминаниями накрывает, и взвыть хочется, кататься опять по полу и выть.

— Спроси, сука! Давай! Тебе разве не интересно, сколько стоила твоя гребаная, продажная шкура?!

— Сколько?! Удиви меня, Мадан.

Быстро взяла себя в руки. Теперь я знал почему — её этому учили. И не только этому. По идее, боец Джена мог нас всех здесь уложить сам. Но она до сих пор этого не сделала. Либо приказ иной получила, либо…Нет! Вот в это я уже не поверю. Хватит. Достаточно шансов ей давал. Только пусть знает, какой ценой она сейчас стоит здесь передо мной.

— Жизнь отца, жизнь матери, жизнь тридцати двух солдат сопротивления. Я их всех…чтоб тебя дрянь такую отпустили.

Всхлипнула, а я пальцы в кулаки сжал. Сам треск суставов услышал, как и ее тихий стон.

— Поняла, сука?

Опять молчит. С ума меня сводит этим молчанием. Я рывком поднялся и замок на решетке сорвал. Два шага к ней и удар со всей силы по лицу, так, чтоб на пару метров отлетела, за шиворот поднял и к стене прижал. И сердце кровью обливается, потому что сам себя бью. Больно, бл**ь, от каждого удара. Когда убивать буду, сам от боли загнусь. Так всегда было. Всегда, дьявол бы ее разодрал и утащил в ад! Каждую ее царапину видел, и у самого внутри все рвало и щемило так, что хотелось сдохнуть, но не думать о том, что ей больно. Вот почему каждый раз, как кто-то трогал ее в школе, я с цепи срывался. Убивать за нее мог. За слезинку одну сердце голыми руками вырвать… а сейчас сам…и руку скручивает и сердце заходится от понимания, что ударил.

— Поняла, я спрашиваю?

Смотрит на меня, тяжело дыша, и удар по ребрам нанесла, туда, где рана через повязку еще кровоточила. Застонал от боли и тряхнул сучку, ударяя о стену так, что волосы на лицо упали. Извернулась и в челюсть локтем заехала и тут же, присев, ногой в бок снова, в одно и то же место, опрокинула на пол и вскочила сверху, сжала мне горло руками. Оторвал от себя и тут же подмял под себя, выкручивая руки за голову. Извивается подо мной, норовит ударить сзади. Коленом по пояснице. Но я ей бедра ногами сжал с такой силой, что кости захрустели.

— Лжешь! Ты нас всех предал. Ты сначала бросил меня, а потом слил…чтоб выжить! Чтоб свою шкуру спасти! Это ты тварь продажная! Ты! Ты мою жизнь в ад превратил! Ты убил меня, Мадан! Убил, понимаешь?!

Смотрю в глаза её сумасшедшие, полные ненависти и слёз, и у самого дыхание остановилось. От боли не могу глоток воздуха сделать. От каждого слова ее вздрагиваю. Словно лезвие мне под ребрами прокручивает. Достает, вгоняет снова и опять крутит. Заорать захотелось, чтоб заткнулась.

— Заткнись! Заткнись, мать твою! Сама себя слышишь?

— Слышу! Я себя слышу. Ты нас предал. Мы умирали, а тебя рядом не было. Я видела, как Лиона с отцом живьем горели…видела. А ты…ты живой остался! Почему?!

— Ты хотела, чтоб сдох?

— Хотела. Все эти годы я и считала, что сдох… А потом увидела. Здесь. Целый и невредимый. Лучше бы сдох…лучше бы горел там на площади, чем знать, какая ты мразь, Мадан…лучше б умер ты.

— А я и хотел сдохнуть. Только не я это решал. Считаешь, я не думал об этом каждый день? О том, что сделал? Я их крики по ночам слышу…но знаешь, я также думал и о том, что ты жива осталась. Меня это спасало от безумия.

— А меня спасало от безумия то, что я могу тебя найти и убить!

— Когда с Пирсом трахалась, забывала периодически или под ним стонала и мечтала о моей смерти?

Стоило вспомнить о друге-предателе, и ярость зашкаливала с утроенной силой. Хотя и понимаю, что право имела и что ничего сам взамен предложить не мог и не смогу, но ревность-сука ядовитая, она меня жгла, как раскаленным железом, изнутри. Я вонь своей паленой кожи чувствовал и задыхался от нее.

***

Пирс. Опять болезненно сердце сжалось. Его жуткая смерть с ума сводит до сих пор. Ради меня. Чтоб спряталась, чтоб бежала…чтоб…Нет. Я не скажу. Не стану вскрывать этот нарыв прямо сейчас. Иначе сама с ума сойду. Не смогу. Не выдержу больше этого груза адского, который ношу с собой уже столько лет. У каждого есть свои мертвецы, которые по ночам приходят. А ко мне не только мертвецы…Я плач слышу. Детский пронзительный плач. И мне головой о стены биться хочется от отчаяния. Что он знает о безумии? Что знает о потерях? Что он знает о том, как больно отказываться от себя самой, выдирать сердце из груди и отдавать кому-то? Отдавать душу свою.

— Что молчишь?

