Глава 5
Молоко Девы Марии
Дарт внезапно вырос в коридоре посреди толпы сразу после занятий. Мы почти столкнулись. Невозможно было понять, что у него на уме. Это серое лицо всегда выражало одно и то же — мрачность, а его плечи обязательно выдавали напряжённость. Он напоминал старую верную трость, которой периодически пользовался его начальник.
— Мистер Гарфилд, мистер Карлсен, переодевайтесь. После обеда жду вас у выхода из южного крыла.
— Мы переоденемся после обеда, — говорю я. — До регби два часа.
— Сегодня вы не тренируетесь. — Дарт не отводил испытующего пристального взгляда.
— В смысле, как не тренируемся?
— Вам предстоит выкорчевать весь чертополох. За нарушение порядка.
— О! — удивлённо прокомментировал Адам. — Чертополох нарушил порядок?
Дарт ещё более выпрямился.
— Мистер Гарфилд, вы наказаны за организацию непристойного поведения ряда учеников, мистер Карлсен — за неявку на утреннее собрание.
— Организация непристойного поведения? — Я чуть не прыснул со смеху. — Что за нелепость?
— В каком смысле весь, сэр? — спросил Адам, поправляя очки.
— Весь, что на западной стороне сада. Это понятно? — Дарт по привычке скрестил кисти рук внизу живота.
— Яснее некуда, сэр. Мистер Кочински посчитал такое решение верным?
— Полагаю, других он не принимает, — ответил Дарт. — Впрочем, по мне, такое наказание — благодать Божия. Я предлагал нечто иное.
Подмывало съязвить про его былые времена здесь, напомнить, как часто его нежных мест касались розги. Вместо обороны я пошёл в наступление:
— Осторожнее, сэр! Помните, что «почёсывая в штанах у школьника, педант удовлетворяет свой собственный зуд»[27].
Ноздри Дарта раздулись от возмущения. Не дав мне и дальше на рожон лезть, Адам поспешил увести Дарта в свои дебри:
— Я не про степень наказания, сэр. Хотел уточнить, верное ли политически решение принимает мистер Кочински, посягнув на удаление чертополоха? Ведь это растение служит символом Шотландии и изображено на его гербе. В честь его даже учреждён рыцарский орден с девизом: «Никто не тронет меня безнаказанно».
Дарт сдвинул брови, глубокая морщина на лбу стала резче.
— Я всё утро наблюдал за этим чертополохом, сэр, — ничуть не смущаясь, продолжал Адам. — Он растёт на западе, где церковь. Вы, конечно же, знаете его научное название — «расторопша пятнистая», а по латыни — Silybum marianum, что значит кисть Марии. Вы, я в этом уверен, в курсе, что разводы на листьях расторопши издревле считались молоком Девы Марии. Не будет ли оскорбительным для отца Лерри и всех прихожан такое варварство?
Я перевёл взгляд на Дарта. Лицо его по-прежнему являло собой лишь сгусток мрака, однако Дарта выдавали руки — большие пальцы нервно потирали друг друга.
В свою очередь, я был удивлён такой сменой взгляда на чертополох — ещё утром Адам считал его возмутительным.
Дарт кашлянул, подыскивая, чем крыть. Но, видно, не сыскал.
— После обеда, — наконец повторил он сухо.
Я благословил его спину непристойным жестом.
За обедом я имел неосторожность поинтересоваться, что особенного в расторопше.
— Чертополох, Макс, сорняк только по своему происхождению. Но меня восхищают его свойства быть одновременно угодным и ненавистным вам, британцам.
Я заглатывал переваренную рыбу с картофелинами в чёрных ожогах, отмечая, что иногда мне хочется зашить себе рот, чтобы не побуждать Адама к рассуждениям.
— Вы гордитесь им, когда один невнимательный норвежец наступает на него и своим криком будит и спасает спящее шотландское войско от гибели[28], и ненавидите его, когда другой норвежец пытается спасти вас из неловкой ситуации.
Бесспорно, думал я, будь Адам в армии короля Хокона IV на месте того осла, ходил бы я не под белым, а под синим крестом, если бы вообще родился. Потому промолчал. К тому же о разборчивости в людях и вообще за нас громче говорили наши тарелки.
Я сметал всё подряд, как ошалелая акула глотала бы без разбору рыб и людей. К концу трапезы в моей тарелке всегда было пусто.
Вилкой Адама решалось некое уравнение: кости лежали строго перпендикулярно кожице, всегда бережно уложенной с левой стороны; верхний слой картофелины, тонкий, извечно пригорелый, утрамбовывался в правый нижний угол. Всё это затем выбрасывалось в мусор. Чтобы сердце, говорил Адам, не болело. Вот так несложно, по-скандинавски, не давать сердцу болеть попусту. Возможно, душевная боль уже перестала посещать Адама.
