Распыление 3. Тайна двух континентов

Татьяна и Дмитрий Зимины, 2019

«Он страшными глазами сверкает, он страшными зубами стучит, он страшный костер разжигает, он страшное слово кричит…». Такое пророчество зачитал Т. Седой опергруппе перед тем, как отправить в Африку. И добавил от себя: «Африка опасна – да-да-да! Африка ужасна – да-да-да! В общем, лёгкой прогулки не ждите…».

Глава 5

Маша

— Сет! — заверещал Суббота. — Скорее, выпустите меня!..

Молнии лупили всё чаще.

— Чтобы ты снова сбежал? — шеф хладнокровно оглядел младшего братца. — Нет уж, дружок. Любишь кататься — люби и саночки возить.

— Какие саночки? — Субботу била крупная дрожь. Лифчик в его руках превратился в мятую, искореженную тряпочку. — Что это такое вообще?

— Сани, санки, или же саночки, — это… — встряла Гамаюн.

— Да по фиг! — лицо Субботы стало фиолетовым. — Я спрашиваю, как ты мог? Как ты, мой старший брат, мог меня подставить?

Шторм набирал обороты. Воздух трещал, как петарды в консервной банке, а тучи расхаживали по реке, отрастив ноги из молний.

— Долг платежом красен, — сказал Лумумба. И вроде говорил он негромко, но слова, попав в промежуток между ударами грома, разнеслись по реке.

Суббота ссутулился, повесил голову и посмотрел на шефа как псина, застуканная за кражей колбасы.

— Ладно, я понял, — сказал он, отбрасывая лифчик. — Хочешь преподать мне урок. Тогда выпускай. Полюбуешься на мою смерть.

— Во-первых, не всё так плохо, — заметил шеф, и стер ногой часть защитного круга. Суббота шагнул наружу. — Мы, с моим учеником, тебе поможем.

— Пфе, — всплеснул руками Суббота. Выйдя на свободу, он тут же обрел весь свой апломб. — Белый бокор — это оксюморон, Легба. Не бывает.

— Спорим?

— На что? — оживился Сббота.

— На твою шляпу.

— Ты хочешь сказать, на мой цилиндр?

— Ну да, на твой фокуснический цилиндр. На твою сущность. На то, чем ты являешься.

— А что поставишь ты?

— То, чем являюсь я, — произнес Лумумба, щелкнув по своему стетсону. — Рискнешь?

— Сильно же ты любишь своего ученичка, — Суббота плюнул на ладонь и протянул её шефу.

— Бвана… — попытался встрять Ванька, но Базиль, не обращая на него внимания, тоже плюнул, и хлопнул брата по руке.

— Любовь здесь ни при чем, — сказал он, глядя в глаза Субботе — Просто я — чертовски хороший учитель.

Чугунная ванна, которая служила небом последние несколько часов наконец не выдержала, раскололась, и на нас хлынул потоп. Только не подумайте, что из воды.

И не из лягушек — это было бы даже прикольно… Ливень пошел из крупных, как желуди, муравьев.

Они, выбивая дробь, падали на плот. Они плюхались в реку, поднимая фонтанчики брызг и растекаясь по воде, как рыжая масляная пленка. Они облепили Гамаюн, сделав её похожей на какодемона — в фигуральном смысле. Ворона хлопала крыльями, молотила клювом, как отбойный молоток, но муравьев было слишком много.

Я почувствовала нестерпимое жжение сразу во всех местах — насекомые застревали в волосах, сыпались за воротник, заползали в штаны… Пытаясь их стряхнуть, я чуть не свалилась в воду. Спасибо Ваньке: поймал меня за шиворот.

По реке прокатилась огненная волна — шеф выдохнул струю пламени — и муравьев не стало.

Мне тоже подпалило брови, ну да я не в обиде.

— Лёд тронулся, — объявил Базиль и повернулся к напарнику. — К барьеру, господа гардемарины.

— Океюшки, — кивнул Ванька и встал на краю плота.

Через минуту поверхность вскипела. Показались такие хари, что и в страшном сне не увидишь. Огромные, только местами покрытые жесткой, как рубероид, шкурой, эти трое зухосов были еще старше и куда страшнее чем тот, которого призвал Базиль.