— Не хочу о Пирсе с тобой. Имя его марать. Ты его не достоин, Мадан.

Зеленые глаза вспыхнули ненавистью с такой силой, что меня саму тысячами лезвий исполосовало. Давно он на меня так не смотрел. С юности самой. С того момента как взял первый раз. Пусть ненавидит. Мне так легче будет.

— Имя марать? Святой он, значит, был? — за волосы схватил и о стену лицом припечатал так, что перед глазами потемнело и из носа кровь по губам потекла, — Любила его?

Я расхохоталась. Истерически громко. Господи, о чем мы? Разве это имеет значение здесь, в данный момент, когда один из нас должен умереть?

— Это то, что тебя волнует сейчас? Я убить тебя пришла, Мадан. Вот он — час икс, ты еще не понял? Кто-то из нас обязан здесь сдохнуть: или ты, или я. Потому что я свое задание выполню. Значит, ты должен принять решение — кто?

***

Мои пальцы сами разжались. Отпустил ее и медленно назад отходил, а она обернулась и мне в глаза смотрит. Трясется вся. Кровь запястьем вытерла. Зло смотрит исподлобья. В глазах снова тьма та самая. Которую даже я боялся. Потому что ее ненависть была страшнее смерти…Потому что никогда раньше её там не было. Наверное, меня это добило. Что-то хрустнуло внутри, и я понял, что больше нет смысла ни для чего. Война не война, меты проклятые, Советник-падаль. Плевать на всех, если смотрит на меня вот так.

Решать? Я свое решение принял много лет назад. С тех пор ничего не изменилось. Пистолет с пола поднял и ей швырнул.

— Давай, Бабочка. Стреляй и закончим с этим. Выйдешь на свободу.

Щелкнула предохранителем и подняла обе руки, целясь мне в грудь.

— Я об этой минуте мечтала.

— Видишь, я исполняю твои мечты. Я же обещал тебе когда-то.

Ее руки ходуном ходят. Дрожат так, что из стороны в сторону водит. И по лицу пот каплями выступил.

— Выполняй задание, Найса. И все будет кончено, ты разве не этого хотела? Давай, закончим это здесь и сейчас, девочка. Давно пора.

Делает ко мне шаг за шагом, и руки дрожать продолжают. Вплотную подошла. В глаза мне смотрит. Душу наизнанку выкручивает. Секундная стрелка в голове набатом мозги разрывает. Я даже на спусковой крючок не перевожу взгляд. Только в глаза. Вот она — минута истины.

— Сначала ты, потом я?

Голос сорвался, а мне ее дрожь передается, и сердце о ребра бешено, рвано с перебоями. Мне кажется, что я свою кардиограмму рисунком вижу и попискивание приборов в ушах слышу: от ровного прямого к легким импульсам.

— Нет. Сегодня только я.

И она руки медленно опускает и с рыданием голову мне на грудь уронила. Пистолет опять на пол упал. Рывком обнял ее за шею, прижимая к себе. Сильно вжимаясь лицом в ее макушку, морщась как от боли.

— Почему не закончила, Бабочка?

— Ты знаешь, — очень тихо, подняла заплаканное лицо и в глаза мне посмотрела, — знаешь?

Усмехнулся, сжимая ее скулы пальцами.

— Знаю.

Вот теперь знаю точно, как дышу. В глазах твоих синих вижу. Это знание плескается в расширенных зрачках, где рябью расплывается мое отражение. Никто и никогда не умел так смотреть на меня. Сколько женщин было, и ни одна вот так, как она, не умела. Больше чем с любовью. С дикостью отчаянной, с дьявольской одержимостью и тягучей мрачной тоской. Только у моей Найсы такой взгляд, от которого душу в клочья и за который хочется пулю в висок…если больше так никогда не посмотрит. Трусь щекой о ее макушку, сильно втягивая запах волос и крови с адреналином.

— Рассказывай, Бабочка. Все рассказывай.

— Не могу, — подбородок дрожит, и слезы градом по щекам катятся, — мне страшно рассказывать.

— Будем вместе бояться, — жадными поцелуями слезы ее сжираю и снова к себе на грудь, вжать в себя с такой силой, чтоб дух захватило, — помнишь, как в детстве? Когда гроза начиналась?

— Она у меня не кончается, Мад. Мне так жутко было все эти годы. Так темно и жутко без тебя.

— Нееет. Ты у меня отважная девочка. Ты справилась. Она закончилась только что, маленькая. Нет больше никакой грозы. Никто не достанет тебя здесь пока я рядом.

Смешно звучит, наверное, говорить это Черной Гадюке, которая свою кличку не за плохой характер получила. Но она сильнее прижалась ко мне и лицо у меня на груди спрятала.

— Достанет…меня он обязательно достанет. Но это не важно…Но он достанет и тебя, Мадан. Не я, так кто-то другой. Понимаешь? И этот другой здесь. Карту Фрайу я не отдавала. Есть второй наемник.

Это я и без нее понял, когда руки с пистолетом опустила. Только сейчас мне не до этого было.

— Рассказывай, Найса. Я все знать хочу. Правду. О тебе всю правду. Если солжешь мне и в этот раз, я действительно убью тебя.