А я всегда думал, что скандинавы в этом смысле экономны до умопомрачения, что любой пригорелой кожице у них найдётся толковое применение. Не совсем верно. Они просто не жарят картошку до чёрных краёв, как мы привыкли это делать, и не солят без того солёную рыбу. Иначе говоря, меньше масла и соли тратят, оттого лишнюю хворь не цепляют. Нам же только повод дай поныть.
Переодевшись в шорты и майки, мы спустились и встретили неприветливую фигуру Дарта в дверях, что выходили в сад с западной стороны. За зарослями пятнистой расторопши прямо по центру от здания университета располагалось поле для игр, а за ним — лес, Волчье кладбище с его тёмными страхами и легендами. Дорога, огибавшая поле справа, вела к церкви, слева — в деревню, мимо сторожки лесника. За сторожкой, мили через три, лес заканчивался крутым обрывом в глубокий карьер.
Нам были вручены лопаты, вёдра и тележка.
Я прикинул фронт работ.
— Оставить землю в развороченном виде? — спросил я.
Дарт, кажется, оскорбился таким предложением, кончик его носа, похожего на бушприт парусника, дёрнулся всего раз, но достаточно красноречиво.
— Не говорите глупостей, Гарфилд!
Он швырнул нам под ноги несколько пакетов с семенами.
— Мистеру Кочински всегда нравились растения попроще. Понимаете, мистер Карлсен?
— Конечно, сэр, — учтиво сказал Адам, он рассматривал вилы в руке. — Кто знает, что с нами всеми было бы, предпочти мистер Кочински простым растениям старые добрые розги.
Дарт почти подавился.
— Я непременно доложу ваши слова, Карлсен. Вы об этом пожалеете.
— Мне не о чем жалеть, сэр. Я — лишь чёртов иностранец.
Адам снял очки и протёр их о майку.
— Кому если не мне выкорчёвывать на вашей земле всё живое, сэр, с корнями и молоком Богородицы?
Я закатил глаза.
Дарт бросил на Адама взгляд в упор, такой злой, будто хлестнул кнутом по лицу.
В три часа солнце палило, казалось, как в древней Ниневии. Над полем роем разъярённой мошкары летали «Дикие коты» и «Муфлоны». «Яйцезахватчики» и «Кастраты» называли мы команды менее официально.
Сыпалась обычная брань. Хрюшка Мэтью, честно облачённый в форму, продавливал скамью, обливаясь потом. Тренер, мистер Горден, муштровал свои батальоны и периодически ругал за сквернословие, если в эти моменты где-нибудь маячил силуэт проректора или кого-то из преподавателей. Как только горизонт пустел, Горден, уже еле сдерживаясь, открывал суровую пасть под седыми усами и крыл игроков со всем искусством столь извращённой мысли, что даже мы с нашим молодым цинизмом и буйной фантазией не всё сказанное им могли вообразить.
— Мол[29]! Формируйте мол, онанисты отсталые! — поднимал Горден командный дух «Кастратам».
Мэтью вроде спал. Мы продуктивно пололи грядки.
«Дикие» выигрывали у «Муфлонов» — 48:0. Какой там мол! Просто смешно. Остановить Гарри, когда тот даже шагом по полю с дыней[30] прогуливается, не по зубам ботаникам из левого крыла, хоть гурьбой они на него навались.
Я вытер краем майки пот со лба, затем снял её, швырнув на тачку с грудным молоком Девы Марии. В окне на первом этаже я заметил силуэт сосредоточенно наблюдавшего за нами Дарта. Он наслаждался властью. Ему крайне сильно, до чёртиков, хотелось меня выпороть. Его отец, если он у него был, не сумел в своё время защитить сына, ни в чём не повинного. Я же теперь ему, как бельмо в глазу. Но что, кроме регби, он мог у меня отнять? Жалкая попытка. Жалкий Дарт…
Знал бы, как сильно я желаю летать, он бы ночи не ждал — пришёл и обрубил бы крылья моему самолёту. Я прощаю его за всё. Я уверен, парень он неплохой по своей природе. А угнетённость, тем более столько лет копившаяся, кого угодно озлобит.
Во мне скопилось нечто иное, но нам запретили покидать каторгу. Я на всё это плюнул и прошёл к уже засеянной семенами почве прямо напротив надзорного окна. Створка резко задвинулась — я усердно орошал будущие всходы собственной влагой. Дарт глядел на меня с ненавистью.
Конечно, я нарывался на неприятности. В Виндзоре или Итоне меня бы высекли и отчислили. Однако я тогда совсем об этом не думал. Я решил, что смелость Адама сегодня здорово превосходила мою, а он всяко умнее меня и точно знает, что делает.
Я вернулся к Адаму, как раз когда «Дикие коты» взбунтовались. Вопил Тео. Ему что-то не понравилось. Сиплый ор Гордена прояснил дело: «Бараны» каким-то лихом заработали два очка. Впервые за семестр.
— Ты покойник! — обещал Тео кому-то в толпе.