Кинув всем троим по веревке, Ванька крикнул:

— Н-но-о, залётныя! — и взмахнул невидимым бичом.

Тьма, пришедшая из-за горизонта, накрыла город. Исчезли плоские желтые крыши, обступившие поверженную археомагическую башню. Исчезли базары, переулки, сгоревшая пристань и безмятежно жующие козы… Пропал Каир — странный город, который нам так и не довелось полюбить.

Плот полетел над волнами. Берега слились в однообразную красно-желтую полосу.

Зябко кутаясь в простыню, к Ваньке подошел Суббота. С минуту наблюдал, как тот управляет крокодилами, затем неопределенно хмыкнул и вернулся к шефу.

— Зачем он так с тобой? — тихо спросила я.

Напарник бросил на меня короткий взгляд.

— Учителю виднее.

— С чего ты взял? Почему ты думаешь, что он всегда прав? Ведь он — тоже человек, а человеку свойственно ошибаться.

— Во-первых, не человек, а маг, — за плечом неслышно возник Базиль. — А во-вторых, наставники не ошибаются.

— Никогда?

— Такие, как я — никогда.

— Но почему?

Возмущение распирало меня, как строительная пена.

— Потому, что все свои ошибки я уже совершил.

Фигово. Фигово быть таким правильным. Ошибки — это самое интересное…

И тут появился морской змей. Он выскочил из воды, как чертик из табакерки. Тело его изгибалось, свивалось в кольца и восьмерки — будто им управлял невидимый факир, играя на дудочке.

Голову змея покрывало такое количество рогов, наростов и бородавок, что приз за самое уродливое создание он получил бы вне очереди. Ноздри изрыгали пар, а из пасти воняло, как с заднего двора селедочной фабрики.

Базиль с братом встали на краю плота. Барон Суббота небрежно, словно шубу дорогих соболей, скинул с плеч простынку, Базиль снял и аккуратно положил у мачты любимый потёртый плащик.

— Гони во всю мочь, гардемарин. Ни в коем случае не дай себя поймать… — шеф без всплеска ушел под воду. Младший братец последовал за ним.

Обнявшись, мы с Гамаюн присели у Ванькиных ног.

Плот, влекомый тройкой крокодилов, маневрировал, как блоха меж собачьих зубов. Душный дым лез в глаза, барабанные перепонки лопались от пронзительного рёва — змей никак не мог нас ухватить.

Внезапно из воды выпрыгнули две акулы. Щелкая челюстями, как дыроколы, они вырывали из змеиного тела громадные куски — серебристое конфетти чешуи так и брызгало в разные стороны.

Гигантская рептилия заревела, как низкочастотный динамик. Звук становился всё выше, вот он перешел в вой, затем — в тонкий, на грани слышимости визг и змей, поднявшись под самые облака, лопнул. Над рекой заклубилась стая черных птеродактилей.

Построившись клином они, словно истребители, спикировали на акул. Те, махнув хвостами, скрылись в глубине. Птеродактили в воду не полезли.

— И часто вы так развлекаетесь? — пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос не дрожал.

— Игра в метаморфозы — это ерунда, первый курс. Камень, ножницы, бумага, — бросил Ванька. — Вот метафизиология — это да. Это, я тебе скажу…

Из реки взмыли орлы. Размахом крыльев они напоминали кукурузники, а повадкой — хищных мурен. Поднявшись повыше, орлы на бреющем врезались в черную стаю. Полетели клочки по закоулочкам…

Птеродактили, сбившись в кучу, превратились в смерч. Один из орлов не успел уклониться и задел смерч крылом. Я зажмурилась: будто воробей угодил в вентилятор… Безжизненный комок перьев плюхнулся в воду.

— Кто это, Вань? — крикнула я. Повернулась — а напарника и след простыл. Только мокрая рыжая макушка в десяти саженях от плота…

Второй орел превратился в громадного фиолетового джинна. Вытянув толстые губы он, как макаронину, втянул смерч и крепко сжал челюсти. Из его рта раздалось сердитое жужжание, а щеки вспучились, будто бы их пихали изнутри. Джинн шмыгал окольцованным носом, потешно шевелил ушами, но терпел.