Мы согнулись копать дальше.
— Знаешь, почему мы это делаем? — сказал я.
— Почему?
— Из-за тебя.
Адам поправил очки.
— А знаешь зачем?
— Поведай.
— Потому что теперь при виде чертополоха Кочински будет вспоминать о сегодняшнем позоре, — заключил я. — Благодаря тебе.
— Я слышу логику в твоих словах, Макс. Продолжай в том же духе.
Через несколько прополотых ярдов подбежал Питер, по́том разило от него будь здоров. Он встал у платана, чтобы помочиться.
— Ну, кажись, Джо влип.
— Что с доходягой? — говорю я.
— Не смог «кастрата» догнать.
— Чушь!
— Ага. Гарри бил с ноги, мяч отскочил, и тут Джо невпопад касается мяча, тот мимо ворот, «кастрат» за дыню и дёру дал. Мы все рты разинули.
— Обалдеть!
— Ну, все хороши. Но Джо, конечно, хорош больше всех.
— Ему надо грядки полоть, — сказал я. — А мне — на поле быть.
— В жизни всегда так, — просто заметил Питер.
Через два часа весь род чертополоший был злостно изгнан, а нечто новое слепо и безрассудно высеяно. Теперь мы вывозили мусор. Парни покинули площадку около часа назад.
У ворот, куда мы свозили падшую от наших рук расторопшу, неожиданно пронёсся Джо, демонстрируя лучшие вингерские результаты. Затем послышался развесёлый хохот. К нам шумно двигались Питер с Робином. Оба искупавшиеся, с влажными волосами, в выходных брюках и рубашках. От обоих плебейски несло туалетной водой.
Они горячо спорили. Питер считал Model B[31] переоценённой, а добавленную в её двигатель пружину возврата дроссельной заслонки недостаточным основанием, чтобы Lambretta могли заламывать цены. Робин говорил, что ему всё равно, потому что ему хотелось сандвича с лососем.
— Но нельзя же, в самом деле, не понимать, что Vespa[32] отстают, — добавлял Робин.
— Сто двадцать пять кубов, — настаивал Питер. — Мощность в четыре лошадиных силы.
— Дело не в мощности мотора, а в общем качестве езды, — говорил Робин. — Запихнуть коробку передач с двигателем под один корпус — вот это я понимаю видение будущего.
Питер заулыбался.
— Ты всё равно не можешь отрицать, что Lambretta всегда будут вторыми, — сказал он.
Робин повертел пальцем у виска.
Питер обратился к нам:
— Мы в «Свиное рыло» в пул[33] играть. Ботаники хотят реванша. А вы?
А мы с Адамом сами походили на одно сплошное свиное рыло и пахли острым мускусом с оттенком разлагающегося аммиака.
— Будем позже, — сказал я. — Джо с вами?
Питер удивился:
— Вряд ли. А вы не слышали разве?
— Нет. А в чём дело?
— «Кастратам» два очка дали.
— А, слышали.
— Это расстроило Тео.
— Они подрались?
— Куда там! — Робин схватился за живот, не сдержав приступ смеха.
Питер солнечно ухмылялся.
— Джо последним пошёл мыться. Боялся Тео — тот караулил его. В общем, Тео заломил ему руки, а Гарри держал лезвие…
— На кой чёрт? — помрачнел я.
Адам оторвался от земли и поправил очки.
Два балбеса, заливаясь, пытались объясниться:
— Они его побрили!
— Подчистую!
— Вообще ничего не оставили! — Питер эмоционально жестикулировал. — Ни волоска!
— Он только что пролетел мимо, с вздыбленным ёжиком, как будто электричеством его долбануло, — говорю я.
Парни переглянулись и разом заржали.
— Шервудский лес ему сбрили! — выпалил Питер. — Теперь Робину Гуду негде прятаться!
До меня дошло, и я тоже начал ржать, скрутившись и держась за живот.
Адама история не повеселила. Он вернулся к мусорной куче.
— Лейбористы надавали консерваторам! — смеялся Робин.
— Чёрт, должно быть, унизительно, — весело возмутился Питер.
— Джо-то какая разница? Его мама всегда будет той единственной, кто видел его погремушку.
— Ты забыл, он с нами ходил вчера.
— Да, но сомневаюсь, что там что-то было. Мэтью утверждал, что у бедняги ещё продолжаются поллюции.
Питер пожал плечами.
— Так вы идёте?
— Будем позже, — сказал я.
Отцепившись, парни пошли вверх по тропинке, и до нас докатывалось дурашливое песнопение:
Благой Робин Гуд во Шервудское чрево
Вошёл как-то ночью дремотной.
Там юная дева прильнула ко древу
С подругой-печалью холодной…
Мы поднялись наверх, чтобы обмыться, закинув по пути грязные шмотки к Секвойе в прачечную. Бедняга Джо! Не стать ему мужчиной в Роданфорде.