На реке в это время установилась необычайная благодать. Перестал завывать ветер, успокоились волны, улегся песок по берегам — мы оказались в спокойной, как зеркало, воде.

— Глаз тайфуна, — благоговейно прошептала Гамаюн и, выпустив стальные когти, вцепилась в доски. — Ну, теперь держись…

Будто услышав, джинн улыбнулся уголком рта и хитро подмигнул. Извлек из складок просторных штанов древний позеленевший кувшин, выплюнул туда толстого шмеля, закупорил горлышко пробкой и небрежно швырнул глиняную тару через левое плечо.

— Тут и сказочке конец, — отряхивая руки, из воздуха соткался шеф и огляделся. — А где мой плащик?

Я смутилась. О чем угодно можно было думать, пока нас атаковал Сет: о жизни, о смерти, о рыбных консервах…

— Забыли, значит, — осудил нас с вороной Базиль. — Я тут за ваши жизни бьюсь, а вы об имуществе позаботиться не можете?

— Хозяин, мы… — начала оправдательную речь Гамаюн.

И тут из-под воды донесся и стал нарастать глубокий, не побоюсь этого слова, тектонический гул. Будто там, под ногами, столкнулись материковые плиты. Будто континенты, сойдясь в любовной судороге, бьются друг о друга скалами, горами и долинами…

В том месте, куда шеф забросил кувшин, река вспучилась горбом и собралась в гигантскую водяную фигуру. Хрустально поблескивая, она поднималась всё выше и выше. Вот уже обнажились берега, блеснуло илистое дно, — вся вода Нила собралась в громадного, до неба, великана. В его теле возникали свои течения, водовороты, мелькали косяки рыб и один очень удивленный бегемот…

Плот застрял в илистой каше на дне. Вокруг кишели оставленные без среды обитания рыбы, прыгали лягушки и лопались большие мутные пузыри.

Подняв ногу, подобную громадной водяной колонне, великан начал медленно опускать её на нас.

— А вот это, — сказал шеф и покрепче уперся ногами в доски. — Совсем другой разговор…

Волна обрушилась с такой силой, что бревна разметало, как спички. Возник водоворот. Всё — я, шеф, ворона, ошметки плота и корзин, — закрутилось, как лягушки в блендере.

…Вода была тёплая, чуть солоноватая, и сильно приправленная илом. Пистолеты тянули на дно, так же, как и набравшие воды башмаки.

Плавать я, конечно, умела. Но только по-собачьи. Кричать и звать на помощь было бесполезно: никто не услышит. Небо потемнело, опять засверкали молнии, а воздух стал таким же плотным, как мокрый брезент. Горизонт начал закручиваться воронкой, на дне которой зиял багровый, как созревший чирей, глаз…

И тут, где-то высоко над головой, прорезался тонкий луч. Словно нож, входил он в стену воды, и резал её, как консервную банку. По мере прохождения луча горизонт разматывался и ложился на место.

Плюхая по воде руками и ногами, я следила, не отрываясь, за лучом и наконец разглядела серфера, стоящего на доске. По воде он летел с бешеной скоростью, нарезая водоворот серпантином.

Пролетая мимо меня, он задорно улыбнулся и подмигнул — только тут до меня дошло, что это Ванька. Тело его, затянутое в серебристый костюм, переливалось мускулами, ноги уверенно попирали доску, а световой меч сверкал чистым изумрудным светом.

Миг — и горизонт с грохотом развернулся. Я оказалась в обыкновенной реке, среди мешанины веток, коряг и всякой водяной всячины.

Небо окончательно потемнело. Пошел дождь. К счастью, обычный, из крупных капель. Но к сожалению, холоднющий — будто его специально перед тем, как вылить в реку, хорошенько заморозили.

Сцепив зубы и стараясь дышать только через нос, я упрямо барахталась в маслянистом густом супе, совершенно не представляя, где берег.

Шло время. Плыть было всё труднее. Сил хватало только на то, чтобы держать голову над водой. Бабуля говорил, что смерть от переохлаждения — это не страшно. Перед самым концом ты согреваешься, а потом уже больше ничего не чувствуешь…

— Маша-а-а-а!..

— Ванька! — открылось второе дыхание и я отчаянно заработала лапками.

— Ма-а-а-ш-а-а-а!…

Кажется, голос идет оттуда. Или отсюда? Черт, темно, хоть глаз коли.

— Ва-а-анька-а-а!..

Вопль лишил меня последних сил, я захлебнулась и пошла ко дну. Дернулась пару раз, и… Всё.

Смутно почувствовала, как меня, поперек туловища, сдавили жесткие челюсти. Испугалась — а вдруг это крокодилозомби? Но, махнув рукой, ощутила гладкость металла и расслабилась. Только одно существо на свете имеет такие перья…

Воды из меня вылилось литров сто. Кажется, я теперь месяца два на воду смотреть не смогу. Ни пить не буду, ни умываться.

Буря стихла. Нил, потрепанный, но не покоренный, грел серебристую спину в закатных лучах. Мы с Гамаюн сидели рядышком у костра. Ворона всё отчетливее поскрипывала, кончики перьев на крыльях заржавели. Я пообещала себе: как только выберемся из этой глуши, раздобуду самого лучшего машинного масла и лично смажу нашу птичку от хвоста до кончика клюва.

Суббота, целый и невредимый, бессовестно дрых рядом. Шефа не было. Как мне объяснили, он уединился, чтобы поговорить с Сетом…

Весь берег был усеян речными валунами, вырванными с корнем пальмами, перемешанными с песком корягами и разнообразной живностью.

Неподалеку устроилось крокодилье семейство — с тугими от обжорства брюхами и снулыми ленивыми глазками.

Еще дальше различались тёмные туши бегемотов. Среди них, как доктор среди больных, расхаживала длинноногая цапля. Время от времени она наклонялась, выхватывала что-то из мокрого песка, задирала клюв и глотала.

Между бегемотами и крокодилами ползало черное существо — не-то ящерица, не-то мокрая обезьяна… оно громко сопело, будто что-то вынюхивая, и бормотало себе под нос.

— Неплохо бы перекусить, — робко вякнула Гамаюн.

— Тебе-то что, — буркнула я. — Вон, сколько дохлой рыбы навалило. Одними глазными яблоками обожраться можно… — и тут же устыдилась. — Ой, извини, это я по привычке. Кстати: мерси, что спасла.

— Не было заботы — дохлых девчонок из воды таскать… — смутилась ворона. — Кстати: всегда пожалуйста.

— Так ты всё-таки плавать умеешь, или по дну?

— Не твоего ума дело.

Кивнув, я отвернулась. Но, спустя пару минут, не выдержала:

— Так что, у нас всё по-старому?

— Само собой.

Поднявшись, я подошла к Ваньке. Курточка почти высохла, ботинки исходили паром у костра. Босые ступни приятно зарывались в песок. Было как в бане рано утром: сумрачно, влажно, очень тепло и тихо.

— Теперь понятно, почему весь Египет — сплошной песок, — шмыгнув носом, сказала я. — Удивительно, как эти пирамиды раньше никто не порушил.

— Пирамиды? — переспросил Ванька.

— Да ты глянь, — я кивнула на другой берег. — Стоят, как миленькие. Хотя и не все…

После песчаной бури от пирамиды Хеопса не осталось даже следов. Только небольшая ямка в песке, рядом со сфинксом.

— А ведь её считали первым чудом света, — оказалось, Суббота не спит. Встав рядом, он уныло обозревал тот берег. — Три тысячи лет стояла вещь — ни пылинки, а Легба чихнул — и нет её. Как корова языком.

Не удержавшись, я расхохоталась.

— Это не шутка, — обиделся Суббота.

— Мы вернулись ровно в ту точку, откуда начали. Иронично, правда?

— Скорее, символично, — хмыкнул барон. — Преступник всегда возвращается на место преступления.

— Это не мы, — устало буркнул Ванька, не отрывая взора от горизонта. — Пирамиду обрушил Гаки.

— Ну конечно, — презрительно фыркнул Суббота. — Я — не я, физиономия не моя… Смотреть надо было! Не заметить такую простую ловушку — это надо…

— А откуда ты знаешь, что это была ловушка? — быстро спросил напарник.

Маги схлестнулись взглядами. А я закатила глаза: нам, вот прямо сейчас, только еще одной разборки не хватает.

Подергав Субботу за край простынки, я спросила:

— А почему ты зовешь наставника Легбой?

— Это его профессия, бросил тот, не глядя на меня. — Я повелитель кладбищ, Легба — хозяин перекрестков.

— И чем вы лучше самопровозглашенных божков Египта?

Барон отвлекся.

— Мы — потомственные бокоры. Наша семья занимается сделками с лоа много веков. А сейчас, с появлением Пыльцы, отношения просто перешли на… новый уровень.

— Ага. С наркотой народ дурить легче.

— Дурить? Дурить?!

— Духов не бывает. Широко известный факт… Как и богов, призраков и прочей мистики. Все волшебные существа — суть порождения больного воображения наркоманов.

Суббота задохнулся так, что аж посинел.

— Да как ты…

— Расслабься, — бросил через плечо Ванька. — Она в нас не верит.

— И как вы её терпите? — изумился Суббота.

Чем бы дитя не тешилось: маги объединились против общего врага…

Суббота возмущенно удалился, а я подвинулась к напарнику и взяла его за руку.

— Извини. Я тебя в виду не имела.

Ванька не ответил. А руку, высвободив из моей, спрятал в карман мокрых джинсов.

Небо совершенно очистилось. Хотя еще не стемнело, над рекой показались первые звездочки. Одна из них перемещалась подозрительно быстро — причем, в нашу сторону. Я напряглась. В свете последних событий это мог быть кто угодно. От очередного бога, которому мы чем-то не нравимся, до метеорита.

Пистолеты лежали разобранные — первым делом, как только отдышалась, я их почистила и положила сушиться. Больше из оружия у меня ничего не было. Хотя… Похлопав по карманам курточки, я зловеще улыбнулась.

Вытащить чеку, дернуть кольцо. Этой премудрости учится не надо. Она как бы с молоком матери…

— Убери, — сказал Ванька. — Это Лумумба.

Но было поздно: кольцо было у меня в зубах.

— Да ты что? Что теперь…

— Ложись, — посоветовала я и швырнула гранату в дюны.

Грянуло тихо, неинтересно. И песок поднялся лениво, будто устал. И огня почти что не было…

Базиль приземлился на кромке воды, в последний миг приняв обличье самого себя.

— Что за шум, а драки нету? — осведомился он как-то устало, без должной строгости.

— Машка хотела вас гранатой прибить, — тут же наябедничала Гамаюн. — Еле успели руку её предательскую отвести, вас, хозяин, грудью заслонить…

— Что ты несешь, дурында? — я шлепнула железное чучело по затылку и ворона шмякнулась клювом в песок. — Ты вообще спиной сидела, — я повернулась к Базилю. — Простите, шеф, не признала. Думала, опять боги шалят.

— Пятерка за бдительность, — похвалил наставник, оглядывая наш временный лагерь. — А где мой плащ?

— Кто о чем, а голый о бане, — укорил наставника Ванька. — Нет бы об учениках позаботиться…

— Учеников всегда можно новых набрать, только свистни, — отмахнулся шеф. — А плащ — изделие уникальное. Два месяца ушло, чтобы желчь отцеубийц для клея собрать, — издав торжествующий вопль, Лумумба поскакал к ближайшей дюне, на желтом боку которой темнело что-то мокрое. Честно говоря, больше всего это смахивало на дохлого крокодила. — А вот и мой плащик!

Мы с Ванькой непритворно офигели, когда он вытащил из песка свой страхолюдный боевой наряд.

— Лежит, позабыт-позаброшен, — ворчал Базиль, любовно отряхивая и натягивая на себя этот ужас. — И никто о нём не позаботиться, не почистит, не развесит у костра…

По напряженной спине, по выражению глаз, по неприятным дребезжащим ноткам в голосе я поняла, что наставник жутко зол. Он пытался это скрыть, старался подавить раздражение, которое, судя по его виду, плескало где-то у горла.

— Бвана, случилось что? — спросил Ванька. Он тоже почуял, что с шефом не всё в порядке.

— Да как вам объяснить, чтоб себя во грех не ввести? — пожал тот плечами. А затем рявкнул: — Геде! А ну, предстань пред очи. Да объясни мне, своему старшому брату, как тебе в голову пришло украсть Мертвое Сердце?

А в ответ — тишина.

Суббота пропал. Как корова языком.